«Привези мне из Торжка...»

С Ильинского холма виден почти весь город, его деревянные и кирпичные дома, сады, белые и красные колокольни, церкви и в самом центре бывший кафедральный собор. Взбирается городок на высокие холмы, у подножия которых вьется река Тверца и к самой ее воде склоняются кряжистые вековые ветлы.

Когда-то, много веков назад, родилось в этом городе удивительное золотошвейное искусство. Скорее всего было оно рождено здесь торгом, меной товаров. По многоводной Тверце — составной части пути «из варяг в греки», велась оживленная торговля между русскими и заморскими купцами — византийскими, индийскими, персидскими... Новый Торг — так первоначально назывался город — выполнял и важную роль южного форпоста Новгородской республики, отражая набеги войск соседних княжеств. Его много раз грабили, разоряли и сжигали. Но, несмотря на бедствия, город заново отстраивался и заселялся и в нем опять закипала бойкая жизнь.

Длительная осада города отрядами татаро-монгольской орды и храбрая защита его новаторами (так называли себя жители Нового Торга) породили здесь множество легенд. Одна из них связывает появление «новоторжского шитья» золотом, серебром и шелком по сафьяну, шелку и бархату с женой татаро-монгольского полководца Юлтан-Бея, которая осталась охранять могилу мужа, погибшего в битве за Новый Торг. Для получения средств она с прислужницами якобы выполняла вышивки металлическими нитями по заказам богатых горожан.

Но эту легенду не подтверждают исторические источники, где упоминается о вышитых золотом лоскутках кожи, издавна заменявших здесь денежные знаки. Клад таких «монет» найден на территории бывшего Новоторжского кремля.

...Ясным осенним вечером мы долго стояли у края берегового обрыва возле белоснежной колокольни Ильинской церкви, потом не спеша пошли вниз по спуску к набережной Тверцы. Моя спутница, Надежда Михайловна Петрова, мастер-золотошвея, невысокая, светловолосая, с круглым русским лицом вызвалась показать мне свой город. На спуске было многолюдно. Мужчины несли в сетках арбузы, что-то веселое рассказывала подругам девушка в голубой куртке. Рядом юноша включил на всю громкость транзистор. Надя проводила его осуждающим взглядом.


На набережной старинные каменные двухэтажные дома с мезонинами, очень разные и затейливые, некогда принадлежавшие местным купцам, имели современные вывески: аптека, ресторан, гостиница. Надя рассказала, что эти заведения были здесь и в прошлом веке. Потом она оглянулась и показала на старое щербатое здание возле пешеходного моста, утюжком притулившееся к набережной.

— А вот в том доме долгое время размещалась наша золотошвейная артель имени 8 Марта. Сюда я и пришла после окончания профтехшколы.

К моменту нашего знакомства с Надей я знала уже о Торжке многое. Знала и то, что Торжок исстари славился своими искусными ремесленниками: кузнецами, хомутниками, овчинниками, валяльщиками, бердовщиками — плетельщиками корзин. Добрую репутацию имела здешняя сафьяновая обувь. При царе Алексее Михайловиче в Торжке был даже утвержден специальный «Государев сафьянный двор». Местные мастера шили высокие ладные сапоги с узеньким носиком из козьей кожи, окрашенной в красный, зеленый, желтый или черный цвета и расшитые шелком и золотными нитями растительными узорами. Видимо, еще с того времени и осталась в народе старинная песня: «Привези мне из Торжка два сафьянных сапожка...»

И конечно, многочисленные заказы на золотошвейное шитье присылали сюда царский двор, петербургская и московская знать, морское ведомство, духовенство...

— А что больше всего бросается в глаза в городе? — спросила Надя после долгой паузы.

— Церкви.

— Осталось немного. Говорят, до революции их было тридцать семь.

Надя замолчала надолго, глядя вдаль на другой берег.

— Видите там золотые купола? Это бывший Борисоглебский монастырь. Один из древнейших на Руси. Он основан в 1015 году в память о предательски убитых Борисе и Глебе — сыновьях Ярослава Мудрого.


Мне приходилось читать о богатствах этого монастыря. Там было бесценное собрание золотошвейных изделий — митр, плащениц, оплечий, воздухов... Одному из соборов была подарена пелена Марии Тверской, посвященная Куликовской битве. Теперь она хранится в Историческом музее в Москве.

Вспомнился далекий весенний день в Историческом музее на Красной площади, где работала моя мама. Я забежала тогда к ней на минутку после уроков. Поглядев на солнечную дорожку на полу, мама озабоченно сказала: «Пойдем сначала прикроем пелену Марии Тверской». И мы пошли через зал к дальней стеклянной горке. Пока мама расправляла темную ткань, я не отрываясь смотрела на драгоценное полотно за стеклом, на строгие лица воинов и святых, вышитых золотом, серебром и цветными шелками на светлом, песочного оттенка фоне. По краю каймы, отделяющей центральную часть сюжетной композиции, были вышиты слова, но разобрать их тогда я не сумела. И только позже, когда стала изучать в университете. древнерусский язык, попробовала расшифровать вышитую летопись: «В лето 6897 шит бысть воздух повелением княгини Марии Семеоновны». Эта роспись иглой была создана в 1389 году.

Но не только изделиями культового обихода славились торжокские золотошвеи. Особое творчество и фантазию мастерицы раскрывали в вышивке праздничного наряда. Девушка победнее, как правило, сама его себе вышивала. Более обеспеченные семьи заказывали наряд мастерицам. Украшенная вышивкой одежда служила долго, иногда всю жизнь.

Писатель Лажечников так описывал праздничный наряд местной красавицы: «Вот статная красивая девушка из Торжка, с жемчужным венцом, наподобие отсеченной сахарной головы; он слегка прикрыт платком из тончайшей кисеи, которого концы, повязав шею, прячутся на груди. На лоб спускаются, как три виноградные кисти, ряски из крупного жемчуга, переливающего свою млечно-розовую белизну по каштановым волосам, слегка обрисованным; искусно заплетенная коса, роскошь русской девы, с блестящим бантом и лентой из золотой бити, едва не касается до земли.

Ловко накинула девушка на плечи свой парчовый полушубок, от которого левый рукав по туместной моде висит небрежно; из-под него выказывается круглое зеркальце, неотъемлемая принадлежность новоторжской красоты. Богатая ферязь ее как жар горит. Легко ступает она в цветных сафьяновых черевичках, шитых золотом...»


...С Ильинской площади мы повернули на улицу Дзержинского.

— Это бывший Ямской тракт, — пояснила моя спутница, — когда-то по нему ехали бесчисленные экипажи из Петербурга в Москву. — Она задержала мое внимание возле длинного двухэтажного дома с двумя эркерами по краям.

— А вот в этом здании была гостиница Пожарского, — продолжала Надя обыденным тоном. — Здесь любил останавливаться Александр Сергеевич Пушкин. Он обычно занимал комнату на втором этаже. Вот там, в правом крыле, где «световой фонарь»... Теперь в этом доме — клуб имени Парижской коммуны.

Мы постояли возле подъезда, но входить не хотелось. Мысли перенеслись в другой век.

Может быть, вот в такую же золотую осень 1826 года Пушкин по дороге в Михайловскую ссылку задержался в Торжке. Вера Федоровна Вяземская, жена его лицейского друга, просила купить в Торжке и прислать ей вышитые пояса, и Пушкин с готовностью взялся выполнить это поручение. Пояса, или, как тогда говорили, «поясы», были куплены и отправлены в Москву. Скорее всего из гостиницы Пожарского Пушкин писал Вяземской: «Спешу княгиня, послать вам поясы...»

А еще через неделю, уже из Михайловского, в письме к Вяземскому спрашивал: «Получила ли княгиня поясы и письмо мое из Торжка?» В конце письма он снова вспоминал о своем торжокском подарке и шутил: «Ах! Каламбур! Скажи княгине, что она всю прелесть московскую за пояс заткнет, как наденет мои поясы».

Видно, работа торжокских золотошвей была действительно хороша, если Пушкин отзывался о ней столь лестно.


Осень опять золотила деревья Торжка, посыпала дорожки желтыми листьями, теплый ветер гладил его холмы, рябил воду в Тверце. Мы прошли мимо бывшего путевого дворца, старинных особняков и по лестнице опять спустились к реке. Слушая пояснения моей спутницы, глядя на графические очертания города на фоне янтарного заката, я понимала, почему Торжком восхищалось так много путешественников, писателей, поэтов, художников, и мне казалось, что я уже давно живу в этом живописном старинном городке, сроднилась с его историей, людьми и уже давно знаю свою спутницу. А знала ее всего два дня.

Накануне главный художник золотошвейной фабрики Маргарита Павловна Григорьева, внешне спокойная, неторопливая со светлым нимбом волнистых волос и мягкими усталыми глазами, ввела меня в круг проблем современного золотошвейного дела. Артель имени 8 Марта, созданную в Торжке на заре Советской власти и объединившую местных мастериц-золотошвеек, в начале 60-х годов назвали фабрикой и определили план на выпуск детской одежды — платьев, костюмчиков, рубашек для детей дошкольного возраста — и постельного белья.

Уникальное золотошвейное искусство (другого такого в республике нет), основой которого всегда был ручной кропотливый труд, приравняли к промышленному производству. В погоне за валом это привело к упрощению рисунков, техники вышивок, потере художественности. Золотошвейное дело, бывшее в течение веков предметом гордости жителей Торжка, их огромным культурным достоянием, затормозилось в своем развитии. Золотошвеи выполняли различные заказы военных ведомств, вышивали знамена, наволочки для диванных подушек, скатерти, салфетки, сумки, пояса... Редко, но случались счастливые заказы кинематографистов.

— А как же замечательные женские изделия, которыми раньше славился Торжок?

Маргарита Павловна отвела взгляд в сторону.

— К сожалению, красивых женских золотошвейных изделий мы выпускаем очень мало. Они составляют сейчас только несколько процентов от всего объема продукции фабрики.

Правда, в последнее время наметился некоторый сдвиг. Опытные мастерицы творческой лаборатории разработали образцы вышитых бархатных поясов, театральных сумочек, воротничков, манжет. Часть из них уже поступает в продажу.

Маргарита Павловна представила мне лучших мастериц творческой лаборатории — Лидию Михайловну Горошкину, Валентину Степановну Дубинину, Клавдию Ивановну Цветкову, Надежду Михайловну Петрову. Мне уже было ясно, что настоящие золотошвеи здесь наперечет и именно они сохраняют старинный промысел.

Надя Петрова стать мастером золотного шитья мечтала еще в школе. Этого хотела и ее бабушка, в прошлом одна из лучших золотошвеи.

«Рабочий стол» — раздвижные пяльцы — натянутый на раму кусок светло-коричневой замши. Перед мастерицей — композиция из цветов и птиц. Золотинки в рисунке уложены плотно одна к другой, и лепестки цветов и листья будто крошечные золотые слитки разных размеров искрятся и переливаются на свету.

Прежде всего я обратила внимание на инструмент золотошвейки. На вышивке лежала остроконечная катушка-витейка с золотой нитью. В правой руке мастерица держала тонкое шильце с деревянной ручкой, оканчивающееся миниатюрной лопаточкой. Как я потом узнала, этой лопаточкой при шитье подпирают край шва или приподнимают его, чтобы достичь четкой ровной линии.

Мастерица «заливала» золотом лепесток розы. Движения ее спокойны, уверенны. Витейка переложена вправо, и золотинка легла на лепесток строго по направлению шва. Левая рука с иголкой и желтой ниткой под материалом. Игла снизу встречается с острием шильца. Нитка, вытянутая иголкой, обхватывает золотинку и убегает вниз под материал, а золотая нить остается только на лицевой стороне. Золотинка укладывается к золотинке предельно плотно.

— Этот шов у нас издавна называют литым, или кованым торжокском швом, — поясняет золотошвейка.

Я уже поняла, что самое трудное в золотном шитье — достичь необходимой плотности и ровности краев. Но как раз в этом и секрет мастерства.

— Когда шьешь, очень важно чувствовать натяжение нити, — продолжала знакомить меня со своим мастерством Надежда Михайловна. — А чтобы сохранить вертикальность стежка, чтобы шов не «свалился», на подъемах надо реже колоть, а в вогнутой части рисунка колоть чаще, тогда не будет редчин и получится литая поверхность. — Она провела пальцами с коротко остриженными ногтями по вышитым золотым цветам, и удовлетворившись их гладкостью, опять взяла в руку шильце. Прокалывая замшу, золотошвейка помогала игле наперстком. У нее их два на среднем и указательном пальцах.

Мастерица продолжала зашивать рисунок, изредка поправляя золотую гладь шильцем, чтобы нить ложилась ровно, не перекручивалась. Она рассказала, что у литого шва много разновидностей, некоторые из них достигаются расколом.


— Вот посмотрите.

Мастерица выкалывает иголку с тыльной стороны наружу, захватывает золотинку и пропускает ее вниз под материал, потом возвращает ее обратно и продолжает шить вторую половинку лепестка. Так посередине лепестка образовался раскол. С его помощью золотошвеи получают наиболее часто употребляемый «бабий шов», похожий на кирпичную кладку.

— А как называется вот эта гофрированная гладь?

— Это шов «гусем». Его назвали так, наверное, потому, что он напоминает цепочку гусей, будто голова птицы заходит за хвост идущей впереди.

Я узнала еще множество названий швов: «клопчики», «ягодка с черенком», «корзинки», «перышки», «денежка», «денежка с крестом», «копытичко» — всех и не перечислишь. Народный опыт изобрел их более ста, и все они вносят в палитру литого шва особое богатство светотени и гармонии.

Мастерицы творческой лаборатории продолжают искать новые краски. Восстановлен давно забытый уникальный шов из стоячих петель, найденный древнерусскими вышивальщицами и названный странно и малопонятно «на аксамитное дело», а также «скань», где золотые и серебряные нити скручиваются друг с другом и цветным шелком. И тогда вышивка как бы краснеет или синеет, металлический блеск получает необходимый отсвет, обогащающий колорит вышивки.

— Жаль, что не стало теперь «канители», — вздыхает мастерица, — нет и «бити» и «дробницы». — Она уж и не говорила о бисере, жемчуге, драгоценных камнях, с помощью которых в старину золотошвеи добивались поразительных успехов. Бархат здесь получают только черный и то блеклый, а чаще его заменяют синтетическим велюром. Сафьян? Никто из мастериц его не видел и не помнит, как он выглядит. У местных золотошвеи нет порой под рукой даже золотной и серебряной нитей и приходится заменять их синтетическим шелком, даже отдаленно не напоминающим золотой цвет.

Цветок закончен, и я, любуясь его четкими, литыми лепестками, хвалю мастерицу. Она смеется.

— У нас в Торжке есть старая пословица: «Не умеешь шить золотом, так бей молотом...»

Конечно, не сразу пошло все гладко у Надежды Петровой. Помогли старые мастерицы. Правда, был момент, когда Надя хотела перейти на машинную вышивку — там, как ни странно, заработки выше. Это когда замуж вышла, а потом родился сын. Но изменить золотошвейному делу все-таки не смогла.

— Закрою глаза вечером, — делилась она со мной, — опять вижу золотую вязь на бархате. Все время это со мной, как наваждение.

Прежде чем зашить следующий листик, мастерица прикрепляет на него заранее заготовленную картоночку, а на соседнюю ягодку кладет несколько стежков простой нити. Это необходимо для выпуклости вышивки. Тогда золотые нити будут лучше переливаться на свету.


Традиции новоторжского золотного шитья складывались на протяжении столетий. Основной узор здесь составляли из веток с розами, бутонами, листьями дуба, колосьями хлебных злаков. В растительные мотивы включали изображения птиц — павлинов, лебедей, соколов, иногда и львов. Все это украшали завитками, усиками, петельками, блестками, которые смягчали переход от рельефного орнамента к фону.

«Старые торжокские золотошвеи, — писала Клавдия Васильевна Хилевская — старейший деятель золотошвейного искусства, — придавали особое значение каждому вышитому листочку, цветку, ягодке, дулечке, как определенному слову или целой фразе. Для мастериц вышивка служила своеобразным словариком. По цветку, по веточке, по усику слагали золотошвеи свои песни. А когда закончится узор, вот и песне конец».

Но эта песня начинала свою жизнь долгую, долгую, как говорится, «из века в век» радовала глаз гармонией и радостью. Она искрилась, мерцала, переливалась на свету, как светлый восторженный гимн жизни, воспитывала, возвышала и облагораживала человеческие чувства.

Золотошвеи годами развивали тонкий художественный вкус, чутье и уменье отбирать то, что составляет гармонию в рисунке, передает тени, позволяет находить «точку зрения» для более отчетливого изображения цветов, листьев, птиц и животных.

Наблюдая, как спокойно, размеренно вышивали мастерицы, я думала, как точна местная пословица: «Не то дорого, что красно золото, а то дорого, что мастера доброго».