Глава 5. ГОЛОВЫ НА ТЫЧИНАХ И ИХ ОТНОШЕНИЕ К БРАТСКОМУ СЕРБСКОМУ НАРОДУ
В русских сказках, в особенности, тех, где фигурирует море, — можно встретить описания, подобные следующему: «у морского царя кругом всего дворца стоит частокол высокий ... и на каждой спице по голове воткнуто» (Аф. № 222).
В древности многие племена, в том числе и индоевропейские, частенько рубили головы врагам и вывешивали их напоказ для острастки недругов. Например, у греков классического периода скульптурное украшение над входом в дом в виде головы Медузы Горгоны было отголоском обычая, существовавшего в архаический период, когда над дверью прикрепляли настоящую отрубленную голову врага.
Однако, по голове на каждом дрыне частокола — это, видимо, было слишком и для видавших виды греков. И народ, у которого существовал такой приметный обычай, греки так и назвали: кефалотомы, то есть головорезы, и, к нашему счастью, привели его местное самоназвание — «сербы». На каком же языке слово сербы может означать «отрубатели голов»? На древнеиндийском. Трубачёв предлагает такое прочтение: sir-bi, где siras — «голова», а bhei — «бить».
По сообщению Плиния, эти сербы в I веке н.э. жили недалеко от Таманского полуострова, то есть в нынешнем Краснодарском крае, то есть у Синего моря — там же, где наблюдали головы на тычинах герои наших сказок.
Далее передаю слово самому Трубачёву: «Значительным древнеиндийским, или индоарийским включением в этнонимию славян можно считать название народа сербов... Для этого не требуется выводить сербов-славян прямо с Кавказа, подобно тому как необязательно вести хорватов с Дона-Танаиса, где засвидетельствован реальный эпоним последних — Хороватос, личное собственное имя. В обоих случаях мы имеем дело с первоначальным вторжением иноплемённых ... групп в зону славянства с последующей их ассимиляцией. Выявление следов первоначальных связей — задача науки. В случае с сербами речь может вестись о внедрении в территорию славян какого-то индоарийского (древнеиндийского) племени. Как легко себе представить по известным аналогиям, ассимиляция была постепенной и длительной. Неясно, можно ли придавать большое значение рассказу Масуди о народе сербы, которого боятся славяне. Сербы сжигают себя, если умирает их царь или вождь, соблюдая при этом обычаи, похожие на обычаи индийцев» (IА. С. 118).
«Наиболее вероятным первоначальным районом вхождения сербов в пределы славянства остаётся течение Южного Буга, т.е. местность, сопредельная со Старой Скифией Геродота. Мы практически ничего не знаем из ономастики античных сербов на Северном Кавказе. Вероятно, они проникли оттуда после II в. н.э. через Керченский пролив в Крым, о чём говорят косвенные данные. Пребывание этих древних дославянских сербов в Крыму оставило в истории лишь смутные отголоски вроде татищевского: "Серби, сераби, которые иногда в Таурике, иногда на Дунае". Но уже между топонимией Крыма и Карпат насчитывается несколько определённо старых соответствий, которые можно попытаться связать с интересующим нас ... этносом и истолковать в направлении с востока на запад» (IА. С. 119), то есть вдоль всего Северного Причерноморья.
Значит славянин первых веков н.э., выйдя к морю, в любом месте мог встретить характерную этнографическую примету сербского племени — череп на тычине, что и зафиксировал в устном народном творчестве: «Он пошёл ... и дошёл до моря синего. По одну сторону моря синего плавает 77 уточек, по другую сторону изгорода стоит, на изгороде висят всё человечьи головы» (Аф. №225).
В восточнославянских сказках можно выделить два вида жилищ, окружённых таким приметным забором. Первый — это избушка Бабы-Яги, а второй — дворец, в котором живут девы-птицы (утицы, лебеди, колпицы и др.). Так как Яга по многим признакам — колдунья, жрица, то черепа, окружающие её, не есть знак этнической принадлежности героини, но примета жертвоприношений, не обязательно, кстати, человеческих.
В связи с Ягой упоминаются лошадиные черепа, бараньи рожки, куриные ножки, собачьи голяшки. Впрочем, в случаях где Яга является владетельницей волшебных лошадей, черепа на тычинах только человеческие — головы тех, кто не смог упасти яростный табун: «если выпасешь за три ночи трёх кобылиц, то я тебе дам такого коня, что вынесет тебя на ту гору; а если же не выпасешь, то я тебе голову отрублю. Вон у меня уже висят тридцать четыре головы, что бралися пасти, да не выпасли...» (укр. сказка «Воловья гора — шёлкова трава» // ВСВС. С. 290).
И пернатые девы-лебеди, соблазнительные для наших героев, живут в окружении тычин только с человеческими черепами, и это головы неудачливых женихов: «Ну, пойдём же, будешь выбирать свою суженую; да гляди, если не выберешь — твоя голова вон там, на колу повиснет» (укр. сказка «Двенадцать уточек» // Там же. С. 229). Или: «...очутились у того царства, где жила королевна; кругом стояли тычинки ... и на всякой тычинке воткнуто по богатырской голове... Сила-царевич ужаснулся и спросил, что б это значило? "Это всё головушки тех богатырей, что сватались за прекрасную королевну..."» (Аф. № 575).
В волшебных сказках любого этноса находят отражение диковинки — вещи, которые поразили народ. По тому, что удивило, можно судить о характере удивившегося. В древности человеческая жизнь стоила дёшево, головы рубились часто. У племён, населявших Северное Причерноморье в рассматриваемый период, существовали обычаи похлеще вывешивания голов на заборе. Например, готы любили делать поверженным врагам так называемые «крылышки» — вспарывали грудную клетку, выворачивали рёбра на стороны и вырывали ещё трепещущее сердце, которое гордо носили на острие копья. Чем больше сердец на копье, тем удалее герой. Почему же это славян не удивляло, а вот отрубленные головы — очень? На этот вроде бы риторический вопрос, как ни странно, есть ответ.
Тут дело заключается в статусе убиенных. По законам того времени, с побеждённым военным противником, живым или мёртвым, можно было делать всё, что заблагорассудится. И делали, делали вещи совершенно чудовищные с современной точки зрения, в том числе и славяне, в чём можно убедиться, прочитав «Свод древнейших сведений о славянах».
Но головы на тычинах принадлежали не врагам, а женихам. А у славян жених был фигурой почти сакральной, он был неприкасаем. При любом социальном положении, даже самом низком, мужчина в период жениховства и свадьбы имел статус князя. Столетия спустя, при крепостном праве, сохранялось незыблемое правило: едущему жениху все уступали дорогу, ломали шапки и кланялись земным поклоном как князю, как царю, даже если жених крепостной. Брак вообще рассматривался как жертвоприношение Богам и предкам, как исполнение долга. Отрубить голову находящемуся «при исполнении» долга пред Богами — вот, что наполняло жутью славянские сердца, но вовсе не отбивало охоты попробовать свои силы в качестве женихов. Иноэтничные правила брачной «игры» удивляли, но принимались.
В фольклоре южных славян, в частности, современных сербов, имеют место некие прекрасные, но кровожадные Вилы — любящие танцевать и петь у воды и в горах, девы со съёмными золотыми крыльями. Упор в рассказах о них делается на любовь, общение со славянскими юнаками и жестокие стычки со славянскими девушками из-за этих юнаков.
На Вилах можно жениться и в этих браках рождаются герои, но такие жёны всё равно остаются свободолюбивыми и так и норовят улететь, в отличие от славянок. Ничего не поделаешь, национальное воспитание «женоуправляемых» племён и тоска по родине — страшная вещь! Видимо, южнославянские предания о Вилах отражают период соседства с недавно пришедшими индийскими сербами и начавшуюся ассимиляцию их славянами, причём ассимиляцию довольно агрессивную — Вил ловят и заставляют жить с собою энергичные славянские юнаки. Потомство, появившееся от этих браков, многие столетия сохраняло пассионарность:
Сыну Марку мать возговорила:
«Милый сын мой, Марко Королевич,
Откажись, родной, от богатырства:
Не к добру ведут твои затеи;
Надоело старой мне что вечер
Мыть-стирать кровавые одежды.
Ты возьми-ко лучше плуг с волами
Да вспаши-ко горы и долины...
Как велела, так и сделал Марко:
Впряг волов он в старый плуг отцовский,
Стал пахать — не горы и долины,
Стал пахать он царскую дорогу.
Глядь — дорогой едут янычары,
Едут с грузом серебра и злата;
И сказали Марку янычары:
«Эй ты, Марко, не паши дорогу!»
«Эй вы, турки, не топчите пашню!»
«Эй ты, Марко, не паши дорогу!»
«Эй вы, турки, не топчите пашню!»
А как спорить Марко надоело,
Ухватился он за плуг отцовский
И всех турок положил на месте...
(Из сербского эпоса. Пер. Миллер О. Ф. Поэзия Югославии в переводах русских поэтов. М., 1976. С. 42—43).
...Под шатром сидит девица-воин,
Пьёт вино да песни распевает, ...
Услыхав её, двенадцать турок
Подошли, посматривают косо
И кидают ей крутое слово:
«Сука-сучка! Девка молодая!
Пьёшь вино ты — туркам в оскорбленье;
Ты поёшь — над турками смеёшься...
«А какое до того вам дело? —
Им девица-воин отвечает. —
Больно вы уж спеси понабрались!..»
И сверкнула девица очами,
И схватила саблю боевую...
Сокол смотрит: турки врознь — мгновенье
И двенадцать их голов скатились...
(Пер. Йованович-Змай Й., Бенедиктов В. Г. Там же. С. 27—28).
У германских племён, некоторые из которых находились в том же месте, о котором говорят наши сказки, то есть у Синего моря, и приблизительно в те же века, богиня Фрейя, то есть Приязнь, Любовь, — так же, как и девы-лебеди (колпицы, утицы, горлицы) имеет съёмную пернатую сорочку, надевая которую, она становится птицей.
Вообще, в рассматриваемый период образ женщины-птицы был весьма популярен у многих племён. Например, у народов севера есть сказка о неблагодарных детях, мать которых оборачивается настоящей птицей и навсегда улетает.
Но превратиться в птицу — не значит иметь съёмные крылья или пернатую сорочку, почувствуйте разницу: «на берегу три пары крыльев, а в озере три девчины купаются» (укр. сказка «Три брата и дед-великан» // ВСВС. С. 413).
Или, уже в русской сказке: «Девицы выкупались, вышли на берег, начали одеваться, начали навязывать(!) крылышки …» (Аф. № 213); «...ударились об пол и сделались красными девицами ... крылышки свои на печь положили» (Аф. № 214).
К тому же, причерноморские «птицы» — всегда девы, а не женщины, сюжеты с их участием — «жениховские», любовные, и с материнством не связаны. Вилы и Фрейя — тоже в первую очередь красавицы, вызывающие любовь, об их материнстве говорится только вскользь, между прочим. Так что некоторое сходство с женщинами-птицами из других фольклорных традиций не означает аналогии.
Так как костюм с оперением и умение летать нарядившись в него явный признак шаманизма, выявляется ещё одна особенность индийского племени сербов — коллективные женские экстатические шаманские практики у воды и в воде: «...прилетят туда (на пруд) три голубицы — красные девицы, дочери царские; отвяжут свои крылышки, поснимают платья и станут в пруду плескаться» (Аф. №224); «Вдруг прилетают двенадцать голубиц; ударились о сыру землю и обернулись красными девицами... Поскидали платья и пустились в озеро: играют, плещутся, смеются, песни поют» (Аф. № 222). Интересно, что в одной сказке обычная схема «прилетели птицами — купаются девицами» нарушена: «пришли двенадцать девушек ... разделись, обернулись серыми утицами и полетели купаться» (Аф. № 220). Скорее всего, именно эта очерёдность правильная, так как вряд ли девицы носили свои съёмные крылья постоянно, логичнее предположить, что их одевали только на обряд.
Экстатический танец валькирий, скандинавского аналога славянских вил.
В Индии такими экстатическими культами «заведует» Шива — повелитель духов. Многие исследователи считают, что с Шивой индоарийцы познакомились лишь на территории полуострова Индостан. Однако в этом можно усомниться, если учитывать открытия О. Н. Трубачёва: в 1909 году в Одессе был обнаружен камень с надписью — посвящение Ахиллу Понтарху от стратегов Ольвии. Среди их имён есть греческие, римские, иранские и Сирдуханс сын Бутуната, не имевшее вразумительных этимологий. Трубачёв предлагает такую реконструкцию: srd(h)u-hansa, что значит на индоарийском «наглый гусь» (сравни с современным русским выражением «хорош гусь!»). Имена-прозвища с не менее странными значениями, бытовавшие в Северном Причерноморье, будут рассмотрены и в другой главе.
«Но особенно интересно отчество Сирдуханса — Бутуната... Для этого имени мы можем указать полное тождество с др.-инд. bhutanatha — "властелин духов", также Bhutanatha — одно из имён бога Шивы. Тем самым в ономастике Старой Скифии обнаруживается соответствие индийскому культовому слову и теофорному имени, что, по нашему мнению, трудно переоценить. Словообразовательная сложность имени Бутуна- косвенно отражает сложность и развитость соответствующих религиозных воззрений. Этимологическое тождество Бутунатос = Bhutanatha — недвусмысленно свидетельствует, что некоторые представления этого культа ... принесены индоарийцами в Индию из Северного Причерноморья. С лингвистической точки зрения, важно отметить, что это сложение носит специфически индийский характер, без иранских соответствий» (IА. С. 114).
Танцующий Шива
В надписи II—III вв. н.э., посвящённой памяти некого Домнина, выходца из города Тиры (в устье Днестра), сына «благородных родителей», названы их имена: отец — Аврелий и мать — Магадава. «Перед нами, конечно, форма, практически тождественная др.-инд. maha-deva — м.р. "великий бог", также имя Рудры или Шивы, далее — имя Парвати, жены Шивы, и ряда других женщин. В применении к женщине это имя читается как "(принадлежащая) Великому богу". Соответствующие понятия выражаются по-ирански иначе, поэтому не может быть и речи о сарматской принадлежности имени, несмотря на хронологически позднесарматскую эпоху» (IА. С. 114—115). Конечно, неизвестно, были ли эти индоарийские имена именно сербскими, но сербы говорили на индоарийском языке и в любом случае хорошо понимали их значение.
Можно сказать, что воинственному индийскому племени сербов повезло — его далёкий путь оставил след в анналах истории, его яркое этническое своеобразие нашло отражение в фольклоре соседних племён, а имя носит и ныне живущий кровнородственный народ. На долю другого арийского племени выпал иной жребий.
Глава 6. РОДИНА АСИЛКОВ
В настоящее время асилки, в отличие от здравствующих сербов, живут исключительно в белорусских преданиях. А ведь судьба этих древних племён была похожей...
В I веке н.э. Плиний сообщает в своих трудах одно из местных названий Дона — Силис, которое Трубачёв переводит как «каменный», от др.-инд. sila — «камень». Другие названия этой реки — Танаис, Синд, Синум, то есть «река Синдов», «Индийская река» .
Каменный Дон, Силис, Синд, река индов. Отсюда началась великая арийская миграция в страну, позже названную «Индия».
Во II веке н.э. Птолемей пишет о народе Осилои на нижнем Дону. В этом слове Трубачёв видит возможность префиксального о-sil, то есть народ, живущий «у Силиса», «по Силису» (сравни: по-Донье, по-Волжье). Каменный народ у каменной реки. А «в Северо-Западной Индии, где течёт река, называвшаяся Sindhu-, сохранялось предание, хорошо отражённое и классической литературой (Мегасфен, Арриан, Диодор, Страбон), о реке Силлас, Силиас, Силас, где-то на севере Индии и о живущем там народе Силеис. В этой уникальной реке, гласит предание, ничто не плавает, но тонет, окаменевая...» (IА. С. 38). Такое физическое явление возможно при большой концентрации соли в воде. И если ныне такого эффекта в водах нижнего Дона не наблюдается, это не значит, что его не было вовсе. Например, таманские грязевые вулканы тоже то появляются, то исчезают.
В низовьях Дона
В белорусских сказках нет сведений о том, откуда пришли осилки. Наоборот, подчёркивается, что осилки появились на территории Белоруссии в древние времена, до прихода туда славян. Видимо, какое-то время эти племена проживали рядом.
Асилки — сильные и великодушные богатыри, помогающие героям сказок. Часто в повествование вставляется следующий эпизод, никак не связанный с дальнейшим сюжетом сказки: «осилки забавлялись тем, что перебрасывали топоры или камни (а скорее всего, каменные топоры) через реку». Эта постоянно возникающая в связи с Осилками тема «воды, камня и силы» очень напоминает известный с древности приём зашифровки и передачи особо значимой информации.
Например, в ведийских гимнах при описании деяний какого-либо вполне определённого Бога его имя не называется, но в тексте используются слова, имеющие в своём составе слоги, из которых состоит имя восхваляемого Бога. При монотонном произнесении текстов это Имя отчётливо слышится присутствующим. Если отнестись к белорусским сказкам с тем же уважением, вниманием и пониманием, с каким мы относимся к Ведам, то можно услышать что-то вроде: «рядом с нами жило когда-то родственное и доброжелательное племя с каменной реки Сила».
Рассказы о покинутой родине всегда прекрасны. И, наслушавшись их от осилков, славяне в течение многих столетий стремились к Дону, к Кубани, в баснословные изобильные земли, туда, где в числе прочих волшебных вещей можно было добыть молодильные яблоки. Об этом в следующей, 7 главе.
