ИШИ В ДВУХ МИРАХ Часть вторая. МИСТЕР ИШИ

Эпилог. СМЕРТЬ В МУЗЕЕ

В декабре 1914 года у Иши начались приступы сухого кашля, его положили в больницу для установления диагноза и лечения. Он пробыл там весь январь следующего года. По опыту доктора знали, что эта болезнь означает начало активного туберкулезного процесса, но в его мокроте не было туберкулезных палочек. Не было у него и температуры. Поэтому казалось, что Иши переболел катаром дыхательных путей в слабой форме. Но ранней весной он опять слег в постель. На этот раз реакция на туберкулезную пробу была положительной, хотя в мокроте по-прежнему не было палочек. К началу лета Иши выглядел вполне выздоровевшим, и доктора говорили, что развитие болезни приостановлено. В конце семестра Кребер поехал в Европу. Он не был вполне уверен в кажущемся выздоровлении Иши и в обнадеживающих прогнозах врачей. Его предчувствия оправдались, он больше не увидел Иши в живых.

Лето началось для Иши благоприятно. Он поехал к Уотерменам в Беркли. Уотермены много сделали для него, и он был счастлив оттого, что чувствовал себя частичкой их дома и семьи. Почти все это лето по нескольку часов в день он работал с Эдвардом Сэпиром, который специально приехал в Беркли, чтобы с помощью Иши изучить язык яхов.

Иши не подавал виду, что болен, но в августе Уотермен заметил, что Иши легко устает и плохо ест. Обеспокоенный этим, он попытался уговорить Иши больше есть и больше отдыхать. Но когда к концу месяца Уотермен увидел, что Иши не стало лучше, он отвез его домой в музей, где за ним мог присматривать доктор Поуп.

Для того чтобы выжить в условиях нашей цивилизации, необходимо с самого детства делать постоянные прививки. Адмирал Пири, возвращаясь в 1897 году из экспедиции с Северного полюса, взял с собой в Нью-Йорк совершенно здоровых и полных энергии эскимосов. Все шестеро простудились в Ньюфаундленде и, приехав в Нью-Йорк, сразу же заболели туберкулезом. Сотрудник Музея естественной истории и его жена, сама наполовину эскимоска с острова Лабрадора, взяли на себя заботу о них и предоставили им прекрасный дом п сад в Бронксе. Но когда на следующий год Пири возвратился в Арктику, только одни из шести эскимосов мог поехать с ним, да и тот был смертельно болен. К счастью, он умер прежде, чем добрался домой, иначе он мог распространить инфекцию среди своего народа. Четверо нз его товарищей умерли еще раньше; выздоровел только один из них — десятилетний ребенок, который впоследствии стал шофером, пополнив многочисленную армию таксистов Нью-Йорка. Что касается Иши, то он заболел первой в его ЖИЗНИ обычной простудой через несколько недоль после прибытия в Сан-Франциско. Его первое воспаление легких случилось в ту же зиму.

Кребер регулярно получал бюллетени, в которых сообщались температура Иши, его состояние и настроение. Посылались и другие известия. Больше всех писал Джиффорд, который ежедневно был с Иши. Уотермен преподавал в Беркли и мог приезжать в музей только в конце недели. Время от времени писали доктор или няня, или секретарь. Кребер отвечал на их письма. «Иши очень понравился кошелек, который Вы ему послали. Он держит там свой табак». «Иши очень обрадовался Вашему письму и в особенности открытке с изображением танцовщицы». Из своей комнаты Иши мог видеть стальные конструкции новой больницы, которая строилась рядом. Он наблюдал, как рабочие карабкались по высоким стропилам, и находил это зрелище забавным. Они совсем как обезьяны, сообщал он Креберу. Кребер был в Германии, в Англии и наконец вернулся в Нью-Йорк. И все это время бюллетени следовали за ним. Он и Иши до конца находились в постоянном контакте, хотя Иши не мог ни читать, ни писать и их разделял континент.

Когда появились симптомы обострения, Иши лег в больницу. Там о нем хорошо заботились. Рядом был Поупп, и многих из персонала больницы Иши тоже знал. Но тем не менее в больнице Иши выглядел несчастным: каждый индеец мечтает быть дома, когда приходит смерть. И тогда Джиффорд и Уотермен решили перенести его домой, в музей. В письме от 30 сентября 1915 года Джиффорд рассказывает:

«Уотермен и я решили на некоторое время сократить экспозицию островов Тихого океана и предоставить комнату Иши. Это самая солнечная комната в музее. Здесь его будут лечить как иши (то есть как человека). Я боюсь, что в больнице сестры так заняты, что его лечат только как пациента без всякого внимания к его личности».

Этнографические и художественные экспонаты островов Тихого океана были запакованы и отправлены в хранилище музея. Комната Иши, большая и солнечная, выходила окнами в парк с темными кронами эвкалиптов. Поуп навещал Иши по нескольку раз в день, то и дело заходил кто-либо из служителей музея, а Уорбертон исполнял обязанности медицинской сестры так профессионально, готовил пищу так превосходно и так хорошо заботился о здоровье Иши, что даже требовательный Поупи не мог обнаружить никакой погрешности.

Иши стоически переносил болезнь, не жалуясь и не теряя интереса к тому, что происходило вокруг него. Таким он был до дня своей смерти. Он умер 25 марта 1916 года. Поупи, его куви, был с ним до конца. Смерть наступила в полдень, в то время года, когда молодой клевер покрывает зеленью холмы его родины, а Дир-Крик и Милл-Крик вздуваются от весеннего хода лосося.

Кребер и Джиффорд хотели, чтобы после смерти Иши к его телу прикасались как можно меньше. В соответствии с обычаями яхов, оно сразу же должно было быть сожжено. Печь для кремации — современный эквивалент погребального костра древних римлян, мохавков, индусов и яхов. Затем прах следовало захоронить, и погребальная урна должна была заменить корзину яхов и пирамиду из камней.

24 марта, за день до смерти Иши, Кребер писал Джиффорду из Нью-Йорка: «Пожалуйста, придерживайтесь нашего плана, выработанного для непредвиденных обстоятельств, и настаивайте на нем как на моем личном желании. Я не возражаю против посмертной маски. Я не думаю, однако, что вскрытие даст какие- либо результаты. По-моему, оно превратится в обычное анатомирование. Пожалуйста, прекратите разговоры об этом. Что касается распоряжения телом, то я прошу Вас, как моего личного представителя, не предпринимать ничего ни при каких обстоятельствах. Если кто-нибудь будет говорить об интересах науки, скажите, что наука может убираться к черту. Мы должны защищать наших друзей. Кроме того, я не могу поверить, что в данном случае действительно речь идет о каких-то научных ценностях. У нас сотни скелетов индейцев, но никто даже не собирается их изучать. Пожалуйста, передайте Уотермену, а также Поупу мое мнение об этом. Когда придет время, отблагодарите разных людей в больнице. Они были очень добры. Вы можете получить для Иши место на любом общественном кладбище. Расходуйте столько денег, сколько Вам нужно, на мою ответственность».

Уотермен, если бы он был не так расстроен, поддержал бы Кребера и Джиффорда. Но он восприняв смерть Иши с такой болью и чувством вины, что не мог быть поддержкой ни для кого. Он писал Креберу: «Как Вы уже слышали от Джиффорда, наш бедный индеец скончался. Он слишком много работал прошлым летом. Он был для меня лучшим другом на свете, а я убил его, позволив Сэпиру заездить его и разрешив Иши манкировать завтраки». Надо сказать, что потеря аппетита у Иши уже означала развитие болезни, а Сэпир всегда оканчивал занятия гораздо раньше, чем Иши чувствовал усталость. Уотермен писал Роланду Диксону, который хорошо знал Иши: «Это был мой лучший друг». Едва ли можно усомниться в искренности его слов.

Поуп, так же как и все остальные, считал, что Иши должен попасть в Страну Мертвых хорошо подготовленным и снаряженным, чтобы занять там свое место среди других теней яхов. Но он был куви и к тому же белый человек. Он хотел знать об Иши все. Как куви, он был обязан перед миром и перед Иши узнать как можно больше всеми доступными ему способами. Уотермен, поколебавшись, согласился с ним. Джиффорд остался в одиночестве; он был самым младшим из них и делал то, что мог. В письме от 30 марта он рассказывает, как он боролся против большинства,— письмо Кребера, процитированное выше, пришло слишком поздно.

«Я придерживался того, о чем Вы просили меня некоторое время назад: чтобы Иши был погребен, как подобает нашему другу. Допущено только одно отступление от Вашей просьбы — было сделано вскрытие и извлечен мозг. Дело не зависело целиком от меня, но то, что случилось, составляло компромисс между наукой и чувством, хотя сам я был на стороне чувства. Все остальное было выполнено так, как если бы это сделали Вы сами. Ищи как- то сказал Поупу, что мертвых нужно сжигать, так что мы, без сомнения, выполнили его желание. Мы положили в гроб один из его луков, пять стрел, корзину с мукой из желудей, коробочку с раковинами, которые служили деньгами, кошелек с табаком, три кольца и пластины из обсидиана — все то, что, по нашему мнению, соответствовало бы желанию Иши. Останки будут захоронены в нише на кладбище Маунт Оливьет. Поуп, Уотермен и я решили, что маленький черный сосуд индейцев пуэбло будет более подходящим, чем урна из бронзы или оникса. Завтра в полдень я и Поуп собираемся поместить прах в этот сосуд и поставить его в нишу. (Подпись на сосуде гласит: «Иши, последний индеец племени яна, 1916 год».) Похороны были немноголюдными. Цветов никто не принес. На похоронах присутствовали Уотермен, Поуп, Лумис (от Академии наук), Лауд, Уорбертон, Мейсон (от Филадельфийского музея) и я».

Посмертная маска Иши
Посмертная маска Иши

Закон гласит, что, когда умирает человек, не имеющий наследников, деньги и имущество, которые принадлежали ему, со дня смерти переходят в собственность государства. Чиновник, уполномоченный наблюдать за выполнением этой операции, мог в 1916 году сделать некоторое отступление от закона. Личное имущество Иши он оставил в музее. Кроме того, в сейфе музея хранилось сокровище Иши — пятьсот двадцать пять с половиной долларов в тридцати коробках из-под пленки, каждая из которых была заполнена доверху. Только половину этой суммы чиновник изъял в пользу государства. Другая половина в соответствии с пожеланиями Иши была передана дому куви. Доктор Моффит, декан медицинской школы, получил двести шестьдесят с половиной долларов с запиской от Уотермена: «Это подарок от Иши. Я надеюсь, что Вы примете его, хотя, конечно, это не плата за лечение и обслуживание, которое получил Иши. Это, скорее, выражение его чувства признательности». Доктор Моффит принял подарок, поблагодарил Уотермена и сообщил, что он положил деньги в специальный фонд и отнюдь не рассматривает их как плату за лечение, потому что никто и не думал брать с Иши деньги. Таким образом, сокровище Иши было вложено в науку о здравоохранении — науку, которой сам Иши так интересовался и так ценил.

Публика грустила об Иши. Уотермену и Джиффорду приходили письма с выражением соболезнований. - Некоторые обвиняли сотрудников музея в том, что они не создали Иши лучших условий. Музей, говорилось в этих письмах, не был настоящим домом, в нем Иши заболел туберкулезом; ему следовало возвратиться в естественные условия, в его прежний дом.

В далеком Канзас-Сити группа студентов, узнавшая об Иши от преподавателя, который видел его в музее до болезни, устроила митинг памяти Иши.

В музее все остро ощущали чувство потери. Необычную тишину больше не нарушал мягкий голос: «Все ли сцасливы?» Каждый старался отвести взгляд от закрытых дверей комнаты, где скончался Иши. Сотрудники музея не могли приняться за дела. Даже Лауд и Уорбертон опустили руки.

Джиффорд распорядился открыть дверь пустой комнаты, и экспозиция тихоокеанских островов была вновь извлечена из хранилища и установлена в музее. Реконструируя выставку, рабочие вспоминали слова Иши о том, как опасно говорить и даже слишком много думать о мертвом. Каждый — живой и мертвый — имеет свой мир и должен уйти в него. Это не значит, что нужно отказываться от печали и траура, но во всем должна быть мера. Музей приучался жить без своего «дикаря».

Из трех близких друзей Иши Поуп, вероятно, грустил больше Уотермена или Кребера. Но зато ему было незнакомо то чувство неосуществленных возможностей, которое испытывали они после смерти Иши. Поуп был не только врачом Иши — оба они получали удовольствие от стрельбы из лука и от всего того, что они делали вместе. Поуп всегда с интересом устанавливал отличия между собой и индейцем, и в то же время их сходство не переставало волновать его.

После смерти Иши он написал:

«Так стоически и бесстрашно умер последний дикий индеец Америки. Он закрыл главу в истории своего народа. Среди всех нас он выглядел как умудренный жизнью ребенок — остроумный, но не хитрый. Мы знаем много вещей, большая часть из которых лжива. Он знал природу, которая всегда правдива. Он обладал такими качествами характера, которые остаются вечными. Он был добрым, мужественным и сдержанным, и, хотя у него отняли все, в его сердце не было горечи. Он обладал душой ребенка и умом философа».

Уотермен и Кребер в соответствии со сдержанным этикетом яна не сделали никаких публичных заявлений по поводу смерти Иши. Он тихо пришел в их мир из неолитического века и, поселившись в музее, сделался для них близким другом, членом их семьи. Четыре лунных цикла минуло с тех пор. Он стал неотъемлемой частью изменчивого двадцатого столетия, и два его друга уже не представляли себе жизни без него.

И потом он ушел, чтобы завершить долгий путь из древней страны яна в Страну Мертвых. Его друзья простились с ним так же тихо и сдержанно, как звучали его прощальные слова: «ВЫ ОСТАЕТЕСЬ, Я УХОЖУ».


Предыдущая страница:
Глава десятая. ЛУЧЕЗАРНЫЙ ГОД
Следующая страница:
ПОСЛЕСЛОВИЕ