В зимнем молочном свете деревня выглядела уснувшей. Под кряжистыми березами редко стояли дома из буроватого кирпича, вытянутые вдоль фасада. Рядом поленницы свежих дров, заготовленные на долгую зиму и утонувшие в снегу изгороди огородов. На улице ни души.
— Это и есть Филимоново, — вдохнув морозный воздух, грустно сказал Денисов, одоевский художник. — Осталось домов десять. Считают неперспективной...
Денисов распахнул черный полушубок, стянул ушанку и стал похож на беззащитного подростка. Казалось, он вот-вот поклонится тому, что осталось от некогда многонаселенной деревни, где известные на всю округу гончары Склёмины, Ершовы, Князевы, Масленниковы, Карповы, Дербеневы из местной глины били и обжигали кирпич и делали знаменитую глиняную расписную игрушку-свистульку, пользовавшуюся особым спросом на всех российских ярмарках.
Искусство лепки и росписи затейливой глиняной потешки пришло в эти края, как утверждают специалисты, из далекого верхнего палеолита. Во всяком случае, обрядовые статуэтки, найденные археологами в древних курганах одоевской земли, позволяют сделать такие предположения. А местные предания относят истоки гончарного ремесла к временам Ивана Грозного. Именно тогда в местные владения князя Воротынского будто бы прибыл горшечник Филимон, положивший начало здешнему гончарству. А распространению его способствовали большие запасы жирных глин и тощие почвы для земледелия.
Сообщения о занятиях гончарством местных жителей удалось найти в «Тульских губернских ведомостях» 1871 года: «Жители подгородных селений казенного ведомства: Красенок, Татева, Филимонова, Нестерова, Апухтина, кроме хлебопашества, занимаются плотничеством, гончарством... Гончарные и щепные изделия сбываются в городе Одоеве». Где не в пример другим тульским городам ярмарки устраивали семь раз в год.
К сожалению, специальных статей о филимоновской игрушке второй половины прошлого века найти в газетах не удалось. Хотя именно в те годы скорее всего сложился облик филимоновской игрушки, сохранившийся до наших дней. Об этом можно судить хотя бы по форме головных уборов «барынек», «солдат» и «всадников».
Теперь тонкую ниточку старинного промысла «держат» Елена Кузьминична Евдокимова и Евдокия Ильинична Лукьянова — две подружки, вышедшие в молодости замуж из Филимонова в соседние Большие Красенки.
Деревни эти разделяет широкий и глубокий овраг. С его крутого обрыва видна крошечная стайка изб на противоположном угоре, заснеженные дали вокруг да синеющая струна леса на горизонте.
Денисов нашел в снегу еле заметную тропку, и мы гуськом стали спускаться в овраг к чернеющим стволам раскидистых вётел у края замерзшего ручья.
Звонкий лай шустрых собачек встретил нас у первой избы. Денисов тепло улыбнулся: значит, живут!
Дом Евдокимовой второй справа, маленький, вросший в землю, но свежевыкрашенный желтой краской. Елена Кузьминична обрадовалась, расцеловала смущенного Денисова. Я тем временем оглядывала скромное жилище. Кровать застелена белым, ручной работы вязаным покрывалом, печка за ситцевой занавеской, возле печки на табуретке — доска со следами черной глины, на столе у окна — рядок иссиня-черных фигурок.
— Порхову глину ныне наватажила, — поймав мой взгляд, скороговоркой пояснила хозяйка, поправляя на голове коричневый платочек. — Пущай подсохнут чуток, барынек лепить буду, — кивнула она на заготовки на столе. — А вам счас готовые покажу.
Елена Кузьминична принесла из сеней корзину из свежих ивовых прутьев, полную расписных игрушек. Одну за другой мы поставили на стол медведей с зеркальцем, свинку, «люботу», «барынек» с уточкой под мышкой, всадников, оленей...
— Вот, выбирайте, хоть увсе! — В глазах мастерицы загорелись веселые искорки. И не только у нее. Как будто солнце заглянуло в избу вместе с радужной, звонкой, переливчатой пестротой. На белых игрушках глянцевито блестели тонкие полоски — красная, желтая, зеленая. Повторяясь, они «одевали» фигурки в нарядную полосатую одежку. А парочки, их называют здесь «любота» и «барыньки», были «одеты» в малиновые жакеты. Юбки у женских фигурок расписаны елочками, солнышками, треугольничками, а брюки у мужских фигурок — полосатые.
Искусствоведы утверждают, что этот древний графический прием росписи глиняной игрушки сохранился только здесь. И в этом первый секрет филимоновской дели, как издавна зовут здесь глиняную игрушку-свистульку.
А мастерицу тем временем рассказывала, как она раскрашивает игрушки анилиновыми красками, разведенными на цельном курином яйце, пером, вынутым из крыла курицы.
— Перышко, оно ладно краску держит, — как бы оправдывалась она. — А кисточки, те лысеют быстро, волосы на игрушке оставляют, не любим мы их. — Она вынула ич ящика комода и показала несколько загодя заготовленных свежих перышковых «кисточек», связанных черной катушечной ниткой.
Обычно у Елены Кузьминичны в работе четыре краски и четыре перышка. Сначала мастерица наводит на обожженную игрушку желтые полоски и пятна, обводит их красным перышком, а затем уже очередь зеленой полоски или синей. Лимонка, малинка, зеленка — так ласково называет она свои краски. А начинает писать всегда с центра, а от него уже развивает роспись дальше, повинуясь своему чутью. А елочки, кружочки, солнышки, что она кладет на юбки «барынек» и спинки свинок, это, как я поняла из объяснений Елены Кузьминичны, очень древние обрядовые знаки, так же, как и полоски, впрочем, призванные, по старинному поверью, нести духовную силу, способную заклинать любое зло и несправедливость стихийных сил природы.
Елена Кузьминична Евдокимова с удовольствием демонстрирует свои работы
Слушая быструю, затейливую речь мастерицы, я не отрывала глаз от радужных игрушек. Каждая фигурка устойчиво и ладно стояла на столешнице, и все они, в том числе и медведи, были по-крестьянски наивные, удлиненные, увенчанные маленькой головкой. Откуда это изящество в деревенской поделке?
— Искони так лепили... Така глина...
Синику, так называет мастерица черную маслянистую глину, они берут в овраге, кладут в корыто и заливают водой на два дня. Потом тщательно вымешивают сначала лопатой, а потом руками, как тесто.
Елена Кузьминична принесла из-за занавески свежий комок иссиня-черного, похожего на пластилин, глиняного теста и положила его на доску. Повеяло сыростью, но запаха не было. Мастерица отделила комочек размером с мячик и стала его выглаживать большим и указательным пальцами правой руки, приговаривая с хитроватой улыбкой: «Идет линия — играет глиняная, а медный рог, да бросишь под порог».
Денисов объяснил, что это любимая поговорка филимоновских игрушечников.
Пытаясь уловить, в какой последовательности возникает игрушка, я внимательно следила за выглаживанием глиняного комка. Жилистые, темные руки крестьянки привычно и легко мяли маслянистый комочек. Движения ее узловатых пальцев быстры и ловки, будто в них заложено умение многих поколений филимоновских мастеров.
Сначала она выгладила два коротких цилиндрика — ноги-подставки, потом грушевидное дупло для будущего свистка, и вот уже вытянут толстый жгут — грациозное тулово с передними короткими лапками и крохотной головкой странного длинношеего зверя. И все это из одного комка. Только крошечную мисочку мастерица вылепила отдельно и вложила в лапки медведю.
— Обедать собрался, — ставя на стол фигурку, с улыбкой сказала Елена Кузьминична.
Тут же сделала она и «барыньку». Скатала глиняный шарик, надела его на указательный палец, покрутила, и комок глины стал колоколом юбки, из него подняла изящный стан, ручки-колбаски уперла в бока, а маленькую гордую головку завершила островерхой шляпкой, примятой с боков. Отдельно слепила уточку-свисток и уютно устроила под мышкой у «барыньки».
— С базара идет, уточку купила... — так объяснила свое новое изделие мастерица.
И я поняла, что забавность и выразительность вылепленных только что игрушек была задумана изначально. Еще до того, как мастерица взяла в руки глину, она уже знала, какой будет фигурка, и лепила ее черты ловко, весело, с присказками и поговорками, отдавая глине свою душу, радость и печаль.
Елена Кузьминична между тем подправляла, подтягивала свежие фигурки. Она их еще не раз погладит и выпрямит, пока они окончательно не застынут. И мне чуть-чуть приоткрылся второй секрет филимоновской игрушки — их удлиненное изящество, доведенное почти до условности.
— Игрушки наши — увсе свистульки, — сказала мастерица, поглаживая «барыньку». — «Люботу» только от свистка освободили. А «барынькам» и «солдатам» полагается держать под мышкой птичку-свистульку. — Вот, смотри!
Мастерица дунула в сосок свистульки, зажала попеременно пальцами дырочки по бокам камеры, и звонкая трель огласила избу.
В старину считали, что свист ветер призывает, объяснила Елена Кузьминична, а ветер с собой несет дождь с урожаем и радостью.
— У филимоновского глиняного свистка тоже есть свой секрет. Чтобы понять его, помню, как весь вечер училась делать свисток в Одоеве у молодого народного мастера Елены Орловой, внучки Анны Иосифовны Дербеневой.
Перемяла я тогда глиняный комок изрядно. Глядя на мои неумелые пальцы, Лена говорила: «Да не бойтесь вы глины!»
Все-таки я научилась лепить камеру, защипывать ее края, гладко закрывать отверстие и выглаживать пальцами небольшой хвостик-сосок. Научилась срезать острым ножом вершинку соска и в образовавшееся отверстие вставлять под углом острую деревянную палочку-пичужку. Но дальнейшее искусство одолеть мне не удалось.
Дело в том, что, как только покажется острие пичужки, надо точно под прямым углом убрать ножом лишнюю глину. Если все проделано правильно, игрушка тут же засвистит, как только в нее дунешь. Если же будет нарушен угол наклона канала или в нем останется хоть крошечка глины, свиста не получится. И сколько я ни вводила пичужку в камеру, свисток почему-то не хотел свистеть. Поэтому прокрутить дырочки по бокам камеры для благозвучия мне уж и не пришлось.
Но это было в другой день, а сейчас Елена Кузьминична рассказывала, как раньше обжигали подсохшие игрушки.
Круглые глубокие ямы-горны филимоновские мужики устраивали на склонах оврага. Горны и печи под ними выкладывали крепким самодельным кирпичом. Обжиг начинали с первой весенней травой. Вокруг горнов полукольцом собирались притихшая детвора и принаряженные женщины и девушки. От этого события зависела вся их многодневная зимняя работа. Сначала в горны с большой аккуратностью укладывали махотки, а сверху — свистульки. Обжогщики разжигали березовые дрова, и над горном поднималось пламя. Восемь часов продолжался обжиг, но никто не уходил, все ждали окончания колдовства, которым владели мастера своего дела.
После обжига игрушки меняли свой цвет. Что-то в них выгорало, и они из серых становились белоснежными, с мягким оттенком розового, желтого или серого. Теперь их можно было расписывать.
Елена Кузьминична надолго замолчала, глядя в окно и, видимо, вспоминая далекие молодые годы. Но оказалось, что она вспоминала о тяжелых тридцатых годах, когда игрушки перестали лепить, когда налоги и запреты, казалось, вытравят совсем вековое мастерство. Но дель выжила и понадобилась людям. В шестидесятых годах Денисову удалось уговорить директора Крапивинского обозного завода открыть на базе здешних глин керамический цех и установить в Малых Красенках, что рядом с Филимоновом, муфельную электрическую печь. Предприятие это, правда, вскоре ликвидировали, но печь оставили, и в ней до сих пор старые мастерицы обжигают игрушки для Тульского творческо-производственного комбината.
Повидали мы и другую мастерицу — Евдокию Ильиничну Лукьянову. Она живет напротив подруги в голубом домике со своим стариком.
Хозяйка маленькая, согбенная, с лопатистыми, крестьянскими руками, дав нужные указания мужу, ласково рассадила нас в горнице. Начав разговор, посетовала, что и показать-то ей нечего. Все готовые игрушки увезли в Тулу. Осталось только то, что сама забраковала. И она принесла корзиночку с несколькими яркими потешками.
Евдокия Ильинична Лукьянова
Мы бережно расставили их на белой скатерти. Игрушки были похожи на только что виденные в доме напротив и в то же время были другие — более мягкие, изящные, более добрые, что ли. Что-то свое — душу или характер — вкладывали мастерицы в свои изделия, и хотя на каждом из них они ставили свой автограф: Л — Лукьянова и Е — Евдокимова, но, даже не взглянув на них, можно, пожалуй, сразу определить, чьих рук дело.
И хотя филимоновские игрушки все одинаково полосатые и грациозно удлиненные, при взгляде на них сразу угадаешь, конь перед тобой или корова. В каждой фигурке точно переданы характерные особенности животного. У коня всегда чутко навострены уши. Головы коровок венчают круглые, словно полумесяц, рога. У оленя рога ветвистые, у козлика — бородка. Задняя часть туловища у животных, как правило, бодро приподнята. Хвостики вздернуты, это — свистульки.
Пока я рассматривала игрушки Лукьяновой, она вела разговор с Денисовым о молодых одоевских народных мастерах, хвалила их за прилежание, говорила, что возить им игрушки из Одоева на обжиг в Малые Красенки за четыре километра нескладно, много боя получается. В голосе ее чувствовалось беспокойство за судьбу промысла. И беспокойство это было ненапрасным.
Дело в том, что в последнее время филимоновская игрушка стала приобретать бродячий характер. Ее стали делать в Москве, Загорске, Туле, Щекине, Запорожье и других местах, а на родине, в Одоевском районе, ей грозила опасность исчезновения.
Первым это понял и принял близко к сердцу Николай Васильевич Денисов, художник из Загорского научно-исследовательского института игрушки, уроженец Одоевского района. Рисовал Денисов с раннего детства. Этим немудреным занятием баловались все одоевские ребятишки. Филимоновская игрушка была их первым учителем рисования. Денисов рано стал мечтать о профессии художника. Хотел подняться до высот большого искусства и не подозревал, что дороже всего останется для него все та же глиняная игрушка.
Оставив работу в Загорске, Денисов вернулся на родину, чтобы помочь укрепить промысел. Пока живы были старушки, владеющие старинным ремеслом, Денисов надумал собрать вокруг них молодежь и открыть мастерские. Наиболее надежным виделись ему мастерские не в Филимонове, где даже школу закрыли, а в четырех километрах от деревни, в районном центре Одоеве, где живут теперь дети и внуки бывших филимоновских игрушечников.
Дело оказалось нелегким. Понадобились годы хождений по кабинетам, писания просьб, предложений, пояснительных записок, статей в газеты. Все его усилия вызывали нежелательные круги и волны на бюрократической застойной незыблемости. Из множества ответных бумаг следовало, что открыть керамические мастерские в Одоеве невозможно.
Некоторые руководящие товарищи стали относиться к Денисову, как к чудаку. Впрочем, к подвижникам на Руси всегда так относились. Было непонятно, отчего человек тратит так много времени, здоровья, терпит безденежье и все ради каких-то глиняных потешек. Его одержимость казалась странной.
А Денисов тем временем собирал и сплачивал молодых людей, так же, как и он, влюбленных в игрушку. Ему удалось создать небольшой коллектив, куда вошли внучки старых филимоновских мастериц — Лена Орлова, Лена Кошелева, Наташа Князева, а также выпускники-керамисты Абрамцевского художественного училища Ира Левитина, Саша Стуков, Лена Башкирова, Костя Кахеиди... Все они теперь живут в Одоеве, учатся у Евдокимовой и Лукьяновой лепить филимоновскую игрушку, ведут кружки в школах, Доме пионеров, детском доме. Художественный фонд РСФСР заключил с ними договор и наиболее способным присвоил звание народных мастеров.
После длительных хлопот Денисову наконец удалось выбить у местных властей старое купеческое здание для будущих мастерских и убедить Художественный фонд взять его на баланс. А у молддых одоевских игрушечников есть мечта создать музей филимоновской игрушки, расписать стены мастерской, сделать ее центром духовной жизни поселка.
Похоже, что секреты филимоновской дели не угаснут на ее родине.
Е. Фролова
1990г.
1990г.
