Надеждин Н.И. Об этнографическом изучении народности русской.

'Надеждин

Хоровод (южные губернии). 1900-е гг.

Надеждин Н.И.
Об этнографическом изучении народности русской.

Записки Русского Географического Общества, Книжка вторая, САНКТПЕТЕРБУРГ, Типография Императорской Академии Наук, 1847г.

В одной из своих работ на эту статью ссылается Н.Я. Данилевский. Но интересна она, прежде всего, множеством живых этнографических и исторических зарисовок о Русском Народе (Русины, Русаки) вне-России — в Галиции, Венгрии, Валахии, Молдавии, Бессарабии. В статье сделана попытка уловить Дух Народа, его душевный строй через ряд его особенностей, проявляющихся, в основном, в бытовых делах, отношениях друг к другу и т.д., то, что сейчас назвали бы этно-психологией.

Милостивые Государи!1 2

По первым строкам нашего Устава и по самому наименованию нашего Общества, главным предметом занятий наших должна быть Россия. Такое патриотическое сосредоточение нашей деятельности на великом нашем Отечестве, смею думать, продолжится до своего естественного, законного последствия, если я позволю себе присовокупить теперь: что - следовательно - в России, которая в настоящем величии своем, сама есть целый огромный мир, главным предметом внимания нашего должно быть тó, чтó именно делает Россию Россиею; то есть - "человек Русский!" Разумею: совокупность отличительных черт, теней и оттенков, условливающих особую, самообразную бытность "человечности", или как говорится обыкновеннее - "народности Русской"; сказать короче еще "Этнографию" собственно-"Русскую"!

Предмет этот, Мм. Гг., при столь существенной для нас важности, имеет еще занимательность, и с тем вместе затруднительность почти совершенной новости. Если, собственно в географическом отношении, "земля Русская" до сих пор, считается слишком еще мало обследованною и дознанною; то об этнографическом изучении "Русского человека" - сказать и это будет слишком много. . . Говоря так, я предвижу весьма естественное замечание, что мы же Русские сами тому причиною; что кому же, как не самим нам, заниматься тем: ктó мы и чтó мы? Но на это есть и объяснение столько ж естественное. Дело ведомое, что человеческому любопытству вообще свойственно расположение: пренебрегая тем, чтó близко, чтó всегда под руками и на глазах, чтó "свое" - заглядываться на стороннее и чужое, на далекое и отменное от нас, одним словом на то, чтó "не наше"... Так бывает везде и всегда: в народах, как и порознь в людях, потребность самопознания обыкновенно развертывается туго, идет тупо... А между тем как давно сознано и высказано мудрыми, что основное начало истинной мудрости есть: "узнай самого себя!" Наша народная мудрость, в своей сметливой простоте, знает это "золотое правило" также издавна, и выражает еще резче и настойчивее в известной пословице: "знай себя, будет с тебя!"...

Притом, сказав то, что сказалось о настоящем состоянии "этнографического изучения Русского человека", я нисколько не имею в виду дать тем разуметь, чтоб у нас, относительно нашего народного самопознания, ничего уж вовсе и не делалось. Это было бы неблагодарною несправедливостью ко многим уважения всякого заслуживающим усилиям и трудам, бывшим и продолжающимся доныне. Особенно в последние годы, нельзя не заметить возрастающей всюду наклонности - подмечать и описывать все собственно-Русское, все, чем мы, народ Русский, отличаемся от прочих народов в своем складе и быте, в своих способностях, расположениях, потребностях и привычках, в своих нравах и понятиях: нравах - как являются они на том раздольном просторе домашней, своеобычной жизни, где всякий человек сам себе господин, где у Русского человека в особенности, по собственному выражению, "душа на ладони, сердце за поясом"; понятиях - также в том самодельном, доморощенном наборе и убранстве, в каком они, с завета праотеческой старины, из рода в род, передаются в так называемых народных приметах и поверьях, сказках и песнях, пословицах и прибаутках, замечательных изобилием и характерностью в особенности у человека Русского. Здесь, между нашими почтенными сочленами, есть завидные богачи, владеющие обширными в этом роде сокровищами и заботящиеся с достохвальною ревностью об их постоянном приумножении3. Все это добрый, отличный материал для Русской Этнографии. Но самой Этнографии еще нет. Нет и не будет - пока этот материал только что копится да копится - пока им, не к одной забаве любопытства, но к удовлетворению существенных требований народного самопознания, не займется и не распорядится Наука...

Это приводит меня, Мм. Гг., прямо к тому, чтó я, по крайнему разумению, осмеливаюсь считать первейшею и важнейшею в настоящее время необходимостью Русской Этнографии, удовлетворения которой не откуда ей ждать, кроме как от нашего Общества. Собирать материалы для Науки может всякой охотник, личным усердием и личными средствами. Но самая Наука является только тогда, когда, во-первых, сбор материалов производится не набежно и урывочно, как где пришлось, как попало под руку, но систематически, в порядке, связи и полноте, требуемых Наукою; во-вторых, когда собранное, прежде нежели допустится в состав Науки, проходит сквозь чистительное горнило строгой, разборчивой критики, с тем чтоб всему определилась настоящая цена, подлинный смысл и надлежащее употребление. На все это недостаточно одной доброй воли любителей, действующих врассыпную: недостаточно особенно в таком предмете, как Этнография, работам которой и вообще, без особливого применения к народности собственно-Русской, не установлено еще до сих пор с должной точностью: ни систематического содержания, ни критических приемов и правил. Тут нужно дружное участие и содействие такого соединения сил, какое представляет теперь наше Общество; и именно то его Отделение, которое посвятило себя собственно и исключительно "Этнографии России". Чтó и кáк в этом отношении могли бы мы сделать, я приемлю теперь смелость вкратце высказать пред достопочтенным Собранием, удостоивающим меня благосклонного внимания.
__________

Нужно, во-первых и в главных определить, вообще, содержанье Этнографии, как Науки, с обозначением потом в частности, тех ее задач, который должны обращать на себя преимущественное внимание при настоящем состоянии "этнографического изучения народности собственно-Русской".

Всем известно слово "Этнография", означающее в точном переводе с Греческого на Русский - "описание народов", сокращенно - "народоописание", или как говорят иные - "народопись". Но если спросить не только простых любителей, но и записных знатоков Этнографии, чтó они под этим словом разумеют: окажется удивительное разномыслие. Одни так укромно сжимаются, что для них под этнографическою точкою зрения "человек" вовсе исчезает из виду, и остается только, по выражению древнего мудреца, "двуногое без перьев животное", которое, на основании различных особенностей, примечаемых в его телесном образовании, точно как и все прочие естественные произведения, не выключая растений и даже минералов, разбивается на "породы", именуемые в отношении к людям "народами". Другие, напротив, предоставляют себе такой простор, что у них в область этнографических исследований захватывается все "человеческое", во всех видоизменениях и переворотах, каким подвергается оно в разных "отделах человечества", выработавших себе, в следствие разных обстоятельств, относительную цельность и самобытность, условливающую существование их в виде раздельных "народов". Явно, что, это две крайности, из которых одна через меру мало, другая через меру много приписывает Этнографии: там, Этнография выходит не более, как часть Натуральной-Истории, или даже Зоологии; здесь, напротив, все науки, имеющие предметом жизнь и природу человеческую, низводятся на степень частей Этнографии. Умы менее решительные обыкновенно колеблются между этими двумя крайностями; и это усугубляет неопределенность границ, спутанность понятий и разнородность задач, предоставляемых за Этнографиею. Как же тут быть? На чем остановиться? Чего держаться? ...

По моему мнению, всего лучше в этом недоумении взять в руководство общее издавна утвердившееся употребление, которым Этнография обыкновенно ставится об руку с Географией, как наука ровная, близкая и соответственная. Самое образование имен показывает, что обе эти науки должны иметь один общий вид: вид наук "описательных". Различие их заключается в содержании, которое опять, если не с совершенною точностью, все же однако довольно явственно обозначается их именами. География должна описывать "землю", или правильнее - "земной шар", нами обитаемый. Что же она делает, чтобы выполнить свою задачу? Берет в рассмотрение все особенности, разнообразящие земную поверхность, и представляя их, как они есть, там где есть, в местной раздельности, в тоже время, или лучше сказать - тем самым, освещает их большее или меньшее между собою соотношение и связь, так что все они укладываются под свои виды, виды под роды, и в заключение все бесчисленное разнообразие местных дробностей является чинным и мерным составом одного великого целого, именуемого "земным шаром". В смысле земнородного и земножительствующего, "человеку" следовало бы состоять также в ведении Географии, как состоят прочие естественный произведения, покрывающие "шар земной". Но отличие слишком резкое и существенное, в силу которого "человек" есть несравненно более чем только жилец, есть настоящий хозяин и владелец "земного шара", сам в себе носящий начало особого порядка явлений и действий, способных в некоторой степени видоизменять естественный порядок земного устройства, как оно сложилось само чрез себя; это, говорю отличие содержит достаточную причину, чтобы "описание человека" таким образом, каким География "описывает" все прочее, находящееся на "земном шаре", составило особую науку, которая и есть то, чтó называется Этнографией. Значит, Этнография должна заниматься "человеком", или точнее - "родом человеческим", в котором отвлеченное понятие "человека" является действительной бытностью - так точно как География занимается "земным шаром". То есть: она должна наблюдать все разнообразные особенности, представляющиеся в "Роде Человеческом", где они есть, как есть, и, чрез полное, всестороннее обследование их в их внешней раздельности, выяснять существующую между ними внутреннюю связь и большую или меньшую общность, так чтобы, и здесь, разнообразие частностей возводясь к своим естественным разрядам, совокуплялось наконец в стройную картину живого развития одного начала жизни, которое есть "человечество". Эти-то естественные разряды, отличаемые в "человечестве", суть именно то, чтó обыкновенно называется "народностями"; и соответствующие им действительные разделы в "роде человеческом", суть то, чтó принято называть "народами". Таким образом, "народы" составляют предмет, которым ближайше занимается, а описание "Народностей" есть содержание, из которого собственно слагается Этнография. Ее задача: приурочивать "людское" к "народному", и чрез то обозначать в нем "обще-человеческое"; точно как География - в круге своих занятий - приурочивает "гору" к "системе", "поток" к "бассейну", и так далее, для того, чтобы каждому отдельному урочищу обозначилось тем место и значение в общей целости "земного шара".

Слишком далеко увлекло бы меня, Мм. Гг., если б я взялся теперь изложить разумное происхождение и исчерпать весь разумный смысл понятий: "Народ" и "Народность". Посему ограничусь только указанием главных сторон, кои в них предлежат Этнографии, замечая в особенности то, чего каждая из этих сторон в нужде и в праве требовать теперь от нас, в применении к Этнографии собственно-Русской.

До сих пор, всеми усилиями и трудами этнографов не открыто другого вернейшего и удобнейшего средства различать и обознавать "народы", как по их "языку". При этом невольно вспоминается Русскому, что у нас в старину, в нашей природной Славяно-Русской речи, не было и другого слова, как слово "язык", для означения того, что в смысле этнографическом называется "народом". Значит, в этом случае, от того, на чтó предки наши напали простым естественным чутьем, не сделано вперед ни шагу. Кажется, впрочем, и итти дальше некуда. Это всеми признанная, непреложная истина, что "слово" вообще, будучи не что иное как мысль воплощаемая в звуках, выражает собой сущность "природы человеческой", которая сама не иное что есть как воплощение духа в веществе; от того, понятие "человека", всегда и везде считает ее совершенно равнозначущим понятию "существа словесного"4. Естественно проистекает отсюда, что и различия, каким человеческая природа подвергается в своих проявлениях, ничем не выражаются знаменательнее и ощутительнее, как разнообразием "слова", распадающегося, соответственно разнообразию "народов, поколений и племен", на различные "языки, наречия и подречия". Можно посему сказать наверное, что "язык народа", как был, так и останется навсегда - главным залогом и главным признаком, "народности"; следовательно - и главным предметом призывающим на себя внимание Этнографии.

Сколько я на стараюсь быть кратким, не могу однако не остановиться несколько на этом основном камне этнографических исследований. "Язык" вообще представляет изучению поприще весьма обширное: начиная с азбучных приемов Фонетики и Графики, рассматривающих в нем один только набор и перебор звуков, до Истории и Теории Литературы, где в явлениях языка, в произведениях слова, наблюдается и разгадывается вся жизнь, ими высказывающаяся. Чтó же именно, на этом обширном поприще, подлежит ведению Этнографии? Все, но все - с особой точки, под особым так сказать углом зрения. И здесь, при обозначении пределов, в которых должно заключаться собственно-этнографическое изучение языка - изучение, которое пожалуй можно назвать "Этнографической Лингвистикой", или "Лингвистической Этнографией" - здесь, говорю - опять можно обратиться к обще-принятому обычаю: различать в "языке" и в самой "литературе" - язык по преимуществу "народный", литературу также в собственном смысле "народную". Это различение, приведенное в ясное сознание, определяет именно границы, в коих должно двигаться Этнографической Лингвистике. В жизни пародов, не останавливающихся на пути жизни, примечается всегда более или менее резкое раздвоение слова и словесности, производимое действием того, что называется вообще "образованностью": из речи простой, обыкновенной, самодельной, которую народ составляет себе общим бессознательным участием всех для общего повседневного употребления, у них, более или менее дружными, разумными усилиями избранных языковедцев и словоискусников, вырабатывается речь образованная, сознательно расчищенная, художественно возделанная, которая потому имеет и употребление ограниченное, преимущественно - "письменное", "книжное". Само собою разумеется, что Лингвистике собственно-Этнографической нет дела до этой последней, или если есть, то весьма малое; ибо "письменный" язык и "книжная" словесность всегда более или менее свидетельствуют покорение чисто-"народного" обще-"человеческому", представляют народ больше или меньше возвышающимся над своею простобытною, первообразною "народностью". Слово "устное", язык "живой", в своем "всенародном", или скажу еще точнее - "простонародном" употреблении: вот собственно дело Этнографии: вот законная, беспрекословная область ее лингвистических работ: ибо тут только, чрез цепь веков, чрез ряды всякого рода переворотов, сберегается если не вся, то по крайней мере в главных чертах, первоначальная, само образная жизнь и особность народов, чтó именно и есть их "народность".

Обращаясь засим к "народности собственно-Русской", нельзя не видеть, что, в отношении к ней, основная часть этнографического изучения - часть лингвистическая в том смысле, который теперь изложен - находится в крайнем, почти совершенном запущении. Чтó ни делалось у нас до сих пор в пользу отечественного языкознания, все то имеет предметом язык не во всем просторе и разнообразии его общенародного употребления, а только в том виде, в каком присвоен он одной частью, или правильнее - одним слоем народа: тем, которому, в составе общественного развития и устройства народной жизни, суждено было перерость и перевысить прочие. Довольно заметить, что если производятся у нас филологические работы, если есть грамматики и словари, то отнюдь не для Русского языка, а для Российского; то есть - для того, который находится в официальном так сказать употреблении по России, а не того, которым Русь запросто пробавляется. В этом последнем, не определено еще доселе с желательной точностью: в каком отношении состоят между собой его главный видоизменения, называемые языками Велико-Российским, Мало-Русским и Бело-Русским; чтó составляет существенные отличительные признаки их лексического состава и грамматической ткани, их - словообразования, словосочинения, и - наконец всего более словопроизношения, где ярче, нежели во всем прочем, выражаются мельчайшие черты народного различия; в каких географических пределах заключаются эти видоизменения; как раздробляется потом каждое из них на свои тени и оттенки? Все это предметы первой важности при изучении народа в его языке, при обращении Лингвистики на пользу Этнографии; и все это у нас почти вовсе не тронуто. Прав был вполне знаменитый Шафарик, когда, в своем известном опыте "Славянского Народоописания", собрав все чтó только мог вычитать и устно выпытать от нас Русских на счет нашего народного языковедения, вынужден нашелся кончить заключением, что видит себя во "мраке, для разогнания которого требуется еще много работы"5...

После языка, выражающего собой, как объяснено, целость "человеческой природы", внимание Этнографии естественно должно обращаться порознь на обе составные ее стихии, то есть "телесную" и "духовную", и каждую из них подвергать исследованию в тех отличиях, коими запечатлевает ее народная особность. Это составит две другие части народоописательной науки, кои можно назвать "Этнографией физической" и "Этнографией Психической".

То, что называю я теперь "физической Этнографией", есть то же самое, что прежде я назвал Этнографией заключенной в пределы Натуральной-Истории; есть глава Зоологии, имеющая предметом "животное в человеке". Тут берется в рассмотрение исключительно "телесная" сторона человеческой природы, и открываемый в ней различия полагаются в основание различению в роде человеческом "пород", которые хотя далеко не то ж, что "народности" в собственном смысле, неоспоримо однако находятся с ними в более или менее близкой соответственности, в больше или меньше существенном соотношении. Различия эти вообще могут быть возведены к двум главным видам: собственно "органические", и те, кои должно назвать "физиологическими". К первым принадлежат различия в складе и устройстве телесного организма, где опять можно отличить два же главные подразделения: во-первых, различия обнаруживающийся на внешней поверхности тела, в составе и устроении его конечностей и покровов, всего резче - в цвете кожи, волос, глаз и вообще во всем, что называется "статью, осанкой, поличьем"; во-вторых, различия в размерах и взаимных соотношениях внутреннего здания тела, изобличаемые различным складом и видом телесного костяка, особенно таза, и еще особеннее черепа или точнее всего костяного снаряда головы. К последним, то есть к физиологическим, относятся различные особенности в самом проявлении жизни, свойственной животному телу; в том, чтó составляет так называемую "конституцию" животного организма; сюда принадлежат большая или меньшая живучесть, выражаемая средней долговечностью и распределением в ней последовательности разных физических периодов, или возрастов, из коих обыкновенно слагается жизненный век; бóльшая или меньшая плодовитость в самовоспроизведении, посредством рождений; бóльшее или меньшее расположение к болезненности вообще, в особенности к тем или другим болезням, и происходящее отсюда ускорение или замедление смертности; различие в предметах, способах и размерах питания, коим поддерживается жизнь; различие в удельном, так сказать, пае жизненности, принадлежащем организму, в крепости и гибкости мускулов, в раздражительности и впечатлительности нерв, в остроте чувственных органов, в живости физического темперамента, и т. п. Нет сомнения, что все это существенно подлежит Этнографии: ибо, как я уже заметил, "народы" хотя и не то же что "породы", однако в различии их всегда более или менее приметно и разнообразие физическое, телесно-животное, следовательно - "породное", которое посему, хотя частью, но входит же в собственно-"народное".

Нечего и говорить, что, в рассуждении "народности Русской", до сих пор ни о чем подобном не было и помышления. Изучение самих себя в отношении "физико-этнографическом" есть еще у нас лист совершенно белый... При этом однако, сколько мне кажется, нет нужды приходить в излишнее отчаяние. Вообще, приложение естественного познания человека к народознанию началось весьма недавно, и до сих пор не может хвалиться особенною успешностью развития. Преимущественно с этой точки зрения ученые занимались исследованием размеров и отношений внутреннего сооружения тела человеческого, главнейше черепа или вообще головного снаряд. Но какие ж добыты отсюда выводы? С помощью всех придуманных доселе способов наблюдения, каковы: "лицевой угол" Кампера, "вертикальная проекция" Блюменбаха и "затылочные соображения" Уэна (Owen), дойдено только до распознания и обозначения трех огромных разрядов вида человеческой головы: вида так называемого "прогнафического" (с высунувшимися вперед скулами), свойственного преимущественно породам Негрским; вида "пирамидального" (в коем голова суживается к верху, как говорится по Русски, "толкачом"), господствующего в породах Северно-Азиатских и Северно-Американских, к коим в этом отношении близки и некоторый породы Южной-Африки, например Готтентоты; наконец, вида "эллиптического" или "овального", который составляет отличительную принадлежность Европейцев и сходных с ними народов Южной-Азии. Что касается до прочих частей человеческого остава, то из них, в применении к различию пород, преимущественно в последнее время, трудами Доктора Вролика и Профессора Вебера, особенному вниманию подвергаемо было устройство таза; и тут опять дознаны и приведены в некоторую определительность только четыре крупные вида: вид "овальный", наиболее общий у Европейцев; вид "круглый", предпочтительно замечаемый в породах Американских; вид "квадратный", особенно свойственный Монголам и народам к ним близким; наконец, вид "продолговатый", преобладающий у пород Африканских. Затем, есть не мало отдельных наблюдений и заметок в отношении к разным другим особенностям физического устроения и развития природы человеческой в разных человеческих породах: как-то: рослости, дородности и вообще наружной статности всего телесного состава, соразмерности членов с туловищем и взаимно между собою, даже мышечной силы организма, для измерения которой придуман особый инструмент, названный "динамометром"; все это однако, при всей любопытности, еще менее соображено а обобщено в каких бы то ни было цельных, годных в науку выводах. Вообще, сознано только, что каждый народ в своем физическом образовании чем-нибудь да отличается, что-нибудь непременно имеет ему собственно принадлежащее. При этом замечено еще, что общественная образованность, или то чтó называется обыкновенно "цивилизациею", имеет силу возводить физические различия народов как будто к общему однообразному виду: тому самому, который преобладает в нынешнем господствующем населении Европы, и который посему кажется будто "образцовым обликом", предназначенным в общее достояние совершенствуемому просвещением человечеству. В следствие того, изыскания физико-этнографические преимущественно находят себе пищу в народах низшей степени относительно общественной образованности, и чем ниже, тем обильнее и разнообразнее; нынешнее же господствующее население Европы, хотя и состоит из многих отдельных народностей, чем ближе рассматривается, тем явственнее оказывается заключенным в пределах "одного общего" физико-этнографического облика. Так, ученый Причар (Prichard), из всех по этой части трудов в рассуждении "физико-этнографического характера племени Славянского" извлек только то заключение, что "если оно имеет в этом отношении какие-либо особенности, так эти особенности не должны быть очень резки, а потому не легко могут быть и замечены"; об нас же собственно-Русских, удовольствовался примечанием, что мы вообще "очень белокуры"6 ...

Под именем "Этнографии Психической" я заключаю обозрение и исследование всех тех особенностей, коими в народах, более или менее, знаменуются проявления "духовной" стороны природы человеческой; то есть: умственные способности, сила воли и характера, чувство своего человеческого достоинства и происходящее отсюда стремление к беспрерывному самосовершенствованию; одним словом - все чтó возвышает "человека" над животностью; что в оболочке "двуногого животного без перьев" - как говаривал древний мудрец, или "двурукого млекопитающего" - как говорят некоторые из нынешних мудрецов, свидетельствует присутствие высшего начала жизни, называемого "духом!" Явно, что таким образом в область Этнографии, которую я, за неимением пока лучшего имени, называю Психической в соответственность физической - отойдет весь быт народный, поколику он выходит за пределы чисто-животной экономии, поколику в нем, в какой бы то ни было степени, выражается участие мысли и воли, сил чисто-духовных. Тут, следовательно, найдут себе законное место: народная в собственном смысле "психология", или разбор и оценка удельного достоинства народного ума и народной нравственности, как оно проявляется в составляющих народ личностях; семейное устройство народа, со всеми его особенностями; домохозяйство и вообще промышленность; жизнь и образованность общественная, поколику развита народом из самого себя; религия, как народ ее себе придумал или присвоил; словом - разумные убеждения и глупые мечты, установившиеся привычки и беглые прихоти, заботы и наслаждения, труд и забавы, дело и безделье, коими человек доказывает, что он живет не только как ему можется, но как сам хочет и как умеет. Это большею частью те же предметы, которыми занимается Статистика. Таким образом, круг Психической Этнографии выходит почти тот же, что и Статистики: с тою только существенною разницею, что Статистика рассматривает народный быт как составную стихию жизни государственной, везде имеет в виду отношение народа к государству, тогда как Этнография во всем видит лишь народ, и в нем смотрит только на его значение и место в роде человеческом. Столь различные точки зрения очевидно в тожестве рассматриваемых предметов должны открывать разные стороны и вести каждая к особого рода выводам; почему, обе науки, не смотря на свою соприкосновенность, останутся вполне самобытными.

О применении этого разряда этнографических работ к "Русской народности", справедливость требует отозваться гораздо благоприятнее, чем обо всех прочих. Сюда главным образом относятся те более или менее обширные собрания материалов, о которых я имел уже случай упоминать выше. Собрания эти частью уже и изданы, следовательно обратились в общее достояние, подручное Науке. Есть даже опыты их больше или меньше удачной разработки в видах Науки, из которых с особенным уважением можно указать на труды Гг. Сахарова (И. П.), Даля (В. И.), Снегирева (И. М.). Впрочем, поле это так обширно, что усугубление ревности к его возделыванию ни в каком случае не будет излишне. "Чем дальше в лес, тем больше дров", говорить пословица. Чем более станем углубляться в народный наш быт, раскинутый на таком необозримом пространстве, в такой огромной численности людей, при таком разнообразии естественных и общежительных влияний, географического и исторического воспитания; тем более будем находить в нем нового, любопытного и поучительного, в особенности драгоценного для нас тем, что все это будет прояснять для нас самих нас, будет расширять и обогащать наше самопознание.

В таких пределах, Мм. Гг., представляю я себе задачу и содержание Этнографии, как Науки, и так понимаю обширность поприща, предстоящего тем, кои посвящают себя Этнографии Русской.
__________

Исчисленные теперь предметы, составляющие законное содержание Этнографии, кроме проведения их в возможно-полную известность путем прилежного, дозорчивого наблюдения, требуют еще, чтобы заслужить вполне место в Науке, предварительной разработки и очистки по правилам Науки. В чем же должна состоять эта очистка и разработка, эта так сказать Этнографическая Критика, особенно в применении к народности собственно-Русской?

Народность должно наблюдать и изучать в действительном быту народа. Но народ действительно существует в бесчисленном множестве отдельных личностей, принадлежащих конечно к одному, тем не менее всегда больше или меньше ветвистому, и притом в ветвях своих больше или меньше разнообразному корню. Разнообразностью этой нечего б было слишком смущаться, если б она всегда была плодом чистого, беспримесного, само из себя исходящего, самим чрез себя определяемого развития. Но вам известно, Мм. Гг., что во всем касающемся человека, как человека - особливо в таинственном процессе образования так называемых "народностей", этих первых цельных очерков, коими на стаде людей вытиснивается обличие истинно-человеческое - участвует неисчислимое множество разнороднейших случайностей. Преимущественно сильно здесь взаимное влияние самых народностей, когда они, в следствие различных переворотов, составляющих историю человечества, сталкиваются меж собой, тем более остаются надолго в близком, постоянном соприкосновении. Тут всегда, больше или меньше, происходит обоюдный размен понятий, нравов, привычек, одним словом - всех национальных особенностей, которые, по свойственной человеческой натуре емкости, до того срастаются иногда с восприявшими их народами, что кажутся уже не прививками и приростами, но существенными чертами их самородного, своебытного образа. Таким образом, в действительном быту народа, как он представляется непосредственному наблюдению, может находиться многое, вовсе не принадлежащее к его народности, совершенно чужое и чуженародное.

Из этого общего закона не могло быть исключения для народа Русского. Мы даже знаем и отчасти положительно, по крайней мере на сколько достает у нас исторической памяти, что на безмерном пространстве нынешней России, Русский человек сложился в свой нынешний вид, в постоянном соприкосновении, под непрерывным влиянием различнейших чуженародностей. Известно, что Восток и Север нынешней России издревле заселены были сплошною Чудью, которая быть может потому и названа так Русскими, что была для них совершенно "чужою": с этой однако ж Чудью, среди которой он помнит себя новым, слабым зашельцем, Северо-Восточный Русс, обще и дружно, заложил основания той государственной цельности и жизненности, непосредственным действием которой выработался первенствующий ныне оттенок народности Русской, оттенок так называемый Велико-Российский; собственно не что иное, как плод проникновения грубого Чудства образовательною стихиею Русскою. Затем, в старинном домовище Русского человека, на Юге и Западе нынешней России - сколько самому ему довелось вытерпеть приливов и наплывов, отсед которых не мог не остаться на его природной физиономии! Оттого в нынешнем Юго-Западном облике народности Русской, особенно в том оттенке его, который принадлежит Казачеству, многое отзывается чистою Азиею, изобличает в себе происхождение Кавказское, или - еще далее - под-Алтайское. Присовокупите к тому меньше материальное, но не меньше могущественное влияние цивилизаций, прибывавших на Русь, в разные времена, с разных более или менее дальних сторон: Греческо-Византийской - из-за Дуная, Латинско-Польской - из-за Вислы, Немецко-Варяжской - из-за Моря! - При всем этом, Русский человек не перестал быть человеком Русским, не выродился - ни в Чудь "белоглазую", ни в Сорочину "долгополую", не обернулся ни Ляхом-"Католиком," ни Немцем-"Алютором"7... Чтó ж именно теперь в нем принадлежит его первобытной, основной, чистой, беспримесной Русской натуре? Чтó в этой многовековой накипи разнородных и разнокачественных элементов которая составляет нынешнюю бытность народа Русского, должны мы признавать существенно своим, ни откуда не занятым, самородно и самообразно Русским? Вот задача этнографической критики, примененной к нашему народному самопознанию.

Единственным путем к решению этой задачи, конечно, не иное что может и должно быть, как сравнение. Сносить и сличать между собой все отдельно наблюденные и замеченные в народе Русском особенности, выпускать что различается в них по различию местностей и других частных условий народного быта, и затем отбирать чтó оказывается общего, повсюдного, нигде вполне не утрачиваемого и не сглаживаемого: значит, если не открывать во всей целости и полноте, то по крайней мере близиться более и более к возможно-верному очертанию истинного облика народности Русской. Но, при этой работе, успех, разумеется, тем будет надежнее и прочнее, чем материалов к сравнению будет больше, чем подробнее и так сказать "подноготнее" станет следиться и изучаться Русский люд во всех нынешних своих самомельчайших разветвлениях. Стало быть, охотники и мастера наблюдать не должны оставлять без внимания ни малейшего уголка, где только чуется Русь, где только есть Русские. Это первое, основное условие, без которого нельзя и думать о создании Этнографии Русской в виде Науки.

Я настаиваю на это с особенною силою по той, Мг. Гг., особой причине, что мы Русские, вообще любящие во всем простор - относительно того, чтó до нас собственно касается, отличаемся какою-то необыкновенною, кажется к нашим этнографическим особенностям принадлежащею сжатостью. Отсюда, между прочим, происходит и то, что мы, как свидетельствует вся наша история, не только не любим умышленного, насильственного расширения нашей народности, но слишком мало заботимся и о той действительной широте, до которой развернуло нас естественное течение обстоятельств. Давно ли, например, мы вовсе было потеряли из памяти и сознания наше кровное родство с огромною массою братьев, составляющею исконное население Западной-Половины нынешнего Российского Государства? - Но есть Русские и за пределами нынешней России, как она ни обширна: в разных видах и образах, инде под разными местными прозвищами, но тем не менее - истые, прямые Русские! - При этнографическом изучении человека Русского, эти Русские вне России, тем большего заслуживают внимания, что в них основное обще-Русское начало не подвергалось многим из тех влияний, каким подлежат или подлежали Русские в нынешних пределах России; почему особенности, ими представляемые, должны иметь особенный интерес при том процессе сравнения, коим должно доходить до открытия подлинных черт истинно-Русской народности. А как, с этой точки зрения, предмет этот почти вовсе еще и не был троган, особенно нами Русскими: то я считаю себя весьма счастливым, что, в следствие неоднократно совершенных путешествий, на основании личного живого наблюдения, об этой вне-Русской Руси приобретены мной некоторые сведения. Готовый все их, в свое время, передать в распоряжение Общества, я надеюсь не утомить оказываемого мне теперь внимания, если предложу краткий очерк современного географического размещения этой Руси вне Руси.
__________

До сих пор, существование народонаселения Русского вне-России положительно и официально известно только в пределах Монархии Австрийской; и тут, именно: в Галиции и в Венгрии. Эти Австрийские Руссы, или как они сами себя называют - Русины и Русаки, численностью своей представляют весьма значительную массу, простираясь, по означению туземца Шафарика, до 2.774,000 душ, из коих приходится на Галицию - 2.149,000, на Венгрию - 625,000 душ. По указаниям того же Шафарика, согласным с прочими местными известиями, они населяют в Галиции: сполна - округи Перемышльский, Львовский, Жолковский, Золочовский, Тернопольский, Березинский, Самборский, Сяноцкий, Стрыйский, Станиславовский, Коломыйский, Чортковский, и отчасти - округи Решовский, Ясельский, Ново-Сяндецкий и Черновецкий или Буковинский; в Венгрии же находятся: как большинство общей населенности - в комитатах Мармарошском, Угоцком, Угварском и Берегском, как меньшинство - в комитатах Шарошском и Землянском, наконец мельчайше рассыпанными дробями - по комитатам Спишскому, Абуйварскому, Турнянскому, Гоморскому, Гевешскому, Боршодскому, Сабоцкому, Сатмарскому, Бигорскому и Арадскому. То есть: обе стороны горного Карпатского амфитеатра, поколику проходит он между Галициею и Венгриею - являются покрытыми населенностью Русскою: и - чем глубже в горы, тем - гуще, сплошнее и чище8.

Этими, однако, обще-признанными и обще-сведомыми пределами, далеко не ограничивается действительное распространение народности Русской вне-России. На всем огромном протяжении нынешней западной границы Российского Государства, от устьев Немана до устьев Дуная, стихия Русская прорывается за рубеж, и местами отбрасывается в изумительную даль, можно сказать народною Русскою ж поговоркою - "за тридевять земель в тридесятое царство"! Только тут, в смутной пестроте местной разнородной населенности, она теряется так, что ее настоящее положение трудно даже объурочить топографически, тем более вычислить точными статистическими цифрами.

Начинаю с Юго-Запада, преимущественно известного мне по личному наблюдению.

Здесь в пределах той же еще Монархии Австрийской, смежно с Галициею и Венгриею, лежит особая страна, известная под именем Трансильвании, называемая у смежных Русинов и вообще у Славян - Землей-Седмиградской. Страна эта официально значится Мадяро-Немецкою; но действительно господствующее в ней по количеству народонаселение есть Румунское, или, что то же - Волошское. При всем том, она содержит в себе более или менее крупные образчики и других народностей, в особенности из обливающего ее вокруг племени Славянского. В ней есть селения Польские, Моравские, Сербские, Булгарские; есть наконец - и Русские. Последние изобличают себя самими наименованиями: Орос-Фалу, Орос-Фая, Орос-Геди, и т. п. (Orosz - Русский). Кроме того, сами Трансильванцы считают Русскими: селения Кис-Чергед и Нади-Чергед - в комитате Белградском, также Бунгард и Рейсдорф - в округе Сибинском или Германштадском; последнее, то есть Рейсдорф, в своем Немецком имени носит не менее явное свидетельство происхождения Русского (Reuss-Dorf - Русская-Деревня)9. Кáк и когда запали сюда эти проблески Русской народности? Туземные предания ничего о том не помнят и не знают. Но в наших древних летописях сохранились указания: что, в старинные времена, владычество Русско-Галицких Князей простиралось глубоко в нынешнюю Трансильванию; что именно Северо-Восточный ее угол, занимаемый теперь округом Быстрицким и комитатами Колошским и Добокским, был постоянно живым звеном непрерывного сообщения между Русинами обеих сторон Карпата; что даже, в последствии, Короли Венгерские имели обычай властвовать здесь чрез посредство вассалов происхождения и имени Русского, потомков державной крови нашего Равноапостольного Владимира10. Без сомнения, от этого стародавнего порядка вещей остались тут эти рассыпанные по разным местам следы народности Русской. Прежде было их гораздо больше; но последовавшими местными обстоятельствами и переворотами они постоянно все сглаживались и затирались, так что едва держатся и те, которые уцелели доныне. В настоящее время, в большей части здешних Русских селений, только женщины говорят еще по-Русски; мужчины же променяли свой родной язык на господствующие вокруг: Мадярский или Волошский. Главною причиною тому было давно уже совершившееся увлечение их из древнего праотеческого Православия к вероисповеданию Протестантскому. Впрочем, и в делах собственно-религиозных, они сохраняют еще доныне множество прежних понятий и привычек; как-то: строгое соблюдете постов и других обрядов домашней набожности по уставу Православной Восточной Церкви, и т. п. Что ж касается до нравов и обычаев их просто-житейского быта, то нельзя довольно надивиться непреклонному их упорству и несокрушимой целости: "в них Русский дух", особенно для Русского взгляда - буквально "в-очью проявляется!"...

Возвращаясь из этой отдаленной глуши опять на сю сторону Карпата, мы находим так называемые при-Дунайские Княжества: Молдавию и Валахию. Тут присутствие Русской стихии обнаруживается еще явственнее, еще резче и целее. Особливо в Молдавии, она просвечивает всюду сквозь господствующий слой населения Румунского; наиболее же - в так называемой Молдавии-Верхней (Цара-де-Сус): в цинутах Ботошанском, Дорохойском, Сучавском, Нямецком, Бакейском, Романском и Ясском, где население чисто-Русское, живущее и смешанно с Румунами и особняком, безошибочно можно полагать в несколько десятков тысяч душ. Собственно Валахия, в этом отношении, далеко уступает Молдавии; однако и там есть целые околотки, наполненные Русскими, например - Браила с своими окрестностями. Между нынешними представителями Русской народности среди Молдаван и Валахов, много очень таких, которые зашли сюда весьма недавно; есть впрочем немало и старожилов, даже очень древних старожилов. К объяснению происхождения этих последних ключ отчасти дает нам История. Известно, что нынешнее господство народонаселения Румунского, как в Валахии, так и в Молдавии, получило начало свое весьма поздно: в Валахии - с XII, в Молдавии - только с XIV столетия. До тех пор, в борьбе с разными дикими полчищами, набегавшими сюда из степей Азии, домовничал здесь очевидно элемент Славянский: элемент, которому должны были покориться и долго покорствовали самые Румуны, сведенные сюда с Карпата основателями нынешних Княжеств; чтó свидетельствуется, между прочим, недавно только прекратившимся в них всеобщим деловым употреблением языка и письменности Славянской. Какой же был именно этот Славянский элемент, в своей живой действительности? - В Валахии - отчасти Болгарский, чтó особенно должно разуметь о так называемой Малой-Валахии; но в Молдавии, на всем ее пространстве - не иной как Русский! - Это не должно подлежать никакому сомнению, когда мы вспомним, что, по определительным указаниям наших древних летописей, в XII и еще в XI веке, жизнь и история собственно-Русская является "дóма" на Днестре, Пруте и Серете, до самого Дуная11; что тогда в местечке Берладе, существующем поныне в сердце так называемой Молдавии-Нижней (Цара-де-Джиос), находилась столица удельного Русского Князя, от крови С. Владимира12; что затем долго еще в списке "городов Русских" поименно значились города Верхней-Молдавии: на Пруте - Чернаский-Торг (ныне - Черновцы или Черновиц), на Молдове - Романов-Торг (нынешний - Роман), в горах - Нямеч (по нынешнему - Нямц), дальше - Сучава, Серет, и другие13; что наконец, в следствие того, уже в XV веке, при совершенном изменении внешних-политических обстоятельств, в трактате между Императором Римским Сигизмундом (в качестве Короля Венгерского) и Владиславом-Ягайлом Королем Польским (в качестве Великого Князя Западно-Русского), нынешнее пространство при-Дунайских Княжеств поделено было так, что Берлад и Килия отошли к Сигизмунду, Белгород же (нынешний - Аккерман) и самые Яссы (в подлинном документе - Iaskytarg, то есть - Ясский-Торг) остались за Владиславом, по праву, как сказано именно в трактате, принадлежности их к "землям Руси" (pro terris Russiae)14 (***). Итак, вот с которых еще пор, независимо от позднейших выходцев, сохраняется здесь население в полном смысле старо-Русское. А как, и в те поры, оно не представляется тут новым, недавно-пришлым, то мы безошибочно можем видеть в нем продолжение потомства тех древних Славяно-Русских Тиверцев и Угличей, которые, по свидетельству древнейшей нашей летописи, "приседяху к Дунаеви", о которых та же летопись говорит: "бе множество их, и суть гради их до сего дне, да то ся зваху от Грек - Великая Скуфь!"15.

В настоящее время, это старо-Русское население, как я уже заметил, не малочисленно в Молдавии, особливо - Верхней. Но его трудно различать между Румунами, с которыми Юго-Западные Руссы вообще чрезвычайно сходствуют во всех особенностях наружного житейского быта. Сохраняется в нем только язык Русский, и то больше про себя - для домашнего обихода. Есть также церкви, в которых богослужение совершается по-Русски - именно для этих Русских старожилов: ибо новые выходцы из России потому более и выходят сюда, что чуждаются Православной Церкви вообще, Русской в особенности. Чисто-Русского православного богослужения святилищем остается здесь поныне знаменитый монастырь Нямц, в того же имени цинуте Верхней-Молдавии, на границе Княжества с Трансильванией и Галицией. Монастырь этот, в том виде, в каком он существует теперь, есть создание природного Русского, память которого чествуется доныне всеобщим благоговением не только в Молдавии и Валахии, но и на всем Православном Востоке. То был так называемый Великий-Старец Паисий, по мирскому имени Петр Иванович Величковский. Лицо это так примечательно, что я не боюсь во зло употребить ваше, Мм. Гг., внимание, остановясь на главных хотя чертах его биографии, существенно принадлежащей к нашей народной истории16.

Сын Полтавского Протоиерея, юный Величковский родился в начале прошлого века, в последних годах царствования императора Петра Великого (1722). Воспитывался он первоначально в училищах Киевских; потом, увлекаемый внутренним призванием к иноческой жизни, начал приготовительный искус в Любицком монастыре в нынешнем Городнинском уезде Черниговской губернии, вступил в первую степень монашеского чина в монастыре Медведовском в Чигиринском уезде нынешней губернии Киевской, и затем возвратился опять в Киев, в тамошнюю знаменитую Лавру, где пристроился к Типографии для научения гравировальному на меди искусству. Отсюда, в последствии, томимый жаждою высшей деятельности, он отправился дальше на Юг: сначала - в Княжества, где, пробыв три года в разных монастырях, выучился в совершенстве по-Волошски; потом, к главной цели своих стремлений - в Святую Гору Афонскую. Тут прожил он семнадцать лет, посвящаясь в глубочайшие и сокровеннейшие таинства духовного иноческого совершенства. Скоро стали собираться к нему ученики, бóльшей частью из Русских и других Славян, так что наконец возник целый особый скит, где, в знак полного духовного единства двух разных народностей с двумя разными языками, введено было, по оригинальной мысли учредителя, небывалое до тех пор совокупно-двойное богослужение: Славяно-Русское и Волошское; то есть: при каждой службе церковной, чтение и пение поочередно - то по-Русски, то по-Волошски. Верный этой мысли во всей ее плодовитой обширности, учредитель сам, изучивший между тем совершенно древний Греческий язык, посвящал остававшиеся у него от прочих трудов и подвигов досуги на перевод с Греческого разных не переведенных дотоле духовных творений по-Русски, побуждая других способных к тому из собратий делать подобные же переводы по-Волошски. С таким духом и в таком устройстве, эта примечательная иноческая колония, предводительствуемая учредителем, снялась напоследок со Святой-Горы, и двинулась обратно на Север. Петр Величковский был уже тогда Иеромонахом Паисием, но без всякого начальственного сана, с одной нравственной властью над своими учениками и спутниками. Стечение благоприятствующих обстоятельств решило его пристать и водвориться в предложенном от Молдавского Правительства монастыре Драгомирне, в соседстве древней митрополии Молдо-Влахийской, старо-Русского города Сучавы: это как нельзя лучше согласовалось с его любимой идеей двународного единства; ибо тут, в общей местной населенности, обе стихии, Русская и Румунская, действительно соприкасаются меж собой в совершенном почти равновесии. Прошло затем новых двенадцать лет, как, в следствие политических переворотов, прекрасный приют Драгомирнский, в составе так называемой Буковины, отошел под владычество Австрийское. Тогда Паисий, с братиею, состоявшею уже из 350 человек, чтобы не оставаться под Папистами, "с ними-же", как говорит его жизнеописание, "мир духовный Восточней Церкви никогдаже быти можаше" - скорбя и плача горько, снова поднялся с места, и вдвинулся назад, в пределы оставленные Молдавскому Княжеству: сначала - в скит Секул, потом - в обитель Нямецкую, где и утвердился окончательно17. Все эти внешние перемены, нисколько не изменили плана действий, единожды им принятого. По-прежнему, при его личном неутомимом содействии, избранными братиями продолжались двуязычные переводы с Греческого; кроме того, на время зимнее, когда прекращались внешние хозяйственные по монастырю работы, исправляемые лично монахами, заведены были ежедневные по вечерам собрания братии, где производилось чтение и живое поучительное собеседование, на обоих же языках по очереди, как и при богослужении. Так как Паисий, душа всего, сам был Русский, то, при всей заботливости его о совершенном уравнении обеих народностей, главная доля, в словесном и в письменном употреблении, естественно должна была доставаться языку Русскому. В следствие того, общежительство как Драгомирнское, так потом и Нямецкое сделалось рассадником благочестия обще-Христианского, образованности же преимущественно Русской. В Нямце устроилась даже Славяно-Русская типография, из которой вышли примечательные издания там же и составленных переводов, кои впоследствии распространились по России, и до сих пор не перестают перепечатываться в наших духовных типографиях. Старец, по истине заслуживший имя Великого, сам действовал до конца своей жизни; и как действовал? Приведу подлинные слова из его жизнеописания: "Зело прилежаше к переводу с Эллино-Греческого на Славено-Российский язык отеческих и богословских книг... Како же писаше, удивлятися подобает. Немощен бо телом отнюдь бяше, и на всем правом боку раны бяху. На одре, идеже почиваше, округ обложше себя книгами: сколько лексиконов, Библия Греческая и Славянская, книга из нея-же перевод творяше, посреде-же севща; сам-же, аки мало еотроча, седя согнувшися, всю нощь писаше, забывая и немощь тела, и тяжкия болезни, и труд"... В это последнее время своего земного труженичества, доблестный подвижник утешен был наконец торжественным признанием его бессмертных заслуг и со стороны России. При занятии Молдавии победоносными войсками Екатерины Великой, когда местное церковное управление вверено было Архиепископу Екатеринославскому Амвросию с качеством местоблюстителя Молдо-Влахийской Экзархии, старец, почтенный особым вниманием Главнокомандующего, Светлейшего Князя Таврического, лично от Преосвященного Амвросия посвящен был во Архимандрита монастырей Нямца и Секула: звание, в котором он и скончался, исполненный долготою дней и трудов, на исходе украшенного им столетия (15 ноября 1794).

С кончиною достопочтенного мужа, чин, учрежденный им в обоих поименованных монастырях, преимущественно же в Нямецком, не прекратился. В особенности, поддерживали и живой дух этого чина, непосредственно следовавшие друг за другом в управлении обоих с тех пор нераздельных монастырей, четыре с ряду его преемника: все из природных Русских. Ныне, настоятельство Нямецкое исключительно удерживается туземцами; и в братстве, число которого в настоящее время простирается до 700 человек, наличное большинство состоит тоже из туземцев. Но, по завету Паисия, равностепенное соединение двух языков при богослужении наблюдается нерушимо: одна сторона, один хор или крылось в церкви, поет и читает всегда по-Славянски; и притом с точным соблюдением всех особенностей порядка и благолепия церковного, принадлежащего собственно России. Поэтому, в последнее время, принято за правило со стороны нынешнего Молдавского Правительства: в день Св. Николая Чудотворца, тезоименитство благополучно-царствующего Государя Императора, Всероссийского, Августейшего Покровителя Княжеств, вызывать в Яссы здешних монахов, которые там, в придворной церкви, совершают торжественно литургию и благодарственное молебствие по-Русски, совершенно как в России.

Впрочем, не в одном церковном богослужении, создание Паисия представляет в себе признаки своего Русского начала и происхождения. В общежительстве Нямецком, не смотря на его вне-общественный, отшельнический характер, сохраняются обычаи, в которых Русскому нельзя не узнать своего живо-народного быта. Вот как, например, совершается там общий монастырский сенокос, в котором лично участвует вся братия. В назначенный день, по отправлении с раннего утра обедни, весь монастырь, крестным ходом, двигается на общественный луг, с хоругвями и иконами: монахи - в мантиях, священнодействующие - в ризах, настоятель - с своим начальственным посохом. По прибыли на средину луга, совершается приличное молебствие, луг окропляется святою водою, и дается благословение на работу. Тогда все без изъятия, монахи и иеромонахи, простые послушники и высшие монастырские сановники - все берутся за косы, и, в дружных рядах, рассыпаются по лугу: только дряхлые старики, обессиленные болезнями, или по другим причинам неспособные к делу, не принимают участия в работе. Во время работы, священная дружина одушевляет себя пением разных церковных гимнов. Так скашивается все назначенное на тот день пространство: и потрудившаяся братия, такой же торжественной процессией, возвращается в обитель, где дневное послушание заключается совершением в церкви вечерней службы. За исключением религиозной величавости, принадлежащей собственно монашескому устройству - не есть ли это живая картина общинных работ, как они производились некогда по всей Руси, как производятся еще и ныне по местам, где старая Русская община сохранилась целее; например: в Сибири - тоже при сенокосах, на Урале - при общественной рыбной ловле?..

Подобных семенников Русской народности, заключенных в стенах монастырей, в прошлом еще веке немало было и в собственно-Валахии. В "Жизнеописании Старца Паисия", поименованы скиты Мерло-Поляна, Трейстены, Долгоуцы, где отшельничествовали в то время природные Русские. Скиты эти находятся в жудеце Рымникском, смежном с Молдавиею и Трансильваниею: в северо-восточном углу Горной-Стороны Валахии, называемой по-Русски - Мутьянщиной или Землей-Мунтянской. И в настоящее время, скит Мерло-Полянский слывет еще в крае Русским; в нем сохраняется много остатков и письменности Русской, свидетельствующих, что тут было место не только пребывания, но и жизненного развития стихии Русской...

Так дойдем мы до самого Дуная, по явным живым следам извечного наслоения Русского, не говоря уже о свежих наносах, которыми оно беспрерывно подновляется. Но и тут далеко еще не конец его изумительному растяжению. За Дунаем, во всю длину этой исполинской реки от так называемых Железных-Ворот до Моря, побережье испещрено селениями чисто-Русскими, в особенности скучивающимися в той части Дунайской-Дельты, которая известна под именем Добруши, насупротив нынешней нашей Бессарабии. На этом последнем пространстве, больше даже чем в Бессарабии, можно почти позабыться, и счесть себя вовсе не выезжавшим из России: так бросается в глаза преобладание языка, одежды, домашнего порядка и заведения, одним словом - всех отличительных особенностей народности собственно-Русской. Много деревень и слобод, весьма значительных, заселено исключительно Русскими; в других, живут они смешанно с Болгарами и Волохами, но так, что остаются совершенно Русскими. В Тульче, главном городке стороны, из них состоит решительное большинство населения; оттого этот городок, получивший в последнее время немаловажное торговое значение, в шутку называется у туземцев - "Малою-Одессою", или еще народнее - "Малыми-Адестами". В самом деле, тут на каждом шагу встречаешь - Велико-Российскую бородку, или Мало-Российский чуп; в каждом почти окошке видишь - Южно-Русский очипок, или Северно-Русский повойник. По улицам, на базаре, везде где только столпится в кучку народ, не слышишь другого разговора как Русского, с необходимою приправою того крупного народного красноречия, по которому, и в вавилонском смешении языков, трудно б было не распознать человека Русского. Лучшее здание городка есть ново-построенная православная Русская церковь, красующаяся на живописном, отвсюду видном возвышении, и чтó всего замечательнее - в Турции - и с колоколами, в которые, производится обычный благовест и трезвон, точно в Православной России. Настоятель этой церкви, Отец Филип, с ног до головы Русак, человек отличного поведения, весьма умный, и притом искусный икопописец, пользуется всеобщим уважением; ему оказывается особенное внимание даже со стороны местных властей Мусульманских. Коротко сказать: при весьма разнообразном составе целости своего населения, городок этот в общем впечатлении производит идею города Русского, где остальная смесь, как и во многих других городах России, составляет случайную примесь. Что ж касается до изобилия Русской стихии во всей этой стороне, то оно особенно поразило меня на знаменитой местной ярманке, бывающей при урочище Кара-су, между Чернаводою и Кюстенджи, верстах в 70 от Тульчи к Югу. Тут, на совершенно-голой степи, где нет ни кола, ни двора, навалило народу тьма-тьмущая, со всего пространства между Дунаем и Балканами: не смотря на то, Русские были очень заметны; особенно вечером, когда дневной шум и гам притих, вся пустынная глушь степи огласилась удалыми песнями Русского языка и напева, не умолкавшимися вокруг отлетных шатров, коим, для совершенной полноты народной Русской картины, недоставало только заветной елки. Странно было, в соседстве Дуная и Балканов, слышать в песнях этих громозвучные воспоминания: про "Волгу матушку" - про "горы Московские-Воробьевские" - даже про "матушку" про "Неву-реку" с ее "славным Васильевским-Островом"... Но это не естественная ли отплата за то, что - и на Волге - и на Неве - и в Москве - с стольких веков до сих пор, в народной песне Русской не позабылся еще - "славный Дунай, сын Иванович"!.. Положительно должно сказать, что этот за-Дунайский выселок Руси, в своей настоящей численности, простирается до многотысячной цифры. Я даже не принимаю в счет тех его отселков, которые, вихрем разных обстоятельств, оторваны от Дуная, переброшены через Балканы, даже через Босфор, и там, во глубине владений Турецких, пестреют более или менее крупными оазами. Я говорю только о Побережье-Дунайском. Тут, в многочисленной массе нынешних туземцев, немалая часть изобличает себя с первого взгляда - сволочью происхождения, или точнее "прихода" - самого недавнего. Особенно видно это в нынешних гражданах Тульчи; они так свежи еще здесь, что местное Турецкое начальство, когда некоторые из них слишком расходятся и разбушуются, чтó, надо сказать, бывает довольно частенько: Начальство, говорю, в таких случаях, не знает лучшего и вернейшего средства к приведению их в порядок, как припугнув непозабытым еще от них грозным именем Губернатора, или по крайней мере - Исправника. О других окружных поселенцах известно, что они вышли сюда в следствие событий прошлого столетия, преимущественно по разрушении Запорожской-Сечи и вообще по смирении бывшей дикой вольницы степного Казачества. Но я должен признаться, Мм. Гг., что еще там, на месте, стало одолевать меня сомнение: точно ли это все пришлецы новые, выходцы недавние? - Многих усматривал я - при несомнительных признаках народности Русской - с значительными приметами очень давнишнего туземства, старше гораздо чем прошлое столетие... - Тогда вспомнился мне древний список "городов Русских", о котором я уже имел случай упоминать; список, как известно, начинающийся такими примечательными строками: "А се имена градом всем Руским дальним и ближним. На Дунае - Видицов о седми стен каменных, Медин. Об ону страну Дуная - Трнов; ту лежит Святая Пятница. А по Дунаю - Дрествин, Дичин, Килиа. Наустье Дунуя - Новое Село Аколятра. На море - Варна, Коварна"18. В строках этих, под именами отчасти обезображенными, очевидно упоминаются Видин (Видицов) и Силистрия или Дристра (Дрествин); а близь них - и в настоящее время - существуют селения Русские!.. К этому можно присоединить и любопытное обстоятельство что нынешний за-Дунайский город Рущук, лежащий между Силистриею и Видином, называется по-Гречески - Русион, то есть - Русский; а Православный Епископ этого города именуется - Червенским (ó Tζερβενιoυ): и - оба эти наименования - существуют издавна... - Безрассудно было бы из столь скудных данных выводить решительные заключения; но нельзя не остановиться на таком разительном совпадении современного этнографического факта с отголосками старых исторических преданий. Скажу более: по моим понятиям, образовавшимся в следствие книжных разысканий и живых наблюдений, между этнографиею и историею существует постоянное, непрерывное соотношение и взаимнодействие: если история, в своем развитии, неизбежно определяется положительною этнографическою наличностью; то и этнография, в складе своего наличного содержания, всегда более или менее руководствуется историческою памятливостью. Так, например, приписать ли просто одной случайности, что нынешние поселения Русских в Малой-Азии находятся именно в тех местах, где давно еще, почти с первых времен Византийской Империи, было обыкновение селить варваров из-за Балкан, с берегов Дуная19, где по этому народность Славянская в продолжение целых веков приживалась и освоивалась?...

С таким убеждением, кончив предположенный беглый обзор Юго-Запада, я, для полного истощения предмета, смело перенесся бы - и в противоположный край: на при-Балтийский Северо-Запад, вне границ настоящей России. Что там, в нынешней Восточной Пруссии, народность Русская имеет довольное количество представителей в новых, недавних переселенцах: это известно из местных официальных источников. Но, и сверх того, я полагаю, конечно не без причины, в начале еще ХV века, описатель путешествия Митрополита Русского Исидора на известный Собор Флорентийский говорил, что он, с Митрополитом, ехал сухим путем "от Риги к Любку - на Русску землю, и оттоль на Прусскую, и оттоле на Поморскую землю" (то есть - Померанию)20. Не без оснований также, в следующем веке, другой высшего авторитета путешественник, знаменитый Герберштейн, писал, что народ Русский, на Севере, вокруг Балтийского Моря, простирается "по Ливонии, Самогитии, Мазовии и наконец Польше", разрезываясь только двумя провинциями, Литвою и Самогитиею, коих жители однако, по его замечанию, все же "порядочной частью Русские" (ex bona parte Rhuteni)21. Этих Русских, за пределами Литвы и Самогитии, в прежнем Судинском или Судавском округе Пруссии, знали действительно в то время и наблюдали лично Евангелические Проповедники, довершавшие водворение Реформации в при-Балтийском крае; и в их описаниях, которые доныне сохранились, нельзя не признать истых, совершенных Русских - "оттенка Западно-Русского, но не Юго-Западного, а того, который обыкновенно называется Бело-Русским22... В настоящее время, ужели никого и ничего от них не осталось? Быть может, и так. Но чтобы совершенно удостовериться в том, нужна живая поверка Русским глазом; а мне не было к тому случая.

Это заставляет меня опять заключиться в пределах лично-знакомого Юго-Запада, дабы представленный очерк - который вышел, как вижу, больше "географический" - повершить следующим собственно-"этнографическим" замечанием. В указанных мной на этом пространстве Русских вне России, находятся оба главные оттенка народности обще-Русской; то есть: Восточно-Русский (Велико-Российский) и Западно-Русский (тут исключительно Мало-Российский). Первый, предпочтительно заключающийся во владениях Турецких, очевидно весь принадлежит эмиграции новой, начавшейся не дальше как с начала прошлого столетия. Об нем считаю неуместным теперь распространяться: скажу только, что кто захотел бы вживе насмотреться на Велико-Российскую народную старину времен Царя Алексея Михайловича, тот едва ли где в самой России найдет ее так хорошо сбереженною. В настоящем случае, я желал бы охотнее приостановиться на последнем оттенке, к которому принадлежат, кроме очень малого исключения, все три без малого миллиона Австрийских Русинов, которые близко к полной трех-миллионной круглоте доведутся своими Турецкими собратиями обеих сторон Дуная. Это, на теперешних местах, давние, извечные старожилы; они не помнят себя иначе, как там, где живут теперь: тут их родное небо, родная земля; тут весь мир их; тут для них - Русь! Но Русь эта, Бог весть еще когда, вышла из того круга, в котором народности Русской предназначено существование самобытное и развитие независимое, свободное. Эти Русские состояли и состоят под влиянием обстоятельств, совершенно отличных от тех, при которых народ Русский выработался в основное ядро нынешней России. Между тем, их народная особность, в целости очевидно Мало-Российская, во многих подробностях представляет гораздо более сходства и сродства с особенностями народности собственно Велико-Российской, чем у наших Украинских Мало-Россов, живших всегда возле нас, Велико-Россиян, и почти всегда имевших с нами одну общую историю. Кроме общей занимательности факта, это важно заметить и прояснить еще потому, что различия, существующие между оттенками Велико-Российским и Мало-Российским в пределах России, служат для некоторых поводом к утверждению: будто их нельзя считать оттенками одного основного типа; будто это не один Русский народ, а две раздельные народности, каждая с равным самобытным значением в общей великой семье Славянской. Если в той части Юго-Западной Руси, с которою мы наименее были в непосредственном соприкосновении и сношении, братство с нами оказывается так явственно: то правильное и верное заключение должно быть, что в тех частях, которые к нам ближе, оно, значит, затерлось какими-нибудь особыми обстоятельствами. На такие обстоятельства точно и указывает история, представляющая Юго-Запад нынешней России, нашу Мало-Российскую Украйну, в постоянном трении с стихиями Азиятскими: с Татарщиной и с Туречиной - не говоря уже о соседнем Кавказе...

Прояснять это подробно и обстоятельно, теперь не достанет времени. Но я попрошу у вас, Мм. Гг., дозволения еще несколькими живыми чертами осветить сказанное мною. Для этого избираю самый дальний и самый давний от нас отрывок Руси Юго-Западной; именно - Русь за-Карпатскую, живущую в нынешней Венгрии.
__________

Я уже сказал, что в настоящее время Русских в Венгрии считается до 625,000 душ. Разбросаны они на обширном пространстве по Северо-Восточной Венгрии: в шестнадцати, или и более комитатах, если считать все выселки их, даже и те, которые произошли в недавнее время. Но преимущественно наполнены ими горные альпийские комитаты на восточной границе Венгрии: там, где дико-величавая природа Карпатская по всей справедливости заслуживает имя Венгерской Швейцарии. Такое, топографическое помещение, конечно, не могло не сообщить особливых оттенков их нравам и быту: во всем огромном мире Русском, это единственный пример - "Русских Горцев"! - Видно, однако, горы Русскому человеку не под стать, не под руку, не по душе. Под их навесом, ему нет такого простора, нет такого приволья - как на широком раздолье беспредельных равнин, где молодецкой удали Русской есть где разгуляться, распотешиться - как на настоящей матушке святой Руси! Ему видимо тут - и тесно и душно!

Всех здешних Русских туземные Мадяры называют вообще - Oroszok (также точно, как и нас жителей России); Немцы - Russen и Ruthenen (последнее название взято из книг, и употребляется больше в книгах). Сами ж они именуют себя: Русинами, Русаками, Русанами, а также и - Руснаками. Из имени "Руснаки", которое есть не чтó иное, как одна из местных форм произношения общего, повсюдного имени "народа Русского", произошли: Немецкое - "Russniaken" и Мадярское - "Rusznyakok"; оба - в значении презрительного, ругательного прозвища. Ибо - надобно сказать - во всем многочисленном разнообразии нынешнего народонаселения Венгрии, эти братья наши сведены на самое последнее место, ставятся ниже всех прочих народностей, ниже даже Волохов и Цинцар; а потому, и славное имя "Русских" покрыто здесь прахом глубочайшего уничижения... Не смотря на то, Русский человек бережет его и тут как драгоценную святыню, ни за что не променяет ни на какое другое, всегда с гордостью объявит и назовет себя Русским; во всех житейских сношениях с кем бы то ни было, у него нет выше клятвы и святее присяги, как: "На мою Русску душу правда! А бых не Русин быв, коли неправда!" -

Кроме того, есть у здешних Русских, по общему Русскому обычаю, промеж себя множество местных прозваний, которыми зовут их и прочие туземцы. Прозвания эти заимствуются иногда от топографических особенностей местопребывания; например: Верховинцы, Крайняки, Подгорцы, Бережанцы (то есть - живущие по верхам гор, вскрай гор, по подгорью, по берегам рек больших). Иные прозываются - по особенностям местного произношения - по частому употреблению каких-нибудь приговорок; например: Лишаки, Лемаки, Цопаки (похоже, как и у нас, в губернии Рязанской, жители уездов Егорьевского и отчасти Рязанского и Касимовского называются Цуприки, по той причине, что имеют привычку прибавлять к словам на конце слог: "цу"). Другие - по наиболее любимым занятиям и промыслам; как-то: Бляшаники, Смоляники, Грабляники, Свечкари; либо - по особенностям в наружном виде и других привычках, например: Лîопаки, или правильнее Шлîопаки, от "шлепанья" широким платьем и вообще тяжелою походкою (тоже похоже на наши прозвания, например: Владимирцев - клюковниками, Клиновцев - лапотниками, Муромцев - калшиниками, Новгородцев - долбежниками и гущеедами, Ростовцев - вислоухими, Рязанцев - синебрюхими, и т.п.). Впрочем, есть и такие из подобных прозвищ, которые, вероятно, имеют особое этнографическое значение; например: Бойки и Гуцулы. Кстати об именах. Нельзя не заметить, что в фамильных прозваниях здешних Русинов весьма нередко окончание на "ов", свойственное преимущественно Велико-Россиянам, у наших Мало-Россиян почти вовсе неупотребительное; например: Турзов, Дорзов, Черепков, Васьков (имена фамилий помещичьих, пользующихся особою известностью и влиянием в крае).

Сказал уже я, что горы имеют здесь, по видимому, стеснительное влияние на широкую Русскую натуру. Впрочем, дело тут не в горах только. Во всех отношениях, Русским здесь житье незавидное. Если послушать инородных туземцев, то уже одно имя "Русняка" означает самую низшую степень человечности: и тупость, и глупость, и всевозможные недостатки и пороки. Но кто виноват в том? Один образованный туземец весьма верно изобразил настоящее положение своих Русских земляков следующим Латинским двустишием:


Innumeros equidem, verum sub nocte jacentes,
Atque sepultos tristi paupertate Ruthenos!

У самих Русинов здешних существуют весьма знаменательные пословицы, заключающие удовлетворительное объяснение их настоящего уничижения: "Кого не печé, тому не горячé! Где тонка нитка, там ся урве! Покля сонце изыйде, роса очи выист. Велика птица малою животится! Бог высоко, а Царь далеко!" или следующие, снятые ими, как видно, с презирающих их соседей: "Не всякий пан, што мае доломан! Прибери пня, из ниого дай му имя: буде человек!"...

Главной особенностью нрава Русского считается здесь глубокая скрытность и ничем непреодолимое упрямство. "Упрям, как Русняк!" есть общая поговорка в Венгрии; в отношении же к скрытности, ее доказывают всегдашнею медленностью, краткостью и неопределительностью ответов Русняка на самые простые вопросы, ему предлагаемые. Оно точно так: и в этих обоих качествах здешний Русин, как две капли воды, похож на своего брата, Мало-Российского Украинца, у которого тоже не легко добьешься слова, и которого также трудно сбить с того, на чем он раз упрется. Впрочем, в рассуждении упрямства, и Велико-Россиянина не скоро уломаешь, когда он, по его выражению, "запритчится"; у нас тоже есть пословица: "упрям, как Новгородец!" Касательно же неразговорчивости, за-Карпатский Русин сам объясняет ее очень умной пословицей, которая у нас выражается почти теми же словами: "А ты, брате, пожвы (то есть - пожуй) слово, та пусти з рота: бо што раз зле зречешь, то поправити тяжко!"... Краткость и неопределительность ответов происходит нередко и от того, что Русский здесь, как и везде, любит под-часок сказать не просто, а с своего-рода замысловатостью, подпустив непременно любимой им иронии. На вопрос, например: "далеко ли такое-то место? скоро ли можно туда дойти?" Русняк помолчит - почешется - и затем ответит известною всякому Русскому аллегориею: "да як будешь ходити далеко, так близко; а як близко пийдешь, так далеко!" При таком ответе - Валах вытаращит глаза - Немец презрительно пожмет плечами - Мадяр взбесится и станет ругаться; а тут смысл самый простой, что есть прямая и близкая дорога, да плохая, почему в спрашиваемое место надо итти дальним обходом. За всем тем, бывают нередко случаи, что эта крепко закутанная и запоясанная обстоятельствами натура распахивается: стóить только уметь приняться за Русняка, расшевелить его, пробудить в нем доверчивость; и тогда он заговорит - заговорит уже со всей искренностью, не чинясь и не церемонясь нисколько - даже, пожалуй, если молвишь чтó не по тем, не по его нравам и понятиям, то скажет просто без обиняков: "э, пане! якый ты дурак!"...

Леность, беззаботность, равнодушие ко всему и происходящее оттого во всем неряшество - по замечаниям моим, принадлежат не одним Русинам в Венгрии. Вообще, все тамошнее народонаселение не отличается особенною работящностью: даже Немцы здесь как-то излениваются, и делаются непохожими на себя; а если взять, например, Волохов, так они и живут гораздо еще неопрятнее и грязнее, чем Русняки. Видно, зло это разлито уж здесь в самом воздухе. Впрочем, насчет Русняка господствует общее между туземцами мнение, что если он примется работать, так сработает втрое против всякого другого. В этом он, значит, не изменяет своей Русской натуре. Было бы только из чего работать! Было бы труду должное поощрение и вознаграждение! А то - поневоле будешь "ленух" и "лежух", когда сколько ни трудись, сколько ни работай, а все-таки, как дойдет до расчета, то - по горько-добродушной пословице Русняка - "пойшов як дранкова мати с несоленым погачом!"...

С этими, конечно, темными сторонами, в тесной связи состоят и многие похвальные качества Венгерских Русинов, которые, при всем недоброжелательстве к ним прочих туземцев, признаются за ними единогласно; как-то: необыкновенная терпеливость, отсутствие излишней раздражительности и запальчивости, вообще воздержность в потребностях и желаниях, не падкость к запретным наслаждениям, непоблажливость преступным страстям, и в следствие всего этого - особливая тихость, ровность, добропорядочность нравов. Что эти качества происходят в них от их Русской натуры, принадлежат к особенностям их Русской народности: это всего виднее в Венгрии. Тут многое множество разных народностей живет вместе, друг-возле-друга: четыре-пять племен - в ином комитате, два-три племени - в иной деревне. И чтó же? - Официальные статистические цифры свидетельствуют, что нигде меньше не бывает преступлений против лиц, как у Русняков; между тем, Венгрия есть такая земля, которая никак не может похвастаться достаточным обеспечением личной безопасности: там только и слышишь чтó про убийства, про кровопролития, про увечья, совершаемые не редко середи городских площадей, во время комитатских правительственных собраний и совещаний, даже часто по их поводу; не говорю уже о злодействах разбойников, в одиночку и шайками. Преступления против собственности также суть дело весьма обыкновенное в Венгрии: даже из самых Мадяров, считающих себя особою царственною породою в крае, есть много природных дворян, не вменяющих себе в бесчестие промышлять, как ремеслом - конокрадством; но Русняк - опять те же официальные цифры свидетельствуют - редко очень попадается и в воровстве, да и то в каком-нибудь самом пустячном. Вообще замечено, по многолетним наблюдениям, что в тех комитатах, где большинство народонаселения состоит из Русинов - тóрьмы большею частью бывают почти вовсе пусты. Приведу при этом случае любопытную параллель разных народностей в Венгрии относительно поползновения к преступлениям: параллель, составленную Венгерцем и напечатанную в одном из Мадярских журналов, издаваемом в Песте, столице Венгрии23. По преступлениям против личности: "если где затеется ссора и дело пойдет в гору, то Жид завопит и побежит прочь, Немец поднимет шум и угрозы, Кроат станет ругаться и клясться, Словак поспешит уподчивать пинками и оплеухами, Мадяры исколотят друг друга в кровь, Валах рад убить до смерти и убьет, Русняк плюнет, да в волосы" (совершенно Русская расправа!). По преступлениям против собственности: "Мадяр любить поживиться чужою скотинкою, в особенности лошадкою, или волом; Словак предпочитает съестное; Валах кидается на деньги, и так жаден до золота, что из-за медной пуговицы, оттого что она блестит как золотая, готов зарезать человека; Немец не затрудняется выбором, тянет все, что ни попадаёт под руку; у Русняка - если разгорятся глаза, так всего охотнее на какой-нибудь ремешок или кусочек железца" (опять точно по-Русски!)24. Таков наш собрат за-Карпатский! Ленив он на дело; ленив - благодаря Бога - и на бездельничество, тем паче на злодейство. Замечу также, что, и внутри домашнего быта, Русняки отличаются особенною степенностью и строгостью нравов. Между ними всего меньше насчитывается незаконнорожденных; где это случается, там виновная мать, по общему приговору, торжественно изгоняется из селения. Чувство их в отношении к целомудрию до того щекотливо, что в семействах детей разного пола с малолетства кладут спать врозь; этому совершенно противное делается у всех соседей - у Мадяров - у Словаков, и даже - у Немцев. Наконец, на основании той же опасливости, даже публичные танцы молодежи обоего пола, особенно в публичных домах, то есть в корчмах и в трактирах - считаются у них зазорными, и потому вовсе почти не в употреблении.

Есть однако заноза, от которой натура Русская, видно, нигде не освобождается, и которая, к сожалению, слишком часто портит в ней все хорошее, а дурное усиливает, ожесточает. Это о чем некогда так откровенно выразился мудрейший из древних Князей Русских: "Руси есть веселие пити, не можем без того быти!" Точно - и за-Карпатский Русин не может быть без того, чтобы не хлебать буйного веселья из упоительной, и вместе губительной чаши: губительной для него особенно потому, что, умеренный во всем, он тут только не знает меры. Правда, запой Велико-Российский неизвестен здешнему Русняку, также как и нашему Украинскому Мало-Россиянину; но за то он готов пить и напиться всякий раз, как только представится случай. Замечательно, что и здесь, в стране виноградников, в отечестве благодатного Токая, которого самое имя очевидно звучит по-Русски - натуре Русской нет слаще и угоднее нектара, как наша же блаженная "горелка", называемая и у них также "горивкою" или "зоривкою", иначе - "паленкою" и "паленицею", или еще - "волчьею слезою!" Последнее живописно-иносказательное выражение, в своей поэтической краткости, кажется мне удивительно, или лучше сказать ужасающе-верным. Действительно - тяжкая веселость, выдавливаемая этим ошеломляющим напитком из души, одичалой под гнетом судьбы, есть - "слеза", но - "слеза волчья"! Русский человек сам это знает: знает, что за таким весельем следует горшее горе - и заведомо упивается отравою. Вот, например, каким грустно-веселым балагурством сопровождаются обыкновенно попойки у за-Карпатских Русинов: это известно у них под именем "благословения" или "величания горелки". Разгулявшаяся беседа поет хором:


- "О великая мученице паленице!
Прошла есь скрозь огнь и воду;
Проходишь нашу немощну утробу,
И приводишь нас у беду и невзгоду.
Як тя взяли с пивници,
Взяли тя до скляници,
Поседали с тобовь за стол на лавици;
Почали на кланяти,
И так дале тебе величати:
О славная великая мученице зорилице!
Сама у золоти ходишь,
А нас по болоти водишь;
Умных дурными, богатых убогими,
Всех подданными Жидов чинишь !
Придаешь ты ся попом, паном,
Та и нам небораком простаком!
Як мы тебе напиваемся,
За волося тягаемся,
Бичарями махаем на ся,
У конец по болотам валяемся,
И так тебе, великую мученицу, величаем!"

Затем сбирающийся пить произносит следующее курьезное "заклинание", сопровождаемое разными узаконенными обычаем телодвижениями:

- "Угу на тя! Фуй тю (дует на чарку) - проклятнице, изводнице! Пек бы ти (плюет на землю) - паскуда проклята, кривуле нездатна! Иди у пустыню за ледовое море, де не е ни дерева, ни травы, но самое поле, и скала на скале, а семь колодиць равных голове! Заклинаю (крест), проклинаю (крест), запрещаю (крест), тя козаком, майдаком, гайдуком, и псим хвостом як воротилом! Не иди до головы, не задавай нам беды; а иди до брюха, и ужень з него нечистого духа!"
В заключение, старший в беседе прибавляет:

- "Покашли, плюнь, и упий, и дай ти Боже на здоровля!"


С такими обрядами и прибаутками, чарка обходит несколько раз беседу; и похвалы, воспеваемые "великой мученице", сбываются во всей точности над собеседниками...

Этот отрывок из народного быта Русняков может вместе служить вам, Мм. Гг., образчиком, до какой степени за-Карпатский Русин, в самых дробных мелочах своих обычаев, сближается с нами Велико-Россиянами. У нас в простонародии существует обряд подобного ж чествования горелки, с прибаутками, в которых встречаются многие те же самые выражения. Но - если коснуться этой жилы народных особенностей, то есть простонародных обычаев, обрядов, примет, сказок, песен и т. п. - примерам сходства не будет конца. В другие разы, если позволите, я займу вас подробнейшим изложением этих по-видимому мелочей, но мелочей разоблачающих важный факт этнографический: факт повсюдного единства и тожества народности Русской.

Язык Венгерских Русинов, как видно также из приведенного образчика, ближе и понятнее нам Велико-Россиянам, чем наречие Украинских Мало-Россиян. Сохраненностью своей в таком виде, при такой удаленности и разъединенности с жизнью обще-Русскою, он обязан главным-образом непоколебимой, безъизменной, можно сказать страстной привязанности Русняков к праотческому Церковно-Славянскому, или правильнее Славяно-Русскому богослужению. Надо сказать, что в настоящее время все они Униаты; но, кроме Духовенства, никто из них не понимает, чтó такое Уния; на вопрос: "какой ты веры?" всякий Русняк имеет один ответ: "Русской!" Впрочем, и самое Духовенство их чрезвычайно дорожит обрядом Восточным и языком Славяно-Русским. В последние годы, при известном возобладании в Венгрии мадяромании, на Сейме Королевства было сделано предложение всем держащимся Восточного обряда и Церковно-Славянского богослужения, Православным и Униатам, перевесть все богослужебные книги на Мадярский язык. Представители Православных не нашлись ничего на то сказать; отстояли общее дело одни Униатские Русняцкие Владыки, которые объявили, что, для их паствы, Церковно-Славянское богослужение есть заветная, родная святыня, до которой нельзя и сметь прикоснуться. Действительно, Русняки до такой степени сжились с языком церковных книг, который, особенно в настоящем виде, есть не иное чтó, как язык Славяно-Русский, следовательно в буквальном смысле их родной язык - так сжились, говорю, с этим языком, что многие его выражения и обороты вошли, как показывает приведенный пример, в повседневное общенародное употребление.

Самобытного литературного образования это Русское за-Карпатское наречие до сих пор вовсе не имело, не имеет, да и иметь не хочет. Вообще, Венгерские Русины если получают образование, то в школах Латинских, Немецких, Мадярских. Свои народные училища иметь им не дозволяется. В единственной учрежденной собственно для них Духовной Семинарии в городе Уге, преподавание до 1810 года шло по-Русски: так завел было достославной памяти Император Иосиф II; но с тех пор опять водворилось исключительное владычество Латини. Из получивших такое воспитание, во всех других отношениях впрочем довольно еще порядочное, если кто решается иногда писать на своем народном языке, то берет себе в образец нашу литературу, изучает наши книги, наших писателей, и стремится, сколько сможет, подражать им. В мою бытность за Карпатом, у всех почти мало-мальски просвещенных Русняков я находил непременно хоть одну нашу Русскую книгу: том проповедей Митрополита Платона, стихотворения Ломоносова, и т. п.; раз даже застал одного священника - за книжкою покойного Вестника Европы. Не имея современных сведений о развитии нашей словесности и, главное, крайне затрудненные в получении книг из России, они довольствуются тем, чтó случай заносит в их руки: верхом однако желаний всякого просвещенного Русняка есть приобресть, или по крайней мере прочесть "Историю Государства Российского" Карамзина, про которую всякий грамотной из них знает, но которой едва ли не один только полный экземпляр находится в крае; и в этом единственном экземпляре, как мне сказывали, один последний том стоил владельцу баснословную цену - 25 гульд. минц. (около 15 р. сер.). Полагаю, что ничем лучше не могу заключить этот краткий взгляд на самый дальний и глухой край мира Русского, как предложив следующее произведение Карпато-Русняцкой музы, написанное за полвека пред сим одним из представителей туземного литературного образования; оно замечательно для нас и по случаю, подавшему к нему повод:


Плач Паннонии над гробом Палатины Александры Павловны

ПЛАЧ ПАННОНИИ
НАД ГРОБОМ ПАЛАТИНЫ
АЛЕКСАНДРЫ ПАВЛОВНЫ 25

Сочинен Иваном Сидоровым, Дворным (то есть Придворным)
Переводчиком в Вене.
1.
Ах, Боги! Чтоже вам винен,
Засмущен Угорский люд?
Народ верный и повинен
Царю своему отнюдь.
2.
Ты сердца проникающа,
Паннонии смутна весть;
Бежи во град Петров гордый,
Скажи, что Палатины несть!
3.
Ах! бежи, скажи Павлови
Безмерну нам печаль:
Смерть слепа Александру влови,
Паннонии горький жаль.
4.
Палатина, народна честь,
Любезна нам ипостась!
Смерть люта, живущих лесть,
Навек отдали тя от нас!
5.
Тобою Дворы два цвели,
Пыхою Твоей красоты;
Желаемый мир привели
Помощию с Высоты.
6.
Паннон-Руськаго рода старцы
Ждали любен Твой зрак,
Хотя почитать во сердци
Долго желаем брак.
7.
Погребите уже дети
Милу вам Царицю,
В сердци вечной памяти
Любезну Княгиню.
8.
Велиим гласом воскликнить
При липе надгробной:
Буди Ей вечная память
И блаженный покой! -

------------

1. Читана в годовом собрании Русского Географического Общества 29 Ноября 1846 года.

2. Публикуется по: "Записки Русского Географического Общества", Книжка вторая, САНКТПЕТЕРБУРГ, Типография Императорской Академии Наук, 1847г.

3. Например, В. И. Даль, у которого собрано уже более 400 сказок и более 10,000 пословиц (не считая поговорок), записанных прямо со слов народа; заготовлены обширные запасы материалов для словарей местных наречий имеется богатое собрание народных (так называемых "лубочных") картин; также собраны (и собираются беспрерывно) наблюдения и описания разных преданий, поверий, праздников, обрядов, примет, привычек и других особенностей народно-Русских. Есть также много любопытного в этом роде и у П. И. Кеппена.

4. В языках Славянских, и самое выражение "человек", по всей вероятности, происходит от "слова" (человек - чловек - чловяк - словак); по крайней мере, другого лучшего производства доселе не придумано. Это особенно примечательно в соображении с все-Славянским употреблением выражения "язык" - в смысле "народа", и "речи", которою говорит "народ".

5. Slowansky Ndrodopis, sestawil P. J. Safarik (w Praze 1842) § 6. Приведенные слова высказаны Шафариком собственно о Велико-Российском языке; о Мало-Русском же и Бело-Русском, говорит он итого меньше: ib. §§ 8. 9. - Вообще, про Велико-Российский язык, как он существует в устах народа, до сих пор печатно дали свои мнения только двое: Сахаров" (И. П.) - и я: эти два, мнения приводит и Шафарик, крайне затрудняясь соглашением их как между собой, так и с другими почерпнутыми им из устных бесед с некоторыми из наших соотечественников. Мое мнение изложено было первоначально в "Энциклопедическом Лексиконе" (т. IX. ст. "Великая Россия"); потом, с большею подробностью, на Немецком языке, в "Wiener Jahrbücher" (1841, т. XCI. ст. "Mundarten der russischen Sprache"); сверх того, об отношении моего мнения к мнению Г. Сахарова и другим приведенным у Шафарика, сказано несколько слов в "Журнале М. В. Д." (1843, т. I. ст. 188 - 170). Что касается до Г. Сахарова, то он, раз высказавши свою мысль, в "Сказаниях Русского Народа" (т. I, ст. 8), в последствии никогда к ней не возвращался. Вот и вся литература этого для этнографического изучения Русской народности основного и первостепенного предмета! - Язык Мало-Российский в этом отношении гораздо счастливее: он имеет многих просвещенных и ревностных исследователей, в числе коих в настоящее время должно наименовать с особенным уважением Гг. Максимовича (М. А.) а Срезневского (И. И.), о которых с честью упоминает и Шафарик; кроме того, занимаются им с усердием и не бесплодно некоторые из заграничных Русинов, в Галиции и Венгрии, где язык этот, между природными туземцами рода и племени Русского, есть господствующий народный.

6. Histoire Naturelle de l'Homme, comprenant des recherches sur l'influence des agens physiques et moraux considérés comme causes desvariétés qui distinguent entre elles les diffirentes races humaines, par S. C. Prichard, traduit de l'anglais par le F. Roulin (Paris 1843) t. I, p. 267 ss. Сочинение это, как и другие в том же роде, сделавшие известным имя Причара, отличается благоразумною скромностью и осторожностью, вполне приличными предмету столь новому и маловозделанному, какова физическая Этнография. Между тем, это же самое, как сам Причар жалуется в предисловии к поименованному сочинению, подвергло его жарким нареканиям со стороны удальцов науки, которые, пустясь в новый путь, каждый шаг свой считают решительным и в каждой попавшейся под руки мелочи видят блистательное открытие. Сколь зыбка еще почва физико-этнографических изысканий в настоящем своем состоянии и сколь мало способна к установлению на ней прочных выводов, очевидно из многих разительных примеров, встречаемых у Причара. Так, по описанию знаменитого Блюменбаха, находившийся в коллекции его череп Донского-Казака оказался совершенно принадлежащим к виду Монгольскому, равно как и череп Киргиза тут же описанный; l. с. р. 286. fig. 56 еt 57. С другой стороны, черепа, открываемые в Дании, под тамошними старинными могилами происхождения по всей вероятности Цельто-Цимбрского, в следствие новейших исследований Профессора Эшрихта оказываются также с характеристическими приметами того ж Монгольского вида, и притом грубейшего его оттенка, принадлежащего ныне Эскимосцам: ib. р. 261. рl. VII. Причар, передавая эти факты, воздерживается от всяких заключений; но люди более смелые, пожалуй решат без апелляции, что следовательно - Русские принадлежат к Монголо-Турецкой породе, а французы, потомки Цельто-Галлов - происходят по прямой лиши от Эскимосцев!

7. Такие прилагательные даются нашим иноплеменным соседям в старинных наших песнях. См. Древние Русские Стихотворения, изд. К.Ф. Калайдовичем, Москва, 1818. Замечательно заключающееся в них свидетельство, что народ Русский в старину отличал себя главным образом: от Ляхов и Немцев - по вере (Алютор - Лютеранин), от Сорочины (то есть Сарацинов - народов происхождения Азиатского) - по платью, от Чуди - по физиономии (и именно самой резкой ее примете - глазам).

8. Slowansky Národopis, § 8.

9. Упоминовение об этих замечательных для нас местностях находится в любопытном сочинении Трансильванца Иосифа Бенкö, изданном еще в прошедшем столетии под заглавием: Transsilvania, sive Magnus Transsilvaniae Principatus, olim Dacia Mediterranea dictus, orbi nondum satis cognitus, nunc multifariam ac strictim illustratus, auctore Iosepho Benkö, Transsilvano-Siculo, Parocho Közép-Ajtensi et Notario Vener. Dioec. Erdövidekensis Helv. Conf. A. Ordinario. Сочинение это, к сожалению не оконченное, вышло новым изданием в Клаузенбурге в 1834 году, и доныне считается в Трансильвании классическим; чего действительно и заслуживает особенно по искренности и добросовестности описаний, качествам ныне крайне редким за Карпатом. Ср. также De vistigiis Ruthenorum in Transilvania, dissertatio quam publice defendet Wolf, Cibinii, 1802.

10.Так, в начале XIII века, славный доныне в крае своими свинцовыми, железными и серебряными рудниками, городок Родна (Rodna, Radna, Rudana), находящийся на границе Трансильвании с Буковиною в округе Быстрицком, был уделом Русского Князя Ростислава, сына Великого Киевско-Черниговского Князя Михаила Всеволодовича, причисленного Православною Русскою Церковью к лику Святых за мученическую смерть от Татар. См. исследование о Русском Князе Ростиславе, отце Чешской Королевы Кунгуты, и роде его, нынешнего ученого Историографа Богемского Франца Палацкого, в Русском переводе напечатанное в Чтениях в Императорском Обществе Истории и Древностей Российских при Московском Университете, 1846, N 3. с. 13. Этот город упоминается и в нашей отечественной летописи, известной под именем Ипатьевской, как приют Ростислава при удалении в Венгрию от преследований известного Даниила Галицкого; причем говорится также о соседнем с ним проходе чрез Карпат, называвшемся тогда Борсуков-Дел (то есть - Барсукова-Гора) - ныне, под именем Борсек (Borszek), славящемся в окрестностях своими целебными минеральными водами. См. Полное Собрание Русских Летописей, ч. II. с. 175. Замечаю это, чтобы показать, как самая топографическая номенклатура края в существе своем есть доныне Русская, искаженная только чужеязычным произношением.

11. Сюда кроме многих свидетельств, рассыпанных в наших летописях, относится и известное место Слова о Полку Игореве, в котором Галицкий Ярослав-Осмомысл представляется "суды рядящим до Дуная" и даже "затворяющим ворота Дунаю": последнее, конечно, ни о чем другом нельзя разуметь, как о так называемых доныне Железных Воротах Дуная, на границе Валахии с Баннатом.

12. И. Г. Р. (сжат. изд. Эйнерлинга) т. II. с. 120. пр. 285.

13. Воскресенский Летописец, ч. I. с. 20. Ср. Нестор, изданный Шлецером, (в переводе Языкова) ч. II. с. 779.

14. Вот собственные слова трактата со стороны Владислава, как он издан в известном Собрании Догела, I. 46: "Quod forum Iaskytarg maneat pro nobis (Vladislao) et terris Russiae, forum autem Berleth maneat Sigismundo et Coronae ipsius Regni Hungariae. Ita quod Byelogrodum aequali medietate pro nobis et terris Russiae, et Kylia pro Sigismundo maneant divisae. Et pars illa, quae ex tali divisione nobis cedet, remaneat in manibus nostris sub forma pacis et treugarum super terras Russiae". Cp. I. Ch. v. Engel Geschichte von Galizien und Lodomerien, Halle, S. 627 ff. Сюда же принадлежит и то, до сих пор остававшееся в неизвестности обстоятельство, что на куриальном языке Патриархата Константинопольского, в продолжение XIV и XV веков, нынешняя Молдавия называлась - Россо-Влахией.

15. Полное Собрание Русских Летописей, ч. I. с. 5.

16. Биография Старца Паисия была писана многими из его учеников: по Славяно-Русски и по Румунски. У меня находится теперь под руками последнее из всех сокращение, составленное, также на обоих поименованных языках, Схимонахом Платоном, бывшим долго в звании писца при самом Старце, и одобренное Собором Обители Нямецкой; именно: экземпляр издания, вышедшего в Нямце в 1836 году, под заглавием "Житие блаженнейшего отца нашего Старца Паисия", который получен мною лично из рук нынешнего Нямецкого Настоятеля. Впрочем, в рассказе моем я пользуюсь и некоторыми устно сообщенными в Нямце преданиями, которые сохраняются там во всей свежести.

17. Православный монастырь Драгомирна существует доныне под владычеством Австрийским. Он находится верстах в 10 от города Сучавы, к Востоку, на самой границе Буковины с Молдавиею. Богослужение и теперь совершается в нем бóльшею частью по-Русски. Сверх того, находятся в, нем кое-какие остатки некогда весьма значительной, коллекции рукописей Славяно-Русских, собиранию которых начало положил еще основатель монастыря, ученый Митрополит Сучавский Анастасий Крымкович", происхождением и воспитанием Русский. Другие памятники, свидетельствующие прежнее библиографическое богатство этой коллекции, неизвестно какими путями зашли в Библиотеки Венскую и Дрезденскую, где блюдутся доныне. О выходе отсюда Паисия при вступлении края под власть Австрийцев, между туземцами сохраняется много чрезвычайно занимательных воспоминаний.

18. Воскресенский Летописец, I. с. 20. Засим следует исчисление городов нынешней Бессарабии и Молдавии, начинающееся словами: "А на сей стране Дуная", и т. д.

19. См. Slowanské Starozitnosti, sepsal P. S. Safarik, w Praze, 1837. s. 629. Исторически известно, что В начале VII века, при Византийском Императоре Юстиниане II, великое число Славян-Булгар поселено было на восточном побережье Мраморного-Моря, в так называемой Опсикийской-Теме где они продолжали существовать до времен Константина-Порфирогенета, в X веке. Ср. Стриттера Memoriae Populorum II. 75-76; 104-105; также 80; 100; 522. Тут именно находится и теперь главная оседлость Русских в Малой-Азии.

20. Древняя Российская Вивлиофика, изданная Н. Новиковым, ч. VI. с. 33.

21. Sigismundi Herbersteinii, Rerum Moscoviticarum Commentarii, в Старчевского Historiae Puthenae Scriptores Exteri, Berol. 1841. v. I. p. 4. Вот подлинные слова Герберштейна: "Russia circa populos Regi Suetiae subditos, et ipsam Finlandiam, sinumque Livonicum, atque per Livoniam, Sumogitiam, Masouiam denique et Poloniam usque reuertendo, Sarmaticis tandem montibus (то есть - Карпатом) terminatur, duabus duntaxat prouinciis, Lithuania scilicet et Samogithia, interjectis: quae duae provinciae licet Rhutenis intermixtae sint, ac proprio idiomate utantur, earum tamen incolae ex bona parte sunt Rhuteni". Вообще Герберштейн, которого авторитет, особенно в настоящем случае, как путешественника-очевидца, весьма значителен, до того поражен был необычайным распространением народа Русского, что почти соглашался на производство самого имени России от "рассеяния": Rosseia etenim, Rhutenorum lingua, disseminatio seu dispersio interpraetatur; quod verum esse, varii populi incolis etiamnum permixti, et diversae provinciae Russiae passim intermixtae ac interjacentes, aperte probant." Ib. v. I. с р. 1.

22. См. Johannis Meletii ad Georgium Sabinum Epistola, de religione et sacrificiis veterum Borussorum, в Сборнике: "De Russorum, Moscuvitarum el Tartarorum religione, sacrificiis, nuptiarum, funerumque ritu, e diversis scriptoribus", издан. Spirae, 1582, p. 257-264. Георгий Сабин был первым Ректором Кенигсбергского Университета в 1543 году.

23. Tudományos Gyüjtemény, 1822.

24. Все это, и еще более - можно читать по-Немецки в Gemälde von Ungern, von J. Csaplovics, Pesth, 1829, Th. I. S. 248-251.

25 Блаженной памяти Великой Княгини, сестры благополучно-царствующего ныне Государя Императора Всероссийского.


Категория: Этнография

<
  • 118 комментариев
  • 0 публикаций
1 июня 2010 22:41 | #1
0
  • Регистрация: 22.03.2010
 
Одно наслаждение читать эти старые книги, интересно и горько-правдиво, и написано таким богатым русским языком, как нынче уже не говорят.

<
  • 265 комментариев
  • 5 публикаций
11 июня 2011 15:51 | #2
0
  • Регистрация: 4.11.2010
 
Интересная статья. Я только не понял, стихи так и написаны на языке, похожем на ломоносовский "высокий штиль", или же приведены в переводе (чьем?) с местного наречия?


Добавление комментария

Имя:*
E-Mail:*
Комментарий:
  • sickbadbmaibqbrda
    esmdametlafuckzvvjewlol
    metallsdaiuctancgirl_dancezigaadolfsh
    bashboksdrovafriendsgrablidetixoroshiy
    braveoppaext_tomatoscaremailevgun_2guns
    gun_riflemarksmanmiasomeetingbelarimppizdec
    kazakpardonsuperstitionext_dont_mentbe-e-ethank_youtender
    air_kissdedn1hasarcastic_handugargoodyarilo
    bayanshokicon_wallregulationkoloper
Вопрос:
Напишите пропущенное слово: "На ... надейся, а сам не плошай"
Ответ:*