ГЛАВА IV. АБХАЗСКИЕ БОЛЬШЕВИКИ

Мид Эник, родившийся в 1900 году в Лыхны, неподалеку от бывшей резиденции правителей Абхазии князей Чачба, не относится к долгожителям и не является сколько- нибудь выдающейся личностью в своем селе. Но как и все старики в Абхазии, он пользуется уважением и в своей семье, и среди односельчан. И поэтому история его жизни стала частью этой книги наряду с рассказами других абхазских стариков, которых я просила вспомнить дни своей молодости.


Я приехала к Миду Энику в холодный осенний полдень, когда, одетый в рабочую одежду, он делал то, к чему привык с семилетнего возраста и чем ежедневно занимается каждый крестьянин. Я искала абхазскую семью среднего достатка, чтобы описать ее в главе, посвященной специально этой теме. Мне сказали, что семья Мида Эника относится как раз к этой категории. Кроме того, сам он мог бы рассказать об отношении простых крестьян к социалистической революции и созданию большевистского правительства в Абхазии.

Воспоминания Мида начинаются с того времени, когда ему было семь лет и он вместе с двумя братьями и двумя сестрами потерял родителей. Мать и отец умерли примерно в одно время, оставив семью на попечение старшего сына, которому в то время едва исполнилось девять лет. Дети жили в доме родителей, типичном для того времени абхазском доме, состоявшем из одной комнаты с очагом и спальными местами. Работали в этом маленьком хозяйстве все дети, однако они не смогли бы выжить без помощи родственников и соседей.

Я спросила Мида, помнит ли он случаи гибели людей в Абхазии от голода.

— Нет,— сказал он не задумываясь.— Крестьяне помогали друг другу. Все мы знали, что если будем помогать другим, когда дела у нас идут хорошо, то в другой раз, когда придет беда, кто-нибудь поможет и нам.

— Так почему же среди крестьян возникло недовольство, которое в конце концов привело к революции? — спросила я.

— Мне было лет 12—13, когда я впервые услышал, как люди выражали недовольство существующими порядками. Это было перед первой мировой войной. Были недовольны царизмом и местными феодалами. Недовольство высказывали и раньше — с середины XIX века, когда в Абхазии начались крупные народные волнения. Но лично я помню такие открытые протесты лет с 12—13.

Мид рассказал, что земля, на которой он сейчас живет, принадлежала правителям Абхазии князьям Чачба:

— Мы обычно отдавали им большую часть урожая, остатка нам не хватало, чтобы дожить до следующей осени. Царь был так далеко от нас, что мы даже не рассчитывали на его защиту. Мы хотели избавиться от нашего местного правителя. Люди говорили, что готовы перестрелять князей и покончить с дворянством. Особенно невыносимо было думать, что собирали-то мы урожай достаточно большой, чтобы прокормиться самим, но львиную долю отдавали князьям Чачба или другим землевладельцам. Нам оставалась лишь десятая часть того, что мы производили. Люди стали думать, как сделать так, чтобы земля, которую мы обрабатывали своими руками, полностью принадлежала нам.

— Мне было около 13 лет, когда революция докатилась и до наших мест,— рассказывает 78-летний Чичико Логуа из села Члоу, что в двухстах километрах к югу от Лыхны.— Земли всегда нам не хватало, так что склонить крестьян на сторону революции было нетрудно, пообещав им земельные наделы. Для крестьян это был главный вопрос. Мы пасли скот богачей, делали своими руками всю тяжелую работу. А князья заправляли всем в округе и эксплуатировали нас как могли...

В 1905 году народное недовольство достигло широких масштабов. Начальник Сухумского округа (так именовалась Абхазия в дореволюционное время) докладывал начальству в Петербург о сходе, который был созван в ноябре 1905 года, примерно в то же время, когда проходила первая русская революция: «...Был собран в Гудаутах большой сход абхазцев всего Гудаутского участка, на котором я обратился к ним с речью о необходимости для абхазского населения держаться существующего правового порядка и не примыкать ни к какому из противоправительственных движений. Когда я закончил, то один... став на возвышение, со своей стороны обратился с речью к сходу на абхазском языке. Кроме того, на этом же сходе я увидел другого агитатора, тоже задержанного по настоящему делу, именно фельдшера Гудаутского приемного покоя Григория Орджоникидзе, который... как с абхазцами, так и лично со мной говорил и спорил на грузинском и русском языках... Именно он доказывал, что правового порядка уже не существует и что каждый волен действовать по своему усмотрению» .

Начальник Сухумского округа писал далее, что он со своими приближенными вынужден был покинуть сход, так как основная масса его участников выразила свое согласие с большевистскими ораторами.

Сиуарну Джопуа из Члоу сейчас 103 года. Ему было уже под сорок лет, когда пришло известие о свержении царя.

— Я помню это очень хорошо,— вспоминает он.— Когда большевики появились в Члоу и объяснили мне, что происходит, сказали, что нужна революция, и я тут же с ними согласился. И причина была очень простая: невыносимые условия жизни. Мы всегда работали на богатых. И знали, что при новой системе хуже не будет. В 1921 году, всего за несколько дней до установления Советской власти, я видел, как один из местных князей отнял у крестьянской семьи вола. Просто пришел и забрал. У него было 16 своих волов, но один из них подох. Он же слышал, что у крестьянина — нашего соседа был хороший вол. И князь решил его забрать себе. Перечить ему никто не осмелился.

При этом разговоре присутствовал и другой житель Члоу, 85-летний Григорий Ахуба. Он вмешался в беседу:

— Разные были князья. Были среди них и прогрессивные. Один из них построил школу на собственные деньги и сам платил учителям. Потом мы поняли, что он тратил деньги, которые мы же для него и заработали, обрабатывая его землю. Но в то же время мы уважали его «щедрость». Кроме того, князь не любил людей, которые уклонялись от работы, всегда выступал за справедливость. За это я его уважал...

В соседнем селе Джгерда я познакомилась с 74-летним Чкуа Абухбой, который вырос в семье из девяти человек, ютившейся в тесном доме с двумя комнатами — обычном жилище крестьян-бедняков и середняков Абхазии тех дней. Чкуа Абухба оказался среди нескольких крестьянских детей, которым посчастливилось получить кое-какое образование, в основном религиозного характера, и он научился немного читать и писать.

— За учебу должны были платить наши родители,— сказал Чкуа Абухба.— Они нанимали учителя. Все было совсем не так, как теперь, правительство ни за что не платило.

95-летний Куча Тванба из села Дурипш рассказал мне, что в начале века к образованию стремились очень многие абхазы. «Это одна из главных причин, по которой крестьяне приветствовали социальные изменения,— пояснил он.— Они видели, что дворяне получали образование, становились чиновниками, образованными людьми. Другая причина в том, что мы понимали: у наших помещиков всего гораздо больше, чем* у нас, хотя им не надо было для этого столько трудиться. Еды нам хватало, но это же несправедливо, что мы работали так много и упорно, а потом чуть не все отдавали помещикам. Новая власть обещала: все, что мы вырастим на земле, будет принадлежать нам. Вот две основные причины перехода крестьян на сторону революции»,— заключил Куча Тванба, дочь и сын которого стали уважаемыми в округе преподавателями.


Мид Эник согласился с тем, что сказал Куча Тванба, и отметил, что он тоже очень хотел учиться в школе. «Но как мог я, такой бедный и без подходящей одежды, ходить в школу, учиться. Дети, которые посещали школу, были хорошо одеты. А потом, нам всем надо было много работать, чтобы прокормиться. Я научился читать и писать только в середине двадцатых годов, когда началась кампания по ликвидации неграмотности. Но тогда я был уже взрослым и мне было трудно учиться. И до сих пор я не очень хорошо могу читать и писать».

Некоторым абхазским крестьянам удавалось выучиться грамоте. Куча Тванба рассказал мне, как единственный грамотный крестьянин в их селе написал жалобу местным чиновникам, умоляя от имени всех крестьян пресечь действия помещика, самовольно захватившего большие участки крестьянской земли. Власти решили оставить помещику лишь шесть акров тех земель, на которые он претендовал. На сходе, созванном для оглашения этого решения, помещик отругал крестьянина, написавшего жалобу, и напомнил ему, что читать и писать тот учился в его помещичьем доме. Крестьянин был одним из слуг помещика.

В те дни проходили сходы и другого рода, особенно после известия о социалистической революции в России.

— Помню, как однажды мой старший брат вернулся домой с большого схода,— сказал Мид Эник,— и поведал нам, что слышал он о «великом человеке, который живет в России», его звали Ленин, и он раздавал крестьянам земли помещиков. Народ на сходе обсуждал именно эти важные события. Такие новости сельчанам приносили люди вроде моего брата, они пользовались уважением и доверием. Мы верили их словам о том, что Ленин делает так много для народа России. Позднее я был на сходе в селе Лыхны, и там группа крестьян поклялась, что если перед Абхазией откроются такие же перспективы, то все поддержат Ленина.

В селе Ачандара, неподалеку от Лыхны, живет 90-лет- няя Наташа Кварчелиа. Она рассказала мне:

— Раньше мы видели только плохое. У нашей семьи не было земли. Родители работали на богатого помещика. Я помогала по дому. Трудились упорно от зари до зари. Мы не голодали, но вдоволь никогда не наедались. Я вышла замуж в 1921 году, когда в Абхазии было создано советское правительство. Я старею и уже плохо помню все те события. Но помню все, что я думала тогда: при новом правительстве жизнь станет лучше, потому что руководить будем мы сами — абхазы.

95-летний Иосиф Абгаджава из села Ачандара, как и Наташа Кварчелиа, революционной деятельностью не занимался. Однако и он сам, и большинство других крестьян, рассказывает Иосиф, одобряли революцию. «Мы слышали, что в России уже было Советское правительство, и с нетерпением ждали, когда такое же правительство будет образовано и в Абхазии». После падения царизма в России Грузия и Абхазия оказались под контролем меньшевиков. Ухудшилось экономическое положение.

— Меньшевиков я помню хорошо,— рассказывал Чкуа Абухба.— Они вели себя ничуть не лучше, чем наши бывшие помещики и князья: мы должны были их кормить! Если же мы отказывались, нас заставляли силой. Некоторых из них я даже знал лично. Моего старшего брата меньшевики заставили служить в их армии... Но в конце концов мы от них избавились.

Григорий Ахуба из Члоу сделал такой вывод:

— Меньшевики были хуже царского правительства. Они сожгли дом моего дяди за то, что он не пошел с ними. Тогда мой дядя взял и вступил в Красную Армию, которая шла к нам с севера. Я раздобыл оружие и с двумя друзьями ушел к партизанам сражаться против меньшевиков. Крестьяне особенно не любили меньшевиков, потому что те силой отбирали у нас зерно и хлеб.

Чичико Логуа вспоминает, что крестьяне так и не получили земли, которую им обещали меньшевики. «Мы, молодежь, вступали в партизанские отряды, воевавшие против меньшевиков. Мы дрались за землю, которую обрабатывали веками...»

Известным руководителем большевиков в Абхазии был Нестор Лакоба. Во время революции ему было около тридцати лет.

— Я очень хорошо знал Нестора,— сказал Мид Эник, назвав его по имени, как это делают и многие другие абхазы, как знавшие его лично, так и вовсе не бывшие с ним знакомы.— Он был нашим соседом. Нестор Лакоба отличался беспредельной добротой и храбростью — качествами, которые очень высоко ценятся среди нас. Нестор пользовался огромной популярностью. Мы все доверяли ему, верили всему, что он говорил, ибо это был человек, который никогда бы не обманул нас. Дворяне распустили слух, что Нестору вроде бы заплатили, чтобы он сбивал крестьян с правильного пути. Среди тех, кого я знал, никто этому не верил. В крестьянской среде были и осторожные люди, которые хотели выждать и посмотреть, что же будет, в какую сторону подует ветер. Но таких было не много. Большинство поддерживали Нестора.

Куча Тванба вспоминает:

— Наши чаяния совпадали с тем, что провозглашали революционные декреты в России. Мы хотели присоединиться к этой революции. Но здесь какое-то время хозяйничали меньшевики. Они перекрыли дороги в горах, никого не пропускали ни в Абхазию, ни из Абхазии. Мне в то время было уже за тридцать, и вместе с моими сверстниками я воевал на стороне большевиков. Возможно, среди помещиков кто-то поддерживал меньшевиков, но я не помню, чтобы сохранения меньшевистского правительства желал хоть один простой человек.

Историк 3. В. Анчабадзе в книге «Очерк этнической истории абхазского народа» приводит воспоминания Н. Кокоскерия, воевавшего против большевиков в составе добровольческого отряда. Н. Кокоскерия описывает свою беседу с Нестором Лакобой в феврале 1918 года, которая в корне изменила весь ход его мыслей. Лакоба спросил, что общего у Кокоскерия с теми, кто воюет на стороне меньшевиков. Кому, по его мнению, он здесь помогает. Кокоскерия ответил, что он защищает от врагов свою родину — Абхазию. Лакоба усмехнулся, вспоминает Кокоскерия, а потом спросил:

— В пользу кого?

— В пользу абхазского народа,— ответил Кокоскерия.

На это Н. Лакоба возразил:

— Кто такие ваши начальствующие лица? Конечно, князья и дворяне. Кто такие правители города Сухуми? Опять-таки они. Назови хоть одного рабочего или крестьянина среди них! Не найдешь. Следовательно, вы охраняете не народ, а кучку господствующих людей...

«Я,— признался Кокоскерия,— целый день ходил как пораженный, и мне стало стыдно носить свои погоны... Для меня открылся новый мир и новые понятия. Я твердо решил сказать своим товарищам, что мы заблуждаемся...»

Среди ополченцев началось брожение, распространялось общее недовольство меньшевистским правительством. В 1919 году меньшевики вынуждены были восстановить собственное название страны — Абхазия (до этого она по- прежнему называлась Сухумским округом, как и при царе).

Некоторые из моих абхазских собеседников лично знали Нестора Лакобу. Он был неотделим от народа, работал в гуще его и для него. Житель села Ачандара, 71-летний Наиб Царгуш, был тогда еще мальчишкой, но и он оказывал революции посильную помощь.

— Когда Лакоба был в подполье, он часто приходил в наш дом, чтобы обсудить важные дела,— с гордостью рассказывал мне Наиб Царгуш.— Мне поручали разыскивать нужных людей и передавать им необходимые сведения. Когда большая группа местных большевиков собиралась вместе, мне поручали наружную охрану — я должен был предупреждать о приближении полиции. Я очень хорошо помню то время...

В феврале 1921 года по всей Грузии и Абхазии началось вооруженное восстание против правительства меньшевиков. 25 февраля 1921 года над древним Тбилиси взвился красный флаг социалистической революции. А 4 марта 1921 года завершилась массовая борьба большевиков Абхазии: знамя революции поднялось и над Сухуми.



— Вскоре после образования здесь Советского правительства был создан комитет бедноты для распределения земли,— вспоминал Мид Эник.— Постепенно жизнь улучшалась: в Абхазии 40 тысяч земельных наделов были переданы крестьянам, причем размеры участков определялись по числу едоков в семье.

Зажиточные крестьяне и помещики, конечно же, противились этому. Князья всегда пользовались здесь довольно большим влиянием, но они начали постепенно исчезать: одни умирали, другие покидали эти земли, переселяясь в города или уезжая за границу. По-новому жить они не хотели...

Сестры и братья Мида получили от новой власти пять гектаров земли. Я спросила, достаточно ли это? «Мы не смогли бы обработать большую площадь,— ответил Эник,— так что этого нам было вполне достаточно».

Куча Тванба рассказал мне, что те, у кого до революции было мало земли или не было совсем, при новой власти выиграли больше всех. Правда, жизненный уровень поднялся не сразу. Но большинство тех, с кем я беседовала, заявили, что в тридцатых годах жить стало значительно лучше.


В селе Джгерда 86-летний Элизбар Ашуба рассказывал мне, что сельскохозяйственная техника и трактора появились у них только после организации колхоза в 1929 году. Для объединения в единое хозяйство было вполне достаточно десяти крестьянских дворов. Элизбара направили в Сухуми учиться на курсы специалистов сельского хозяйства. Он вспоминал, как несколько мелких кооперативов, постепенно объединив свои средства, создали в Джгерде крупный колхоз, в котором сегодня насчитывается уже несколько сот семей.

106-летняя жительница села Джгерда Лидия Кецба вспоминала:

— Сегодня все в Абхазии, включая женщин, живут лучше. Перед войной и во время войны меня трижды избирали в состав местного органа власти. А до революции разве могла бесправная женщина ходить на собрания и участвовать в принятии решений?! Кто спрашивал у нее совета?

Ничего подобного не было... Теперь мы полностью равноправны с мужчинами. Мы не только получаем образование, нас также избирают в органы государственной власти, мы занимаем важные посты. Если до революции женщина рожала 10 детей, никто на это не обращал внимания. Сейчас же таким многодетным матерям оказывают денежную помощь, их награждают орденами и медалями...


Я узнала, что, работая в местном Совете, Лидия Кецба участвовала в составлении планов развития села и сельскохозяйственного производства. «Если кто-либо работал плохо, мы его критиковали, а если это не помогало, то исключали из колхоза. Но это случалось редко. Настроение у нас было хорошее, и почти все мы работали с большим энтузиазмом».

Я спросила, повлияла ли общественная работа Лидии на ее жизнь со вторым мужем. Отличались ли отношения в этом браке от тех, что установились у нее с первым мужем, когда мир женщины полностью ограничивался лишь ее домом? Был ли ее второй муж все еще под влиянием прежних воззрений на положение женщины и поэтому неодобрительно относился к ее новому, «нетрадиционному» положению в обществе? Или же, наоборот, считал Лидию равной себе и соответственно относился к ней?

Лидия улыбнулась, и в этой улыбке отразилась мудрость опыта всех ста лет ее жизни. Она поняла мой вопрос так, как могла понять его только женщина. Немного подумав, она с достоинством сказала:

— Ни один из них не обращался со мною плохо. Мой второй муж был председателем сельсовета, когда мы решили объединиться в колхоз. Фактически это решение было принято в моем доме и с моим участием. Муж был полностью на стороне революции. Самое же главное — это любовь между мужчиной и женщиной. Если муж любит свою жену, то она будет счастлива в любом обществе, при любом правительстве. Мы с мужем жили хорошо.

Возможность кормить и одевать семью — это неотъемлемая часть понятия «хорошая жизнь». Когда крестьяне начали работать на своей земле, а не на земле хозяина, прокормить семью стало значительно легче. Поскольку основой экономики Абхазии оставалось сельское хозяйство, осуществление земельной политики приобрело здесь особую важность. Вскоре после образования Советского правительства началась организация кооперативов. Народ сразу же воспринял идею коллективного труда, так как народные обычаи взаимопомощи были по-прежнему сильны. Позже на этой основе были созданы колхозы.

Однако на пути коллективизации в Абхазии стояли и значительные препятствия, из-за которых этот процесс начался там чуть позднее — примерно в 1931 году, в то время как в более развитых районах страны коллективные хозяйства начали интенсивно создаваться уже в 1928 году. К середине 1931 года в колхозы вступали в основном бедняки и батраки. Затем к ним присоединились середняки. Этот процесс в Абхазии тормозился пережитками патриархальных и феодальных отношений. Мешали коллективизации также и такие факторы, как многонациональный состав населения, нехватка политического и организационного опыта, различия в культурном уровне людей, слаборазвитый транспорт, территориальная разбросанность сел, многочисленность культур, выращиваемых в каждом личном хозяйстве.

Но все эти препятствия были преодолены. Большинство населения увидело все преимущества коллективного труда. Дочь безземельного крестьянина из села Ачандара Наташа Кварчелиа рассказывала, что в ее деревне и молодежь, и старики охотно вступали в колхоз.

Житель села Ачандара Наиб Царгуш вспоминал: «Коллективизацию помню хорошо. В 1931 —1935 годах я активно занимался организаторской работой. Жизнь стала лучше, когда землю национализировали, но особенно — когда мы объединились в колхозы, а потом укрупнили их. Жизненный уровень значительно повысился в конце тридцатых годов, накануне войны с фашистской Германией. Постепенно появлялось больше и больше машин, облегчающих труд земледельца. Но даже при нашем тяжелом ручном труде люди старались работать с удвоенной и утроенной энергией — просто потому, что видели, как наш труд улучшает нашу же жизнь! Раньше в Ачандаре было четыре колхоза, а после войны они слились в один крупный колхоз, объединивший 300—400 крестьянских дворов».

95-летняя Джгуг Чамагуа призналась мне, что поначалу она не очень понимала, зачем нужна коллективизация, но когда ей объяснили, что люди будут сообща обрабатывать землю и возделывать табак, ей понравилась идея работать вместе с другими. «Было тяжело и одиноко самой следить за своим хозяйством. Мой муж большую часть времени отсутствовал, уезжал по делам. В первый год я так и не поняла, что же происходит вокруг, а поскольку организация была слабой, то у нас было множество проблем. Затем я увидела, что трудиться в коллективе гораздо интереснее и выгоднее. Я работала, получала за труд достаточно для содержания детей».


В этот момент в разговор вмешался сын Джгуг Чамагуа Михаил, которому уже далеко за 50. «Помню, как мать будила меня и моего брата еще до рассвета и мы шли на ломку табака,— рассказывал Михаил.— Было здорово — там собирались все соседи: и взрослые, и дети. Еще светила луна, мы работали и играли до самого рассвета, а потом все вместе любовались потрясающим зрелищем — восходом солнца. Работать в коллективе было намного интереснее, на низке табака уже не приходилось сидеть в одиночку. Для этой работы мы собирались по 40—50 человек в одном большом сарае, и нам всем было интересно. Мы и разговаривали, и пели, и это совсем не было похоже на работу».

Куча Тванба рассказал мне о зарождении колхоза в селе Дурипш. Сегодня это один из передовых колхозов Абхазии. «Активисты местного Совета — примерно 6—7 семей — решили объединиться для совместной работы в экспериментальный кооператив. И они убедились, что, работая сообща, можно производить больше продукции на продажу государству, поэтому идея коллективного труда всем понравилась. Доходы колхозников возросли, появилась возможность приобретать в государственных магазинах промтовары и продукты питания по сниженным ценам. Я лично не решался стать членом кооператива до тех пор, пока не увидел, что дела в нем идут хорошо. Через пару лет вступил и я и с тех пор так и работаю в этом колхозе».

Из воспоминаний Мида Эника: «Я и моя семья вступили в колхоз здесь, в селе Лыхны, в 1931 году. Поначалу было трудно, и некоторые жалели, что вступили, потому что организация была слабой, отсутствовали машины для обработки больших полей. Так продолжалось года два, пока мы не научились управлять крупным хозяйством, слаженно работать, что на практике потребовало некоторого изменения нашего мышления. С приходом новой сельскохозяйственной техники, первых у нас тракторов мы все больше убеждались в преимуществах колхозов. Это был уже канун второй мировой войны. Конечно, если бы не война, жизнь улучшалась бы гораздо быстрее».

Прогрессивные изменения происходили по всей республике. В конце двадцатых и особенно в тридцатые годы в сельских магазинах появились промышленные товары — одежда и обувь, до этого многие носили их только домашнего производства. Куча Тванба рассказал мне, что иногда во время танцев молодые девушки по очереди надевали одну пару туфель. 74-летний Чкуа Абухба так суммировал происшедшие изменения: «После установления Советской власти в деревне открылись магазины. Моя семья получила землю, и я помню, насколько был рад своей первой в жизни паре ботинок из магазина».

В таких отсталых районах бывшей царской России, как Абхазия, Советское правительство уделяло промышленному развитию особое внимание. Во время первой мировой войны и при меньшевистском правлении (до 1921 года) из 30 небольших мастерских Абхазии около половины не работало. Самыми крупными предприятиями были Сухумская типография (23 рабочих) и лесопильня (22 рабочих). В первые же годы Советской власти были реорганизованы старые и построены новые предприятия. В 1923—1924 годах на эти цели было израсходовано 400 тысяч рублей — огромная сумма для периода экономической разрухи, вызванной первой мировой, а затем и гражданской войнами.

Вначале строились предприятия пищевой и деревообрабатывающей промышленности. В 1925 году из Ленинграда в Сухуми было послано оборудование для табачной фабрики, которая с тех пор остается крупнейшим в республике предприятием по переработке сельскохозяйственной продукции. В следующем году из Смоленска было поставлено оборудование для винзавода в Гудаутах. В 1926 году в Ткварчели начались геологические изыскания, а к 1935 году была построена первая угольная шахта. Первые шахтеры прибыли из Донбасса, чтобы передать свой опыт местным рабочим. Абхазские шахтеры явились первым отрядом нового класса — промышленных рабочих республики. Индустриальное развитие Абхазии ускорилось в тридцатые годы, когда были построены первые в этом районе гидроэлектростанции.

Статистика зачастую утомляет, однако она может наглядно показать темпы индустриального развития Абхазии. Например, в 1940 году одна только пищевая промышленность произвела продукции на 37,6 миллиона рублей (против 191 тысячи рублей в 1928—1929 годах), что составило 56 процентов стоимости всего промышленного производства Абхазии. На первом месте стояло тогда табаководство, на втором — чаеводство. В легкой промышленности вперед вышли обувная, избавив девушек от необходимости передавать на танцах туфли друг другу. В период 1932—1940 годов производство в этой отрасли выросло на 10,5 процента.

Промышленное развитие Абхазии планировалось с учетом имеющихся ресурсов, причем не только автономной республики, но и Грузии, частью которой она является, и всего Закавказья в целом. Если Абхазия не могла что-либо производить своими силами, она получала это из других районов страны и наоборот. И по сей день Абхазия вносит свой вклад в советскую экономику, поставляя в другие районы нужную там продукцию и в свою очередь получая оттуда то, чего нет здесь. Такая форма разделения труда явилась великим завоеванием ленинской национальной политики, направленной на создание одинакового уровня жизни по всей стране. В соответствии с ее принципами бывшие отсталые районы получали всю возможную помощь, чтобы приблизить их жизненный уровень к установившемуся в более развитых районах. Вот почему темпы роста промышленного производства в Абхазии в двадцатые и тридцатые годы были выше, чем в среднем по стране. То же самое происходило, как известно, и в других национальных республиках, где жили узбеки, таджики, казахи и т. д.

Индустриализация Абхазии не была закончена к моменту нападения фашистской Германии на Советский Союз в 1941 году. Еще многое нужно было сделать для развития промышленности республики.

В то время как сельское хозяйство и промышленность Абхазии стремились достичь современных мировых стандартов, республика прилагала массу усилий и в таких областях, как медицина, образование, культура. Нужны были хорошие коммуникации, связывавшие отдаленные горные селения и прибрежные районы, чтобы более эффективно использовать капиталовложения, которые выделялись для развития абхазской экономики.

До социалистической революции почти 150-тысячное население Абхазии обслуживали всего восемь врачей и четыре больницы на 92 койки. К 1940 году число врачей возросло в 50 раз, больниц — в 10, а число больничных коек — в 15. В тот же период было построено множество курортов и домов отдыха. Абхазия превратилась в центр растущей курортной зоны общесоюзного значения. Благодаря росту жизненного и культурного уровня, а также широкому распространению здравоохранения значительно снизилась смертность: в 1940 году она составляла 9 смертей на 1000 человек населения, в то время как в 1898 году эта цифра равнялась 17. В то же время темпы естественного прироста населения Абхазии почти удвоились, поднявшись с 10 до 17 процентов. Был достигнут значительный прогресс также и в области народного образования. За 1921 — 1940-е годы число школ в Абхазии возросло почти в два, а школьников в 5 раз: к 1940 году школ было 454, а учеников 58 800. Большинство новых школ построили в сельской местности. Это было время, когда получали свое образование нынешние абхазские специалисты, деятели культуры и политические руководители. Эти крестьянские дети могли бы так и не научиться читать и писать, если бы не решительный курс Советского правительства на всеобщую грамотность.

Помимо строительства школ важным шагом в развитии просвещения в Абхазии была также организация подготовки национальных кадров преподавателей. В первые годы Советской власти среди абхазов педагогов почти не было. В 1926 году были дополнительно организованы специальные курсы подготовки учителей для абхазских школ. Через пять лет, к 1931 году, педагогов-абхазов было уже достаточно для всех школ республики.

Вскоре были открыты Сухумский педагогический институт и Институт субтропических культур. Исследовательские центры начали пополняться квалифицированными специалистами.

К моменту нападения гитлеровских войск на СССР в 1941 году в Абхазии уровень неграмотности населения составлял всего 3 процента, а каких-нибудь двадцать лет назад он равнялся 92 процентам. Среднее и высшее образование стало доступным для всего населения. Это был твердый фундамент, крепкая основа для дальнейшего социального и экономического развития автономной республики.



Мирный 20-летний период строительства социализма в стране и успешный процесс преодоления вековой отсталости на ее окраинах были прерваны летом 1941 года нападением фашистской Германии. Все государство было мобилизовано для отпора врагу. На фронтах Великой Отечественной войны сражались представители всех народов и национальных групп, населяющих СССР, и среди них — абхазы. Погибло 20 миллионов советских людей. 10 тысяч абхазов — около одной шестой всего населения автономной республики — не вернулись с фронта домой.

Все рассказы о войне, которые я слышала в Абхазии, были очень похожи один на другой. Каждая семья потеряла кого-нибудь на фронте или в тылу врага. И никто мысли не допускает о том, что снова придется испытать подобные тяготы и отказаться от новой жизни, начавшейся в этой республике в 1921 году.

Абхазия не была оккупирована немецко-фашистскими войсками, которые многие месяцы пытались захватить Кавказ. Советские войска геройски сражались на подступах к Кавказскому хребту, чтобы не пустить фашистов в этот стратегически важный район страны — Закавказье, куда еще в XIX веке стремились проникнуть Турция и Англия. Особенно привлекал гитлеровцев богатый нефтью район Баку, захват которого дал бы столь необходимое для гитлеровской армии топливо.

Пока мужчины помоложе воевали на фронте, а старики служили в горах проводниками и разведчиками регулярных частей Советской Армии, абхазские женщины и дети оставались дома, взяв в свои руки практически все народное хозяйство республики. Многие тысячи беженцев из временно оккупированных районов Белоруссии, Украины и юга России прибыли в Абхазию, где местные жители помогли им жильем, пищей, одеждой. Работа в поле была тяжелой, продуктов питания не хватало, но абхазы делились всем, что имели. По старинным законам гостеприимства, подкрепленным узами крепнущей дружбы между народами Советского Союза, гостям в Абхазии отдавалось все самое лучшее.

Гудж Чхинджерия, 78-летний житель села Джгерда, рассказывал мне, что никогда не ходил в школу, но читать и писать научился в тридцатые годы на курсах ликбеза. Он вспоминал о том, что только-только жизнь начала улучшаться, когда ему в 38 лет пришлось оставить жену и детей и идти воевать. В 1942 году на Украине в боях на реке Донец он был тяжело ранен и по состоянию здоровья демобилизован из армии.

Ивану Зухбе было уже 85 лет, когда я встретилась с ним в Джгерде в 1982 году. Он воевал добровольцем в одном из разведотрядов, активно действовавших во время битвы за Кавказ. Отряд был сформирован из тех, кто по возрасту уже не подходил для службы в действующей армии. Максимальный возраст этих добровольцев был 70 лет, минимальный — 40. Все они были местными жителями, хорошо знали горы и потому стали незаменимыми помощниками регулярной армии.

Иван Зухба рассказал мне, как он удочерил девочку из числа беженцев. В его родной деревне было много женщин и детей, эвакуировавшихся в Абхазию. Однажды в их дом зашла молодая русская женщина, осталась жить, а через несколько дней спросила, не могли бы они некоторое время присмотреть за ее шестилетней дочерью. Единственное, что знала о ней семья Ивана Зухбы,— она прибыла из Краснодара. После этого Иван никогда больше не встречал ее и по сей день не знает, что с ней случилось. Вместе с женой они воспитывали девочку, как родную. Она закончила среднюю школу, потом вышла замуж за абхаза и теперь считает супругов Зухба своими родителями, хотя и знает, что ее настоящая мать была русской. Она считает себя абхазкой, говорит по-абхазски намного лучше, чем по-русски. Несколько лет назад она разыскала в Краснодаре двух родных братьев. Время от времени гостит у них, однако ее абхазские корни довольно прочные. Она решила, что останется абхазкой до конца жизни.

Профессор философии Сухумского университета Григорий Смыр рассказал мне аналогичную историю. Во время войны ему было пять лет и он жил в абхазском селе. Его дед и другие старики, хорошо знавшие местность, во время обороны Кавказа были в армии разведчиками. «Все, кто оставался в тылу,— рассказывал Григорий Смыр,— упорно трудились. Женщины обрабатывали землю, вязали из шерсти одежду и носки для солдат, а мы, дети, собирали лечебные травы. Мы также заботились об эвакуированных жителях оккупированных районов. Наш дом был открыт для них. У нас всегда жило не менее пяти беженцев, и мы делились с ними едой, одеждой и вообще всем. Одно время у нас жила молодая женщина Валя. У нее был грудной ребенок — девочка месяцев пяти. Мы знали только, что муж Вали погиб на фронте. Затем, я полагаю, она решила, что ее дочери будет хорошо у нас, и сама попросилась на фронт. Мы даже не знали ее фамилии, поэтому дали девочке нашу и относились к ней как к сестре. И сегодня она член нашей большой семьи. Наверное, ее мать погибла, иначе бы она вернулась за дочкой... Я думаю, что мой опыт повседневного общения с людьми многих национальностей разбудил во мне интерес к национальным культурам других народов и в то же время укрепил чувство гордости за культурное наследие моего собственного».


Профессор Смыр рассказывал, что в его селе, где насчитывалось 35 дворов, домой не вернулось с войны почти 50 человек. Это были самые крепкие мужчины. Жителям села потребовалось несколько послевоенных лет, чтобы привести в порядок свои хозяйства — ведь всю работу выполняли в основном женщины и дети...

Нури Шларба работает в Джгерде милиционером, при нашей встрече ему было 57 лет. Когда закончилась война, Нури исполнилось всего 20, но у него уже было девять боевых ранений. Как ветеран войны и инвалид, он имеет право не работать, но Нури считает, что должен что-то делать для других. Из-за войны он вынужден был после седьмого класса прервать учебу в школе. Как и некоторым другим абхазам, с которыми я встречалась, Нури удалось уйти на фронт на несколько лет раньше призывного возраста. После войны он не стал продолжать учебу — слишком много надо было сделать для подъема хозяйства, а Нури всегда хотел быть в первых рядах. Подобные рассказы о своей жизни позволили мне понять общие устремления абхазов после войны: они стремились продолжать строительство новой жизни, развитие своей республики и радоваться тем улучшениям, вкус которых они только-только начали ощущать перед войной, так жестоко вторгшейся в их мирную жизнь и ставшей бедой, повторения которой не желает никто.

Как и большинству женщин в Абхазии, Наташе Кварчелиа во время войны пришлось взвалить на себя все заботы о хозяйстве. Муж был на фронте, надо было одной заботиться о двух маленьких сыновьях. «Раньше у нас всегда было достаточно еды,— вспоминала Наташа Кварчелиа,— а в войну приходилось и голодать. Мы, женщины, пасли скот, работали в поле, шили и ткали, чтобы как-то помочь фронту. Время от времени безвозмездно отдавали часть урожая и кое-что из одежды в фонд помощи жителям других районов страны, где положение было еще хуже». Наташа Кварчелиа оказалась счастливой — муж вернулся с фронта, но два ее брата так больше никогда и не увидели родного дома. «Не дай бог, чтобы была еще одна война!» — восклицала она во время нашей беседы.

Мид Еник ушел на фронт сразу же в начале войны. Он служил в пехоте вплоть до 1943 года, а потом — тяжелое ранение. После лечения в госпитале его демобилизовали. «В тылу было труднее, чем на фронте,— рассказывал Еник.— Нам, крестьянам, нужно было помогать армии.

В колхозе не осталось никаких машин. В поле работали только женщины и дети да несколько стариков. От таких, как я, наполовину искалеченных, проку было мало. Бывало холодно и голодно. Даже на фронте было лучше, потому что там нас по крайней мере регулярно кормили. Несмотря на все трудности, мы работали от зари и до зари, потому что врага надо было победить. Мы знали, что в противном случае сделают фашисты с нашей республикой: то же самое, что с Белоруссией, Украиной и частью России,— тюрьмы, концлагеря и газовые камеры. Фашистская оккупация означала смерть и даже кое-что похуже. Те из нас, кто уже воевал, рассказывали людям о войне, а из печати мы узнавали о событиях на фронтах и о последствиях фашистской оккупации. Это были трудные годы...»

Мид рассказал мне о том, что в Абхазии было множество военных госпиталей. Часто колхозникам самим было нечего есть, но они всегда старались обеспечить продуктами раненых солдат.

Я встречалась с Наибом Царгушем — жителем села Ачандара, который воевал и вернулся домой с пятью боевыми медалями и среди них — «За оборону Кавказа». Начал сапером в полку, где служило много кавказцев, но мало кто из них остался в живых. Самыми тяжелыми, как он рассказывал, были бои за Ростов-на-Дону и Керчь. Например, в битве за Керчь уцелела лишь четверть личного состава того подразделения, где служил Наиб. День Победы Наиб Цар- гуш встретил в Вене.

Иосиф Абгаджава на 20 лет старше своего односельчанина Наиба Царгуша. Всю войну он был добровольцем- разведчиком в горах. Его сын погиб на фронте в один из дней этой долгой и тяжелой войны. Абгаджава закончил свой рассказ о войне той же фразой, что и все другие мои абхазские собеседники-ветераны: «Война кончилась нашей победой. Все мы вернулись к мирному труду на полях. Пусть же это не повторится больше никогда!»



Народ Абхазии вынес все тяготы войны и пережил все ее последствия. К 1950 году экономика Абхазии пришла в движение — это время, когда благодаря техническим усилиям народа было восстановлено народное хозяйство всей страны. В начале пятидесятых годов колхозы Абхазии получили много техники, что ускорило хозяйственное развитие республики. «Мы были сыты и вновь стали хорошо одеваться»,— вспоминал Мид Еник. До 1959 года он с женой и двумя детьми жил в деревянном доме из трех комнат, который был намного лучше того ветхого однокомнатного, где он провел детство со своими братьями и сестрами. В 1959 году Мид переехал в новый дом, где он живет и сейчас,— просторный, из шлакоблоков, с шестью комнатами. Рядом во дворе двухкомнатная летняя пристройка.

Уровень достатка в семье Мида Еника в послевоенные годы типичен и для Абхазии, и для других районов страны, даже тех, что подверглись гитлеровской оккупации.

Валовой национальный продукт республики, как мне сообщили в Абхазии, вырос в 3,3 раза за период с 1940 по 1960 год и почти в восемь раз с 1940 по 1980 год. Многие миллионы рублей были вложены в экономику Абхазии в послевоенное время. В результате в 1982 году промышленной продукции здесь было произведено в 12 раз больше, чем в 1940 году.

Начиная с 1960 года развитие республики идет ускоренными темпами. Например, за последние 20 лет производство электроэнергии возросло в 6 раз, химических продуктов — в 5, станков — в 33 и строительных материалов — в 7 раз.

В семидесятые годы производство промышленной продукции увеличилось на 90 процентов. В 1981 году было выработано 3312 миллионов киловатт-часов электроэнергии, добыто 598 тысяч тонн каменного угля, изготовлено 2,2 миллиона пар обуви, произведено 24 тысячи тонн сухого чая и 5,5 тысячи тонн табака, выпущено 26,3 миллиона банок консервов. Все эти показатели планировалось увеличить в одиннадцатой пятилетке.

У работников сельского хозяйства также есть все основания для оптимизма. С 1940 года ежегодные урожаи чайного листа выросли с 6,5 тысячи тонн до 100 тысяч тонн и более; урожай цитрусовых — с 5,6 тысячи до 60 тысяч тонн; винограда — с 16,7 тысячи до 36,5 тысячи тонн. И все это за какие-нибудь сорок лет.

После войны в республике были построены сотни новых школ и дошкольных учреждений, во много раз выросло и число студентов в институтах и техникумах. В крае, где до революции лишь немногие девушки могли посещать школу, сегодня 44 процента от общего числа дипломированных специалистов составляют женщины. Причем в Абхазии удельный вес таких кадров растет постоянно, однако процент женщин среди них увеличивается еще быстрее.

В столице республики есть два высших учебных заведения (Абхазский государственный университет и Институт субтропического хозяйства) с общим числом 15 тысяч студентов. В Абхазии насчитывается также 16 научных центров, техникумы, медицинское, музыкальное и другие училища. В драматических театрах Сухуми ставятся пьесы на абхазском, грузинском и русском языках.

Благодаря росту жизненного уровня, быстрому развитию культуры и улучшению медицинского обслуживания в Советской Абхазии наблюдается постоянный рост населения. В 1939 году там насчитывалось 58 тысяч абхазов, в 1959 году — 64 тысячи (и это несмотря на гибель 10 тысяч человек на войне), а в 1980 году — 91 тысяча.

Все эти цифры подтверждают рассказы моих собеседников о своей жизни и ее значительном улучшении начиная с 1921 года. Взяв судьбу в собственные руки, они лишили знать ее дворянских привилегий, добровольно вошли в состав Союза ССР и, вступив на путь строительства социализма, добились успехов в экономическом и социальном развитии. По словам долгожителей, стремление установить Советскую власть в Абхазии было массовым и встречало сопротивление только со стороны привилегированных классов. Но даже и среди абхазской знати не все выступали против, ибо многие сами страдали от произвола царского режима.

Веками абхазов учили подчиняться старшим по возрасту и тем, кто принадлежал к более высокому классовому сословию. Но идеи социализма, распространяемые в их обществе людьми, пользующимися всеобщим уважением, были для народа полны смысла. Крестьянам нужна была земля, результатом развития капиталистических отношений стало растущее число безземельных крестьян, вынужденных продавать свой труд или превращаться в издольщиков. Этот класс боролся за Советскую власть и в то же время оставался наиболее преданным идее сохранения старинных народных традиций. Ирония заключается в том, что верные старым традициям крестьяне раньше вполне устраивали дворянство, которое на протяжении многих веков отдавало на воспитание в крестьянские дома своих детей как раз для того, чтобы те смогли приобщаться к абхазским обычаям.

Какие из этих обычаев были наиболее важными? Уважение к старшим, взаимопомощь, справедливость, скромность,

мужество, гостеприимство. Ни один из них не противоречил коммунистическим принципам, за которые выступали абхазские большевики. Поэтому у абхазского народа не было трудностей в принятии решения, следовать ли за лидерами нового общества, которые обещали землю и справедливость для всех.

Как мы могли уже убедиться, люди в Абхазии считают, что они получили все обещанное им в новом обществе. Никто из стариков не говорил мне о ностальгии по поре детства и юности. 114-летняя Елизавета Шакрыл, бывшая дворянка, считала, что сегодня простые колхозники обеспечены лучше, чем раньше дворяне: жилье и условия жизни в современных колхозах не сравнить с теми, что были раньше даже у привилегированного сословия. Куча Тванба говорил мне, насколько сильно было до революции стремление людей к образованию. А сегодня двое детей его работают преподавателями. Даже мулла Арутан Гицба, собственная семья которого совершенно не интересуется ни исламом, ни какой- либо другой религией, говорил, что жизнь в Абхазии стала лучше во всех отношениях по сравнению с годами его юности.

Итак, как же влияет социализм, который несет с собой индустриализацию и урбанизацию, на старинные абхазские обычаи? До 1921 года в Абхазии было всего несколько мелких предприятий, а сейчас 130 заводов и фабрик, производящих более 1300 видов продукции. Среди них Сухумский инструментальный завод, изделия которого расходятся по всей стране; завод, производящий оборудование для газодобывающей промышленности, и химический завод.

Примечательны темпы урбанизации в Абхазии. В 1926 году в городах жило всего 3,7 процента населения республики, а сейчас около 40 процентов. В сельской местности абхазы составляют подавляющее большинство, а в городах они все еще в меньшинстве среди граждан других национальностей, имеющих собственную историю и традиции,— грузин, армян, греков, русских, эстонцев, евреев и других.

Чтобы проследить изменения в образе жизни абхазов за шесть десятилетий жизни при социализме, в условиях индустриализации и урбанизации, я как можно подробнее, в деталях расспрашивала Джгуг Чамагуа и Мида Еника, живущих в разных селах. Они рассказали мне о своих доходах, бюджете, каждодневных заботах и взаимоотношениях между членами семьи. Перемены в их жизни показывают, как в лучшую сторону изменилась жизнь абхазского народа в целом.