СТЕНКА НА СТЕНКУ

9

Кулачный бой перед ночлежным домом Н.А. Бугрова в Нижнем Новгороде.
Фото начала ХХ века

Силовые единоборства были хорошо известны в Древней Руси. Однако никаких особых закрытых школ с тайными системами подготовки, как в странах Дальнего Востока, здесь не было. Не стали боевые приёмы и навыки и достоянием какого-либо одного сословия или касты — вместе с теми немногими, кто нынче мог бы называться «профессиональным бойцом», на русские ристалища выходили и воины-дружинники, и купцы, и ремесленники, и крестьяне, многие из которых стали знамениты, не бросая, однако, своих основных занятий. Это была довольно демократичная, чисто любительская система единоборств, делившаяся на борьбу и кулачные бои, которые, в свою очередь, подразделялась ещё на несколько видов.



Борясь «в схватку», соперники обхватывали друг друга руками, стараясь «пересилить», свалить противника на землю. При этом, по условию, допускалось «давать подножку». Если боролись не «в схватку», использовались плечи противника, его пояс, воротник, действовали одной или двумя руками, стремясь бросить соперника через бедро. В этом виде борьбы большими мастерами были цыгане-лошадники. В Москве, чтобы посмотреть на их борьбу, каждое воскресенье зрители специально сходились на Конную площадь. Кроме того, в древней столице была популярна особая борьба, которая так и называлась «московской» — в ней допускался приём, который сегодня называют «подсечкой». Борясь «по-московски», атлеты старались «взять на приём»: резко качнув соперника в сторону, одновременно так же резко ударить ему под опорную ногу носком правой ноги, мгновенно сбив на землю. Отсюда и пошла пословица: «Матушка Москва, бьёт родимая с носка».

Сведения об одном из древних борцовских турниров, на котором атлеты сходились во всех видах русской борьбы, относятся ко временам очень древним. Сохранились сведения о том, каким отменным борцом был казанский царевич Куйдукул, брат царя Алегама. После измены его брата, великий князь Василий III Иванович пошёл войной на казанцев, и в одном из сражений Куйдукул попал в плен. Живя при русском дворе, он пожелал перейти на службу к русскому князю. 21 декабря 1505 г., стало быть, перед самым Рождеством, принял он крещение и стал зваться Петром. Спустя неделю после таинства, на Святках, в знак особой милости, а также строя далеко идущие политические планы, великий князь Василий выдал за Петра свою родную сестру, княжну Евдокию. На зимних праздниках новобрачный царевич Пётр «тешился борьбой» с московскими атлетами, в которой показал большое искусство. Ловкий и очень сильный, он владел приёмами древней борьбы, которые описывались ещё в богатырских былинах об Илье Муромце, Добрыне Никитиче и прочих. Своих соперников Пётр умел валить одной рукой, применяя особые захваты и броски.

Полувеком позже, уже во времена правления Ивана Васильевича Грозного, когда царь, овдовев, во второй раз вступил в брак, женившись на черкесской княжне, дочери кабардинского князя Марии Темрюковне, с новой царицей из Кабарды приехала целая свита её родственников, вошедших в русскую историю, как князья Черкасские. Среди прочих прибыл к русскому двору и родной братец Марии, Мастрюк Темрюкович — грозный воин и атлет, известный боец. Про него говорили, что его борьба была «учёная», и, вступая в поединок с соперником, он буквально «ходил колесом». Неизвестно точно, какому виду борьбы учился кабардинский княжич, но очевидно — он не на шутку раззадорил москвичей своими победами, если однажды, в праздник, на бой его вызвали в присутствии самого царя. Прежде всего, бойцы — три брата — поклонившись до земли, спросили у Ивана Грозного разрешения «побороть царского шурина». Получив дозволение, они вызвали Мастрюка бороться на приз — победитель получал одежду проигравшего.

Первым с княжичем сошёлся Мишка Борисович: он увернулся от приёмов Мастрюка и сбил его с ног «московским приёмом», ударив носком под опорную ногу. Зрители в восхищении кричали и бросали в воздух шапки, а царь удостоил борца похвалы: «Исполать тебе, добрый молодец — рек Иван Васильевич — за то, что чисто борешься». Вторым вышел на Мастрюка хромой Потанька, от которого царскому шурину досталось больше — москвич прихватил кабардинца да подняв над головой, бросил оземь, так что от удара бедолага некоторое время лежал без памяти. Едва привели его в чувство, как победители содрали с Мастрюка Темрюковича дорогие одежды, и, посрамлённый, он «на корячках пополз домой». Говорят, что царь по достоинству оценил искусство своих борцов, выдав братьям, участвовавшим в борьбе, по 25 руб. денег (огромная тогда сумма), по голубому кафтану, а ещё лист похвальный, дозволяющий торговать на ярмарках беспошлинно. Такая щедрость вполне объяснима — лёгкость, с которой одолели Мастрюка московские бойцы, льстила царю — кабардинец был весьма опасным соперником. Те же исторические анналы сохранили сведения о том, что Мастрюк не раз выходил победителем из схваток в разных местах, а в Москве одного своего соперника и вовсе убил, буквально изломав на куски его тело, как сказано в летописи — «разметал его по всему двору».

Случались во время поединков и курьёзные случаи: один из борцов одолел одного за другим всех соперников, но счастье ему изменило и, когда он был побеждён и по обычаю с него сорвали одежды, оказалось, что это… девица. С ристалища «побежала она, закрываясь правой ладошкой».



Популярнее борьбы были только кулачные бои, на которых сходились биться и парами, и «свалкой», и рядами — «стенка на стенку». Старые правила этих боёв утрачены, а к XVIII в. они выродились в обыкновенные, очень опасные драки без всяких правил. Этой вольнице был конец положен 21 июня 1726 г., когда в свет был выпущен указ императрицы Екатерины I, оглашённый в Петербурге генерал-полицеймейстером графом Девиером: «Понеже Её Императорскому Величеству учинилось известно, что в кулачных боях, которые бывают на Адмиралтейской стороне, на лугу, что позади двора графа Апраксина и на Аптекарском острове, случается бойцы, ножи вынув, за другими бойцами гоняются, а иные в свои рукавицы положа ядра, каменья, либо кистени, бьют ими многих без всякой милости смертным боем. От чего во время тех боёв нередки смертные убийства, которые убийством меж подлыми людьми (простолюдинами. — Авт.) во грех и за подлинное убийство не вменяются. Тако же и песком в глаза бросают. Чего ради, нынче великая государыня императрица, для охранения народа, указали тем кулачным боям при Санкт-Петербурге без позволения главной полицмейстерской канцелярии не быть, а ежели сии кулачные бои будут устроены без позволения, то те люди будут наказаны, смотря по состоянию вины и дела.


Ежели кто впредь, для увеселения будет иметь к тем боям желание, то им надо выбрать меж собой сотских, пятидесятских и десятских, коим надлежит явиться в главную полицмейстерскую канцелярию, где их имена запишут, и им же укажет полиция место для боя. В тех местах оным боям надлежит быть под присмотром тех сотских и прочих, чтобы вышеписаных предерзостей отнюдь не чинилось. За тем смотреть каждому за своим десятком, полусотней и сотней, чтоб никакого оружия, инструментов ни под каким видом не было бы в кулачном бою. Кто упадёт во время того боя, то лежачего не бить.

Ежели не против сих правил будет поступлено, то, как с теми сотскими, полусотскими и десятскими, тако же и с бойцами поступать против вышеписаного же, что надсматривать надлежит от главной полицейской канцелярии. Для сего при Санкт-Петербурге опубликовать, дабы неведением не отговаривались».

Именно после этого приказа в кулачных боях появилось твёрдое правило, а в русском языке присловье: «Лежачего не бьют».

Старинная забава была особенно популярна в Москве, когда там в самом конце XVIII в. поселился вышедший в отставку знаменитый граф Алексей Григорьевич Орлов-Чесменский. Он был большим любителем разного рода состязаний, совершенно в стиле английских джентльменов его эпохи. Под ферулой (строгим надзором) в Москве процветали петушиные бои, регулярно проводились конные скачки в стиле английских «дерби». Кроме того, Орлов-Чесменский был устроителем пышных псовых охот и прочих забав в подобном роде. Он просто не мог оставить своим вниманием старинные русские забавы — борьбу и кулачные бои, которые проходили с соблюдением особенных правил.


Перед схваткой участники надевали рукавицы из толстой кожи. Они делились на две партии, во главе которых становились самые опытные бойцы, так называемые «заводные». В отличие от сельских «кулачек», где схватку начинали мальчишки, поддерживали юноши, а уж потом в дело вступали мужики, в Москве бойцы подбирались серьёзные, а чтобы не было случайных увечий и смертей, слишком молодых к бою не допускали. Начинали дело «заводные», которые бились между собой. Потом сходились «стенки», а запасные бойцы стояли, поджидая своего часа в резерве. Когда их стенку начинали теснить, «резервисты» шли на подмогу, так же поступала и противоположная сторона. Победу в поединке праздновали криком: «Наша взяла!». Отсюда и поговорка: «Наша взяла, а рыло в крови».


Сам граф Орлов-Чесменский был редкий силач и удалец. Смолоду служа в гвардии, прославился он как драчун, а страшный шрам, пересекавший лицо, по иронии судьбы Алексей Григорьевич получил не в сражениях, через которые прошёл вполне счастливо, а в молодые годы в пьяной кабацкой драке, самим же и затеянной. Графский титул и возраст ничуть не изменили нашего героя, и он, будучи уже в летах, по-прежнему связывал в узел толстую стальную кочергу, гнул пальцами серебряный рубль, а выйдя биться на кулачках, неизменно «ссаживал» супротивников, многие из которых годились ему во внуки.

Такие особо сильные и искусные бойцы, как граф, предпочитали биться один на один — в общей свалке они могли кого-нибудь и убить ненароком. Прежде чем начать схватку, «кулачники» трижды целовались и обнимались, а уж потом начинали тузить друг дружку.

На этих кулачных ристаниях взошла звезда ярославца Герасима, служившего в «Певческом трактире». Небольшого роста, но плечистый, с длинными, мускулистыми руками и огромными кулаками, он когда-то служил подносчиком напитков в кабаке вместе с двумя товарищами, ставшими богатыми откупщиками. Несмотря на таковую перемену их положений, кабацкий мужик, случалось, частенько их поколачивал.

Когда слухи о его искусстве кулачника дошли до знаменитой княгини Екатерины Романовны Дашковой, также жившей в ту пору в Москве, Герасиму было уже лет под пятьдесят. Княгиня рекомендовала трактирного ярыгу графу Орлову, обожавшему подобных «антиков», как тогда величали всякого рода редкости. Алексей Григорьевич приблизил Герасима и всячески отличал его. Вообще, бойцовское сообщество Москвы того времени поражало своей демократичностью. В конце XVIII и начале XIX в. общество строго делилось на сословия, почти не соприкасавшиеся друг с другом в частной жизни, едва ли не так же, как представители разных каст в Индии. Любовь же к кулачным боям стирала грани и уничтожала сословные границы — эта была забава общая, для всех. Быть зрителем никому не возбранялось, а среди бойцов были фабричные рабочие, чиновники, кабацкие целовальники, мясники, купцы и даже дворяне. Простонародной забавой не брезговал и получивший европейское образование сын графа — Александр Алексеевич Чесменский: обладая огромной физической силой, он, как и отец, предпочитал биться один на один. Так же не чурался кулачного боя граф Фёдор Иванович Ростопчин, специально бравший уроки бокса у посетившего Москву в 1788 г. знаменитого путешественника Вильяма Кокса и его спутников.


Надо сказать, англичане весьма живо заинтересовались русскими кулачными боями, и для них, по приказу Орлова, в Манеже собрали около трёх сотен московских бойцов. Мистер Кокс так описал в своих заметках это состязание:

Они разделились на две партии, и каждая выбрала себе предводителей, став друг против друга. В бою принимали участие не более одной пары. На руки бойцы надевали рукавицы из такой жёсткой кожи, что с трудом могли сжимать кулак, а многие били прямо открытой ладонью. Бойцы выдвигали вперёд левую сторону тела и размахивали правой рукой, которую держали несколько наотлёт, левой отбиваясь от противника. Удары наносили кругообразно, а прямо не били. Целили только в голову и лицо. Если бойцу удавалось свалить противника на землю, его немедленно признавали победителем.

Мы посмотрели десятка два подобных схваток. Некоторые бойцы были очень сильны, но не могли причинить своим соперникам серьёзного вреда из-за самого способа драки, при котором не возможно нанести тех переломов и ушибов, коими часто сопровождаются бои у нас в Англии. Обе партии очень живо реагировали на успехи и неудачи своих бойцов, и даже несколько раз порывались вступаться за них, но по знаку графа Орлова оставались на своих местах.

Кроме Герасима, в Москве тогда пользовались известностью ещё два борца — фабричные рабочие Соколик и Семён Трещала. Этот последний был детиной огромного роста и обладал невероятной силой — зафиксирован случай, когда Семён выбил одним ударом изразец из печки. Правда, это был его последний подвиг, случившийся при обстоятельствах весьма печальных. Эта история произошла в трактире, где Трещала играл на бильярде с другим известным московским кулачником, приказным чиновником Ботвиным. Этот боец, в отличие от Семёна, чем-то напоминал современных боксеров — худой, поджарый, вёрткий, с хорошим, резким ударом и быстрой реакцией. За игрой бойцы заспорили о счёте, разгорячились и поругались. Распалённый гневом, грубиян Трещала полез драться и саданул Ботвину, но тот увернулся и удар пришёлся как раз по изразцовой печи, из которой кулак Семёна выбил целый изразец. Ботвин же, уклонившись, в долгу не остался и «встретил» подавшегося вперёд соперника таким сильным и точным тумаком в голову, от которого Трещала повалился на пол, да там же на месте и помер. Полиция арестовала Ботвина за непреднамеренное убийство, и его даже собирались судить, но спасло заступничество графа Орлова. Их сиятельство и позже не раз оказывал Ботвину своё покровительство.


После смерти Орлова-Чесменского, последовавшей в декабре 1807 г., многие московские забавы пришли в упадок, но кулачные бои не исчезли вовсе. Их поддерживала давняя традиция, свято соблюдаемая в провинции. Особо изощрённых бойцов там было поменьше, зато правила блюлись неукоснительно: поединки велись честно, в рукавицы ничего не закладывали, лежачих не били, за победу не мстили. Про такой бой говорили: «На морозце молодцы друг другу бока греют да носы подрумянивают».

В городах и сёлах на Оке и по Волге сходились «стенки», насчитывавшие по 500 человек и более. В Костроме это были старинные соперники, жители слобод «дебряне» и «сулеяне». В Туле — «оружейники» с заводов, ходившие биться с «посадскими». Остались сведения, что там жили несколько мастеров, которые бились только один на один, и имена их гремели по всей России.

В качестве особенностей быта провинциального города и окрестностей описание кулачных боёв попало в сочинение купца и путешественника Слонова, чья молодость прошла в подмосковной Коломне.

Судя по всему, основные правила там были всё же те: бились кулаками, «без закладки» — то есть без свинчаток и прочих «утяжелителей», лежачих не били. Для начала, для разогрева, так сказать, между собой «кулузались» местные «женатики» с «холостыми», а потом уж шли навстречу соседям, драться «наши с ихними».

И место, и супротивник были известны «от веку» — город складывался, вбирая в себя деревни, слободы и сёла округи, а вместе с ними наследовались и обычаи. Так, например, «митяевские» (жители слободы Митяево) бились с селянами из Боброва, из села Бочманова, стоявшего «на московской стороне Оки», «ходили» против «рязанцев» из села Щурова на противоположном берегу и т.д. Были «союзники», которые «ходили друг за друга».

Так «ямкинские» (из гончарной слободы Ямки) «ходили за митяевских», значит, против «бобровских», и, как рассказывают, среди них славились бойцы из рода Артемьевых. Эта семья, после постройки большого машиностроительного завода, имея казённые и частные подряды, сумела, что называется, разжиться, и вышли Артемьевы в миллионщики (по крайней мере, так утверждала городская молва). Когда богатство стало таким, что самим хаживать «в стенке» сделалось как бы и неприлично, Артемьевы «на кулачки» уже не выходили, однако природа брала своё, особенно в праздники.

По сохранившемуся преданию, было такое дело: раз на масляной неделе господин Артемьев в санях, запряжённых парой собственных коней, с кучером, ехал отдавать визиты, будучи приглашён на блины, и увидел, что «бобровские гонят митяевских». Приказав остановиться, миллионщик живо сбросил шубу, шапку и сюртук, передал золотые часы и бумажник кучеру и, долго не раздумывая, кинулся в гущу боя, сокрушая «могутными ударами» супротивников. Ободрённые такой подмогой, «митяевские» воспряли духом и «погнали бобровских». После славной победы Артемьев поехал умываться и переодеваться, потому что в рядах бобровских бойцов умельцев «звиздануть по скуле» имелось немало, и миллионеру, как и остальным, «досталось по рылу», а рубаху и жилет разодрали в клочья. В кулачном бою чины да званья в расчёт не брались: встрял — получай!

Выдающиеся бойцы щедро поощрялись любителями подобной забавы — богатыми коломенскими купцами, не жалевшими на это денег. Чтобы полюбоваться на любимое зрелище, по воскресеньям зимой собирались на высоком берегу реки, словно на трибуне, целые толпы коломенцев разных чинов и возрастов, со своими жёнами и старшими детьми.

Бойцы сходились на льду Москвы-реки — коломенские горожане с жителями окрестных сёл — иной раз до трёх тысяч человек, которые бились «стенка на стенку». Впереди «стенок» шли «предводители» или «атаманы ватаг», из числа наиболее уважаемых, сильных бойцов — они и дрались-то главным образом между собой.

Долгое время главным атаманом коломенских бойцов-горожан был непобедимый кулачник, кузнец по кличке Трушка. Коренастый, широкоплечий, чуть выше среднего роста, с громадной головой на короткой шее, он был невероятно силён. Биться ему не мешала даже лёгкая хромота — если он был впереди «стенки», победа всегда была на стороне горожан. Под крики зрителей, бойцы бились часа по два-три, пока одна «стенка» не осиливала другую — в тот момент, когда противника начинали «гнать», победители и зрители издавали громоподобный рёв, который был слышан далеко в городе.

После боя на льду реки и на лугу оставались лежать окровавленные тела побитых. Бывало, что подбирали и убитых, но ни из-за увечий, полученных в «стенке», ни даже в случае убийства во время «честного боя» полиция не вмешивалась и дел не заводила, а родственники пострадавших и не думали обращаться к властям с требованием наказать виновных. Это было не в обычае — все знали, на что шли и чем рисковали.

По окончании боя купцы выставляли победителям угощение, а потом брали с собой Трушку, остальных вожаков-«кулачников» и вместе с ними ехали кутить к цыганам в Ямскую слободу. Говорят, что каждую осень после этих побед у ямских цыганок рождались светленькой масти цыганята.

В самой Москве «кулачки» сохранились на рабочих окраинах, и главным место схваток стал холм «Три горы», за Трёхгорной заставой, возле ткацкой фабрики Прохорова. Туда в воскресные и праздничные дни к полудню сходилось множество народу — большей частью рабочие с окрестных фабрик и заводов, да крестьяне из деревни Шелепихи. Порою в битве сходилось разом до двух тысяч человек, и чтобы полюбоваться на «сражение», длящееся порой до самых сумерек, к Трёхгорной приезжали любители с Рогожской заставы, из Хамовников и иных дальних московских мест. В этих схватках гремело имя крестьянина-рязанца из Пронского уезда Павла Перовского, работавшего на фабрике шелепихинского крестьянина Егора Хлудова и рабочего с фабрики Полякова — Максима Варгина. Подобных им бойцов покровители из купеческого звания отыскивали, привозили специально ко дню какого-нибудь назначенного боя, о победе в котором бились об заклад.

Что же касается убийств, случавшихся во время русских кулачных боёв, то следует заметить — подобные схватки были не более жестоки и опасны, чем покоривший весь цивилизованный мир бокс. Тому свидетельство заметка, переведённая из нью-йоркской полицейской газеты за 1876 г.:

В Пенсвилле, штат Нью-Йорк, проводился боксёрский поединок, который 76 раз останавливался для отдыха. Матч продолжался до тех пор, пока один из бойцов, некто Уокер, получив страшный удар в грудь, не повалился мёртвым на землю. Его соперник Уидден ещё пнул его тело ногой «на прощанье». Лицо самого Уиддена было разбито в кровь. Когда смерть Уокера была зафиксирована врачом, боксёр и его секунданты были арестованы местным шерифом и его помощникам. На допросе Уидден показал, что не питал никаких злобных чувств к Уокеру — они были хорошо знакомы и даже приятельствовали. Убил же он его лишь потому, что условия боя предусматривали только «чистую победу», чего он и добивался, рискуя точно так же как и проигравший.