ИШИ В ДВУХ МИРАХ Часть вторая. МИСТЕР ИШИ

Глава десятая. ЛУЧЕЗАРНЫЙ ГОД

Шел 1914 год. Весна бродила в воздухе, наполняла комнаты музея п соседнего с ним дома куви. Три друга Иши, не отдыхавшие в течение долгого времени, с нетерпением ждали окончания семестра, чтобы отправиться в путешествие. Но куда? А почему бы не поехать всем троим, захватив с собой и Иши, в страну яхов, к Милл-Крику и Дир-Крику? Уотемени, Поупи и Шеп считали, что эта великолепная идея наверняка понравится Иши. Однако он был настроен менее оптимистично и не высказал особого энтузиазма, когда его спросили, хочет ли он поехать на родину. Этот вопрос и так задавали ему слишком часто. Он пытался отговорить своих друзей, ссылаясь на то, что в его стране нет домов, постелей и пищи. Там холодно и неуютно. И потом, как они собираются попасть в каньоны? Это очень далеко от поезда, и там нет тропок. Друзья отвечали ему, что им надоели дома и стулья и что они возьмут с собой одеяла, еду и лошадей, на которых перевезут багаж. Даже упоминание о лошадях не сделало путешествие более привлекательным для Иши. Правда, он всегда мечтал обзавестись лошадью и фургоном, но его собственные представления о лошади не выходили за пределы охотничьей практики. Он привык убивать и есть это животное, когда голод и исчезновение оленей и лососей вынуждало его к этому. Мысль о том, что ему придется ехать верхом на лошади, казалась ему ужасной, но его три друга не желали слушать никаких возражений. И уж если они так вбили себе в голову эту поездку, Иши пришлось согласиться. «Сумасшедшее путешествие»,— вздыхал он и покачивал головой, хмуря брови. Он покорился безумству своих друзей, но был очень несчастен.

Иши не боялся, что его могут оставить на родине и ему вновь придется вести жизнь одинокого скитальца. Шеп не раз говорил ему, что музей всегда будет его домом, а Шеп не мог сказать неправду. Но вернуться на родину — это все равно что посетить Страну Мертвых. Мятущиеся души его истерзанного народа, наверно, все еще бродят там. Увидеть вновь Вовунупо-Му-Тетна — значит вновь пережить тот страшный день, когда топографы ворвались в его деревню и он навсегда потерял свою сестру. Конечно, Иши с удовольствием отказался бы от поездки, но он не хотел огорчать своих друзей.

Между тем приготовления были в самом разгаре: посуда, одеяла, инструменты и прочие предметы, взятые из больницы, музея и университета, были упакованы и сложены в одной из комнат музея, где хранились древние скелеты. По мнению Иши, место было выбрано очень неудачно. Души тех, чьи кости были так осквернены, войдут в пищу и имущество и навлекут беду навею экспедицию, объяснял Иши Поупу. Тот внимательно выслушал его и ответил, что он предвидел эту опасность и принял меры против нее. Все было тщательно спрятано в банках и заперто в ящиках и чемоданах. Магия куви не позволяла духам проникнуть сквозь замки и печати. Иши знал могущество этой магии и надеялся, что она обезвредит воздействие оскверненной комнаты, в которую сам он никогда не входил.

Он упаковал свои лучшие луки и колчаны со стрелами, гарпуны и сверло для добывания огня — все то, что было с такой любовью сделано им в музее и составляло предмет его гордости. Еще недавно эти вещи лежали под стеклом в витринах, и люди приходили поглядеть на них. Разве он мог представить себе, что ему еще раз придется взять их в руки и показать друзьям свой прежний дом.

Щемящее чувство тоски по родине овладело им, когда он вспомнил родной запах сосен на склонах Ваганупы, вкус свежего лосося и оленя, знакомый холодок земли под ногами. Снова вдохнуть свежесть стремнин Дир-Крика! Снова охотиться с копьем и стрелять из лука! Но на этот раз не ради забавы или «спорта», а для того, чтобы добыть пищу себе и своим спутникам. Нахлынувшие воспоминания полностью вытеснили сомнения и страх, так что ко времени отъезда Иши стал самым активным членом экспедиции.

Но чтобы Иши мог убить своего оленя, необходимо было получить разрешение от комиссии по охоте и рыболовству. Вот что оно гласило:

«Всем, кого это может касаться!

В соответствии с законом отдел антропологии университета Калифорнии в лице д-ра А. Кребера, д-ра Т. Уотермена и д-ра С. Поупа получает разрешение на отлов в научных целях одного оленя-самца в любое время и всеми возможными способами. Данное разрешение санкционирует перевозку туши убитого оленя и ее дальнейшее использование. По решению правления».

Готовящаяся экспедиция получила известность в университете. Уотермен в своем письме к Креберу касается ряда причин, которые заставили предпринять эту экспедицию. Как мы видим, они стоили того, чтобы сломить упорство Иши. Уотермен дает яркие характеристики отдельным членам отряда:

«Я думаю, что, работая в дружеском контакте, мы втроем сможем за лето изучить этнографию, этноботанику, этногеографию и все остальное «этно» южных яна (яхов). Что касается нашего доктора, то он совсем не глуп, если занялся стрельбой из лука. Я чувствую, что этот человек (Поуп) будто бы нарочно создан для нас. Мне бы хотелось выжать из него все, что возможно. Он узнал от Иши гораздо больше названий растений, чем я. Он более осведомлен в этой области и более трудолюбив. К тому же он получает все сведения, совершенно не утомляя Иши. Конечно, трудно переманивать человека со средствами. Его свободное время стоит больших денег, он может брать по два с половиной доллара за двадцатиминутный визит. Единственное, что его может привлечь в нашу экспедицию,— это шанс подстрелить оленя из лука в компании аборигена и возможность публикации. Для того чтобы немного поработать с Иши, я хочу весной отвезти его ненадолго в Беркли и там побеседовать с ним. Я постараюсь устроить его в моем доме... Я говорю, что Поуп понимает Иши, подразумевая эмоциональную сторону дела, а не лингвистическую. Они стали близкими друзьями и в этом смысле понимают друг друга. У них очень много общего...»

Наступил май, и экспедиция тронулась в путь. В нее входили доктор Поуп, его старший сын Сакстон-младший, высокий одиннадцатилетний мальчуган с копной светлых волос, сам Иши, круглолицый, поздоровевший и даже пополневший, с длинными черными волосами, отпущенными на индейский манер, и два профессора, один с несколько опереточными усами, другой — с бородой. Пассажиры и проводники с любопытством заглядывали в купе, занятое экспедицией. Чехлы луков, ящики, колчаны со стрелами, тетради, котелки и кастрюли занимали все свободное пространство. На полу лежали два спальных мешка, так как в купе было всего три спальных места. Иши с нетерпением ждал этой поездки на поезде. За то время, что он прожил в Сан-Франциско, он успел привыкнуть к трамваям и поездам. Но спальный вагон был совершенно необычным. Иши и Сакстон-младший с интересом изучали откидные полки, лампочки на стенах, звонок для вызова проводника и разного рода туалетные приспособления. Иши спал на верхней полке, она казалась ему более заманчивой и интересной. К тому же туда надо было забираться по лесенке. Его друзья выставили на ночь туфли за дверь, чтобы проводник почистил их. Иши отказался — он сказал, что чистил обувь перед выходом из музея. Было уже поздно, когда наконец погасили огни и все уснули в переполненном купе. А на следующий день рано утром поезд остановился в Байне. Члены экспедиции выгрузили все вещи на платформу, и здесь Иши небрежным жестом странствующего коммивояжера дал двадцать пять центов носильщику на чай.

Город Байна расположен в долине при впадении Дир-Крика в Сакраменто. На станции путешественников встречал мистер Эпперсон, сын которого помогал Уотермену в 1909 году разыскивать индейцев. Эпперсон был фермером, он хорошо знал страну Лассен. В течение многих лет он пас свои стада в горах. Эпперсон взялся обеспечить экспедицию верховыми и вьючными животными и должен был вместе с сыном выступать в роли проводника.

Оба Эпперсона сердечно приветствовали Иши, поздравив его с возвращением на родину. Однако Иши в течение первых нескольких дней относился к ним очень сдержанно. Если Эпперсон никогда не видел Иши и не знал, кто именно стрелял в него в 1908 году, то Иши, по-видимому, неоднократно наблюдал за ним и его сыном из своего укрытия. Он почти наверняка опустошал его хижины и в трудное время охотился за его скотом. Иши был очень честен и щепетилен в отношении чужой собственности. В мае 1914 года он со всей отчетливостью понял то, чего он не мог понять в августе 1911 года: с точки зрения белых людей, он и его соплеменники брали чужое имущество. Но он никогда не мог забыть других белых людей — грабителей и убийц, безжалостно уничтоживших его народ. Их кровавые деяния навсегда остались в его памяти. Правда, с тех пор он узнал много другого о белых людях, об их,взглядах и образе жизни. Столкнувшись с Эпперсонами и другими фермерами, которые теперь считали себя хозяевами его родной земли, Иши ожидал от них самого худшего. Однако же он испытывал некоторое чувство стыда за то, что и он когда-то был грабителем. Не в характере индейцев отрицать свою вину только потому, что кто-то другой виноват больше их. Но настороженность и недоверие скоро рассеялись. В отличие от большинства индейцев Иши не был подозрительным. Через несколько дней он понял, что его прежние враги желают ему добра, и отвечал им своим обычным дружелюбием.

В Вайне сразу же после того, как были навьючены мулы, Иши пришлось примириться с еще одним новшеством: он должен был впервые в жизни сесть на лошадь, вместо того чтобы охотиться на нее. Иши сидел в седле, как мешок,— твердо, невозмутимо и бесстрастно, целиком полагаясь на свою лошадь. Она сама решала, должна ли она идти шагом или трястись рысцой. Выйдя из долины, отряд устремился в горы, пробираясь сквозь густые заросли кустарника, скалы и булыжники. У впадения Салфер-Крпка в Дир-Крик сделали первый привал. Потом после более подробного осмотра местности было решено разбить здесь постоянный лагерь. Место как нельзя лучше подходило для этого — открытая ровная площадка, составлявшая примерно пол-акра, слегка поросла лесом и свежей травой, нужной для лошадей.

В отличие от многих экспедиций приготовление пищи, уборка, мытье посуды и другие тяготы лагерной жизни не вызывали никаких столкновений между членами отряда. Все они, каждый по- своему, не раз оказывались в подобных ситуациях и теперь, опять- таки каждый по-своему, наслаждались своей поездкой. Они были в стране, такой же пустынной и отдаленной, как и во времена Иши. Все также светило мягкое солнце, а вечера были такими холодными, что на ночь всегда оставляли костер. Иши опять вернулся к своей прежней одежде — набедренной повязке. Вслед за ним и три его друга вместе с Сакстоном-младшим стали ходить по лагерю раздетыми. Один Иши всегда сохранял благопристойность, оставаясь в набедренной повязке даже во время купания. Он внимательно наблюдал за новоявленными дикарями, но на них, казалось, не действовали ни дубовый яд, ни солнечные ожоги. Ноги их не были покрыты ссадинами и синяками. Может быть, духи древних яхов пришли ему на помощь и защитили его умных, добрых и в то же время глупых друзей.

Каждый день они купались в холодной речке. Они ели мясо и рыбу, которые приносили им охотники — Иши и Поуп, и жарили их на костре, нанизывая на палочки. Сидя или лежа вокруг костра, они пели под аккомпанемент небольшой гитары Поупа пли вовсе без аккомпанемента, если это были песни яхов. Иши обучил Сакстона-младшего нескольким простым па танца яхов, и они исполняли его под ритмичные хлопки в ладоши и пение Иши. И наконец, все рассказывали истории. Мифы яхов перемежались с легендами других индейских племен в пересказе Уотермена и Шепа. Поуп, Иши и Эпперсоны удивляли друг друга историями о встречах с медведем и лосем и своими рыболовными подвигами.

Но и у этого безобидного праздника была своя мрачная сторона — история человека, который почти не знал в жизни таких радостных и безоблачных дней. Зато теперь он был до краев наполнен счастьем. Иши был душой этой экспедиции, единственной экспедиции в его жизни.

В первый день охоты им с Поупом не удалось поймать оленя. «Кто-то курил?» —спрашивал осуждающе Иши и наложил запрет на курильщиков на целых два дня. «Запах табака,— говорил он,— передается через дыхание и отпугивает оленя». Два дня соблюдения этого запрета доказали справедливость слов Иши — олень был пойман.

Однажды произошел еще один из ряда вон выходящий случай. Поуп и Шеп убили гремучую змею и с гордостью принесли ее в лагерь. Это было грубейшей ошибкой. Каждый человек должен осторожно вести себя по отношению к гремучей змее, избегать ее тропы и мест отдыха. Только тогда он может надеяться на взаимную осторожность с ее стороны. Совершив явную п непростительную глупость, Поуп и Шеп усугубили ее, настаивая на том, чтобы зажарить гремучую змею — кто-то сказал им, что ее мясо по вкусу не уступает лягушачьим лапкам. Эпперсоны и молодой Сакстон были на стороне Иши и отказались пробовать приготовленное блюдо. Их молчаливое согласие вторило мрачным предсказаниям Иши: он считал, что все, отведавшие змеиного мяса, должны умереть.

Гремучая змея оказалась жесткой и невкусной, но все обошлось без последствий. Иши относил это за счет могущественной магии куви и своей собственной предусмотрительности: он сразу же изъял из употребления мачете, с помощью которого обезглавили и разрезали змею, и сковороду, на которой она жарилась.

Чем же занималась экспедиция помимо всех этих курьезов, каковы были ее цели? Прежде всего ее участники надеялись, что как только Иши вернется на родину и пройдет первый шок оживших и подчас мучительных воспоминаний, он покажет друзьям всю до мельчайших подробностей знакомую ему территорию своего племени. Тогда они могли бы понять и почувствовать мир индейцев с той степенью достоверности, которая свойственна самим индейцам.

Надежды экспедиции оправдались. Иши дал даже больше, чем думали его друзья. Прежде всего он был рад, что вместо объяснений на ломаном английском языке он мог наглядно показывать технику охоты на оленя, свежевания и разделывания туши, загарпунивания лосося, лазания по скалам, плавания в глубоких водоемах и десятки других каждодневных занятий яхов. Он вновь занимался привычным делом, но к этому примешивалось нечто новое: внезапно осознанное чувство истории. Прошлое становилось уже не просто ностальгией, а частью живого будущего. Благодаря воспоминаниям Иши он и его племя продолжали жить. Он рассказывал своим друзьям все, что он знал о старой жизни,— о технологии, географии, религии индейцев, чтобы яхи тоже могли принять участие в том параде народов, из которого состоит история человечества.

С каждым днем его друзья узнавали что-то новое о жизни яхов в период укрытия. Каждый день они видели новые места. Экспедиция побывала в деревне, где обитала маленькая группа индейцев, когда ее неожиданно обнаружил отряд топографов. Это место находилось на расстоянии всего лишь двух-трех миль от лагеря экспедиции, но их разделяли почти непроходимые заросли кустарника калифорнийских предгорий. Путешествие туда и обратно заняло у них почти целый день. Им пришлось буквально продираться через кустарник, а иногда пробивать себе путь с помощью мачете. Участники экспедиции понимали, почему так трудно было обнаружить маленькую группку индейцев. Путешественникам приходилось неоднократно переправляться через Дир-Крик. Они перебирались по веревкам, чтобы никого не унес ревущий поток. Широкие заводи нужно было переплывать, и тогда Иши в опасных местах помогал молодому Сакстону, держа его за волосы.

Иши купается в Дир-Крике. 1914 г.
Иши купается в Дир-Крике. 1914 г.

Излюбленные места охоты и собирательства, их названия, постоянные или временные поселения, небольшие деревеньки, пещеры, потайные тропы, точные места схваток с медведями и белыми людьми — все это становилось таким же реальным для друзей Иши, как и для него самого. Здесь можно было спуститься по веревке к ручью, расположенному глубоко внизу, и вернуться обратно, не опасаясь быть замеченным. Тут жгли погребальные костры; в этой пещере были захоронены останки предков, и во времена Иши туда не заходил ни один из смертных. Воспоминания наплывали одно на другое — вот следы каждодневных маршрутов, вот дорога последнего отступления, вот места, где наступила агония племени.

Путешественники провели неделю у Милл-Крика. Они разбивали лагерь в различных местах, постепенно узнавая, какой была территория, на которой жили яхи. Если начинался дождь, Иши вел своих товарищей в небольшую пещеру, нависавшую над Милл- Криком. Когда-то он сам вместе с четырьмя своими соплеменниками скрывался там от темноты и непогоды. Пещера представляла собой более или менее ровный уступ скалы, от четырех до восьми футов в ширину, защищенный с юга дугообразной крышей. Здесь путешественники так же, как когда-то индейцы, останавливались, разводили огонь, готовили пищу, ели, спали, разговаривали или пели, пережидая дождь. Поуп исполнял весь свой репертуар, но особенным успехом у Иши пользовались две песни на стихи Р. Киплинга «Гунга Дин» и «Мандалей». Дождь мог идти хоть два дня — в пещере было сухо и уютно. Беседа текла плавно и размеренно, говорили о героях старины, о народе Иши и даже о жизни после смерти. Иши и Поуп, казалось, пришли к соглашению, что



Карта страны яна, составленная Иши в 1914 году в Музее антропологии:
1 — ориентиры, важные для Иши; 2 — деревни; 3 — богатые деревни; 4 — тропы; 5 — места лова лосося

Страна Мертвых должна быть заселена сильными охотниками, скачущим оленем и могучим медведем.

Иши показывал отряду места знакомых ему с детства деревень. Правда, они опустели еще в то время, когда Иши был совсем ребенком, и он запомнил лишь их названия да имена нескольких жителей. Каждый день Иши посещал какое-нибудь забытое место, будившее в его душе потоки воспоминаний. Вот здесь лакомились олени, а в этих кустах он устраивал засаду. Однажды отряд проходил мимо очень большого камня. Иши остановился и поскреб пальцем землю. Да, это было то самое место! Он начал копать, и скоро стали видны кости медвежьей лапы. Когда-то он убил большого медведя, и все вдоволь наелись жареной медвежатины. Пир происходил как раз на этом месте, поэтому его назвали «Вамолоку» — «место медвежьей лапы», которая и была захоронена здесь в ознаменование этого события.


Близился к концу май, а вместе с ним приближались и сроки окончания экспедиции. Иши и его друзья прошли за это время большую часть древней территории яхов и нанесли на карту деревни, тропы, шалаши, закопченные пещеры, в которых когда-то прятались пятеро беглецов. Около двухсот индейских названий различных мест появилось на карте участников экспедиции, а в их блокнотах — почти столько же названий растений и трав, которые индейцы употребляли в качестве пищи или лекарства. Этнографы тщательно зафиксировали места бывших деревень, охотничьих угодий и погребений. Кроме того, они сделали много фотографий. Среди них и фотографии Иши во время купания, ловли рыбы, охоты и добывания огня на фоне потоков и гор страны яна.

Вьючный караван покидает каньон. 1914
Вьючный караван покидает каньон. 1914

Но основное занятие этой экспедиции не ограничивалось только изучением лингвистики и географии и относилось скорее к области психологии, нежели этнографии. Это касалось одного человека — Иши, для которого возвращение на родину вместе с тремя дорогими ему людьми было своеобразной психотерапией. Сначала Иши ни за что не хотел ворошить воспоминания, связанные с прошлым. Потом его удалось вовлечь в экспедицию, и тогда посещение знакомых мест заполнило разрыв между прежним и новым миром, который существовал в его душе. Он был счастлив, но вдруг почувствовал острое желание оказаться дома, в музее. Воспоминания о тяжелых днях в его жизни все еще причиняли боль. Остальные участники экспедиции с большой неохотой думали о возвращении в лоно цивилизации. Иши торопил их, заставляя скорее свертывать лагерь и нагружать лошадей. Он не жаловался даже во время обратного пути, когда ему пришлось опять сесть в седло и ехать до Вайны.

Почти все жители Вайны собрались на платформе, чтобы увидеть Иши. Он улыбался и дружелюбно пожимал протянутые руки, показывал технику стрельбы из лука и спел несколько песен. Но когда поезд подъехал к станции, Иши вошел в него первым. Застучали колеса — они должны были отвезти его в город и музей. Иши высунулся из окна и, помахивая шляпой, закричал тем, кто стоял внизу: «Леди и джентльмены! Прощайте!»

Всю обратную дорогу члены «безумного путешествия» строили дальнейшие планы. Они мечтали вернуться в страну яхов осенью, когда созреют желуди, или весной, когда зазеленеет клевер и лосось начнет подниматься вверх по течению рек. Было 1 июня 1914 года. Четверо друзей еще не знали, что им больше никогда не придется так беззаботно проводить время — первая мировая война нарушила все их планы. Не знали они и того, что у Иши остался всего какой-нибудь год жизни. Пора было более внимательно посмотреть на своего «дикаря», понять его, «датировать и определить» его и, наконец, попытаться выяснить факты его биографии.

Прежде, всего существовало официальное описание Иши с перечнем основных его примет. Иши так же, как и все другие американские индейцы, живущие в пределах Соединенных Штатов, находился под правительственной опекой. На каждого из них заведено досье. Было такое и у Иши. С помощью нескольких писем мы можем заглянуть в то отделение картотеки Вашингтона, куда попало дело Иши.

Иши занимался особый представитель Бюро по делам индейцев в Калифорнии К. Е. Келси, который жил в Сан-Хосе и имел там адвокатскую практику. Именно он послал телеграмму, на основании которой Иши был освобожден из оровиллской тюрьмы и отправлен вместе с Уотерменом в Сан-Франциско. Через два месяца после этой телеграммы мистер Келси получил директивное письмо, приказывающее ему собрать кое-какие сведения об Иши. Письмо исходило из Бюро по делам индейцев при Департаменте Внутренних Дел. Оно гласило:

«Трудно составить себе четкое представление о возможностях этого индейца в отношении цивилизации и трудовой деятельности. Поскольку этот индеец в течение некоторого времени находился под присмотром сотрудников музея, они могли определить уровень его интеллекта и способности к восприятию цивилизации. Расспросите более подробно, можно ли, во-первых, научить его приспосабливаться, по крайней мере в разумной степени, к условиям цивилизованной жизни и, во-вторых, можно ли научить его простейшим трудовым операциям, (подпись) 22-е. Заместитель уполномоченного».

Келси, по-видимому, был не в состоянии выразить содержание этого документа в более гуманной и доступной форме и просто переслал его в музей. Кребер ответил коротко: «Я прошу констатировать, что с самого начала Иши охотно и в полной мере приспособился к условиям цивилизованной жизни».

Вскоре Келси лично приехал в музей, чтобы повидать Иши и поговорить о его будущем. Он заверил Иши, что тот волен вернуться на Дир-Крик или, если он этого не хочет, может поехать в резервацию. Там он будет жить вместе с другими индейцами на средства, которые выделяет им правительство Соединенных Штатов. Все это Иши уже слышал раньше — в оровиллской тюрьме. Помня, что его никогда не принуждали оставаться в том или другом месте, Иши ответил решительным и быстрым отказом на предложение Келси: «Остаток моих дней я проживу так же, как и белые люди. Я хочу остаться там, где я нахожусь сейчас. В этом доме ко мне придет старость, и здесь я умру».

Келси, выполнив свой официальный долг, посоветовал Бюро удовлетворить желание Иши. Бюро так и сделало, оставив Иши в покое до мая 1914 года. После этого мистер Е. Б. Мерит, заместитель уполномоченного Бюро по делам индейцев в Вашингтоне, написал прямо Креберу:

«Было высказано мнение (в письме не указывается кем), что из-за его (Иши) преклонного возраста — шестьдесят с лишним лет — он так и не научился внятно говорить по-английски и что из-за прежнего образа жизни его умственное развитие, а также понимание нашего образа жизни, находятся на уровне шестилетнего ребенка».

Кребер ответил вежливым письмом на замечания заместителя уполномоченного Мерита:

«Иши легко приспособился к цивилизации и сам обеспечивал себя в течение года, работая в музее помощником сторожа. Возраст его колеблется между пятьюдесятью и пятьюдесятью пятью годами, и, хотя он овладевает английским очень медленно, его уже вполне можно понимать. Он делает успехи с каждым месяцем. Иши абсолютно не знал цивилизованной жизни, но его умственное развитие было совершенно нормальным. Он схватывает практические вещи удивительно быстро. Иши всегда мог вернуться на свою родину, к прежнему образу жизни, но он предпочитает оставаться в его теперешних условиях».

Кажется, Бюро больше не интересовалось Иши.

Попробуем представить себе, каким был Иши в 1914 году. По- видимому, он родился в 1860 или 1862 году, так что в 1914 году ему исполнилось пятьдесят два или пятьдесят четыре года. Он был человеком среднего роста — около пяти футов восьми дюймов.

Поуп не мог найти у него следов болезней, перенесенных в детстве, да Иши и не помнил, болел ли он. На его теле не было видно следов оспы или ветрянки, шрамов, рубцов от ожогов или ранений.

«Кожа светло-бронзовая с слегка красноватым оттенком, темнеющая под действием солнца, тонкая. Волосы черные, прямые, отпущенные почти до плеч, собранные на затылке в узел. Мускулатура хорошо развитая, с тонким слоем подкожного жира. Зубы все целы, крепкие, без следов кариеса или пиореи. Моляры сильно стерты, но в хорошем состоянии. Глаза прямо посажены, веки европеоидного строения (у других калифорнийских индейцев этот признак более монголоидный). Дыхание свободное. Нос большой и широкий. Грудная клетка большая, нормальная. Нижние конечности хорошей формы. Судя по движению ног, Иши не был быстрым бегуном. Тип телосложения свидетельствует скорее о выносливости и крепости организма. Неутомимый ходок. Рука небольшая. Восьмой размер перчаток. Ладони мягкие, пальцы тонкие и длинные, ногти овальной формы. Стопа широкая и крепкая; пальцы прямые и недеформированные; продольный и поперечный своды хорошо выражены. Кожа подошвы толстая, но не грубая. Ногти на пальцах округлой формы, крепкие, короткие».

Поуп прочитал целую лекцию о стопе в каждом из своих классов медицинской школы, после того как он изучил ногу Иши и сделал гипсовые слепки его стопы. Охотники и этнографы, путешествовавшие и жившие с индейцами в лесах, пустынях или прериях, рассказывали много удивительного об их походке. По их словам, индейцы движутся бесшумно и легко, ни одна веточка не хрустнет у них под ногой, ни один камень не сдвинется с места. Вот как описывает Поуп походку Иши:

«Иши как бы отталкивается своим большим пальцем, у которого удивительно развиты функции сгибания и отведения. Он передвигается довольно короткими шагами, при этом нога его как бы скользит по земле. Он ступает всей ногой и ставит ступню мягко, не искривляя ее».

Иши никогда не болел венерическими болезнями, хотя и имел некоторое представление об их существовании. Вообще, по словам Кребера, при обсуждении вопроса пола Иши был очень сдержан и всегда краснел, если кто-нибудь в разговоре касался этой темы. Заметив это, Кребер никогда не спрашивал Иши о его личной жизни. Поуп, пользуясь правом доктора, выяснил, что Иши, по-видимому, в течение всей жизни был лишен нормальных половых отношений. В маленькой горстке людей не было женщины, которую он мог бы назвать женой. Единственной молодой женщиной была его сестра или кузина. Они состояли в родственных отношениях, и Иши был очень привязан к ней не только потому, что она была подругой его юности, но и потому, что остальные члены группы были пожилыми людьми. Иши и его сестра относились друг к другу как нежные и любящие родственники, не более того.

С теми белыми женщинами, которых Иши встречал во время жизни в музее, он вел себя дружелюбно, но сдержанно. Он часто бывал на обедах у своих друзей и однажды прожил в доме Уотермена около трех месяцев. Во время этих визитов он никогда не начинал первым разговаривать с кем-нибудь из женщин: хозяйкой дома, ее дочерьми, матерью или гостями. Если женщина сама заводила разговор, он отвечал ей вежливо, но не глядел на нее и отводил глаза в сторону. Не нужно забывать, что это поведение предписывалось этикетом яна и было проявлением уважения. Трудно сказать, примешивались ли к этому другие чувства, вызванные длительным половым воздержанием.

Возможно, Хуан Долорес вел с Иши беседы о женщинах и вообще о взаимоотношении полов. Он говорил, вероятно, что индейцам лучше всего не интересоваться белыми женщинами, индеец и белая женщина не смогут понять друг друга и любовь их обречена на гибель, потому что они принадлежат к разным мирам. Так думал Хуан, хотя сам он немного позднее женился на белой женщине и прожил с ней несколько лет.

Следуя старой традиции яна, Иши ежедневно мылся и выщипывал самодельным пинцетом из щепочки волосы, выросшие за ночь на его лице. Как правило, никто не заставал его за этим занятием. Каждый день Иши причесывал свои длинные волосы. Он довольно часто мыл их и высушивал с помощью плетеной лопаточки, постукивая ей по волосам. В горах он привык смазывать волосы жиром. Поуп предложил ему лавровишневую воду в качестве заменителя, но он отказался от нее. Индейцы яна изготовляли особый состав из листьев и орехов лаврового дерева, подогревая их до тех пор, пока они не превращались в полужидкую массу. Ею натирали тело после «бани для потения»*. По словам Иши, это оказывало опьяняющее действие, подобно виски. В ящичке для вещей у Иши лежал кусок душистого мыла и коробочка с тальком — «женской пудрой». Он бережно хранил эти сокровища и не решался употреблять их.

___________
*Баня для потения имелась в каждом селении калифорнийских индейцев. В ней не мылись, а лишь согревались теплым воздухом над тлеющим костром, вызывая обильную испарину.

Иши был аккуратен по природе, и это закреплялось привычкой. Его одежда, предметы туалета, инструменты, сокровища,— словом, все его имущество было аккуратно разложено на полках в его маленькой комнате или было сложено, завернуто в бумагу и спрятано в комоде. Что бы ни делал Иши в музее, а изготовление орудий всегда связано с некоторым беспорядком, он расстилал газеты или брезент перед работой и старательно убирал за собой мусор. Во время экспедиции его друзья заметили, что он чистил рыбу или разделывал дичь, не оставляя после себя никаких отбросов, а стряпня и мытье посуды занимали у него гораздо меньше времени, чем у них,

То удовольствие, которое получал Иши от аккуратно размещенных вещей, чем-то напоминает присущее японцам чувство порядка, которое часто поднимается до уровня эстетической целесообразности. Эту черту нельзя объяснить нуждой или скудностью средств. Нужда никогда не приводила к упорядоченности пли эстетическому удовлетворению, к заботе о том немногом, что имеешь. Эстетический порядок — это, по-видимому, что-то врожденное, глубоко скрытое в душе. Некоторые культуры, выявляя эту способность, превращают ее в прочную традицию. Так было у яна и у японцев. Мы и мохавки, если брать два различных уровня общественного развития, не обладаем этим качеством.

Иши любил курить, но он не был заядлым курильщиком и мог неделями обходиться без курева. Он знал табак и раньше — священная трубка являлась частью обряда, ритуала и молитв его народа. Он считал вполне закономерным, что в госпитале запрещалось курить, и понимал, что это табу было связано не с возможностью пожара, а с чем-то другим. Иши был уверен, что молодежь не должна курить, не только потому, что это вредно для здоровья, но и из-за правил приличия. В музее и в других местах он встречал несколько человек, которые жевали табак. Он и сам с удовольствием предавался этому занятию, но только тогда, когда выходил из помещения и был в компании таких же любителей табака. Заниматься этим внутри дома значило для Иши осквернить его.

Иши любил общаться с другими людьми. Молодые врачи, студенты, сестры легко втягивали его в свои игры. Поуп узнал об этом лишь после смерти Иши. Никто не мог сравниться с Иши в лазании по веревкам, и никто не осмеливался, подобно ему, вставать на оконный карниз верхнего этажа. Балансируя на. карнизе, он смеялся и делал вид, что принимает вызов стоящих внизу людей и собирается прыгнуть. Он держался на этом выступе так же надежно, как если бы это были привычные для него камни Милл- Крика. Иши уступал своим молодым друзьям в играх с мячом, потому что он не мог бросать его так далеко и точно, как они. Этому можно научиться только в раннем детстве. Он неплохо боксировал и боролся, хотя совершенно не был знаком с техникой этих видов спорта. Борьба с друзьями доставляла ему много радости. Он знал несколько стилей плавания и обычно плавал на боку. Там, где течение было особенно быстрым, Иши плыл своеобразным брассом. Других стилей плавания он не знал. В отличие от индейцев юрок Иши никогда не прыгал в реку, предпочитая осторожно слезать с берега в воду. Однако он хорошо плавал под водой и нырял на большие расстояния. Иши целыми днями мог ходить, охотиться, ловить рыбу и стрелять из лука, не зная усталости. Он был интересным и неутомимым партнером в любом виде деятельности. По замечанию Поупа, «Иши никогда не исчерпывал до конца запаса своих сил и был очень вынослив».

Независимо от того, была ли это работа или игра, Иши всегда старался быть среди людей, предпочитая компанию одиночеству. Однако он делал это не для того, чтобы продемонстрировать свое превосходство в силе и мастерстве. Стремление к саморекламе было чуждо ему. Иши не одобрял белого человека за его страсть к конкуренции и соревнованию. Он никогда не хотел выделиться и быть первым. Возможно, по этой причине он не любил акробатику и трюкачество.

Обычно Иши был очень спокойным и уравновешенным, он никогда не выходил из себя. Он выражал неудовольствие и проявлял некоторое волнение, когда кто-либо без разрешения трогал или перекладывал его вещи. Сам Иши никогда не брал чужих вещей и так ревниво относился к музейному имуществу, что однажды сделал замечание Поупи, когда тот взял карандаш, принадлежащий музею. С другой стороны, ничто не доставляло ему такой радости, как возможность сделать кому-нибудь подарок. Он раздавал свои наконечники для стрел и копий, даже луки, на изготовление которых уходило столько времени и труда. Во время экспедиции он наслаждался ролью хозяина, готовя, подавая и деля пищу, добытую в результате удачной охоты.

Иши был по-своему религиозен, но его вера была такой же органичной и непринужденной, как и его улыбка. В соответствии с обычаями яна он верил в сотворение мира и людей богами и полубогами и в те запреты, которые они передали людям. Иши также верил в существование Страны Мертвых, где жили тени умерших яна. Христианская вера интересовала его и казалась ему вполне разумной и понятной. Иши пришел к заключению, что бог белых людей не желает пускать индейцев в свой дом, хотя Лауд и убеждал его в обратном. Вероятно, Иши пришло в голову, что души белых людей не могут войти в круг мертвых яна. Но он был слишком вежлив, чтобы прямо сказать об этом.

Иши хорошо себя чувствовал со своими друзьями, шутил, любил, когда его поддразнивали, и сам платил тем же. И он любил поговорить. Рассказывая что-либо, особенно если это была длинная и сложная история, он покрывался испариной, и его голос начинал звучать фальцетом от возбуждения. Весной 1915 года Кребер писал Сэпиру: «Иши буквально распирает обилие мифологических, этнографических и географических сведений, которыми он хочет с кем-нибудь поделиться. Но необходима некоторая подготовка для того, чтобы он мог достаточно медленно продиктовать связный текст для записи».

Нет нужды говорить, что Иши не научился читать. Он мог распознать некоторые надписи— «Не курить», «Гасите свет», обычные для Сан-Франциско афиши, буквы и числа на городском транспорте, которым он пользовался, заголовки газет и время на часах. Он получал удовольствие от юмористических картинок и без труда понимал их смысл (но, может быть, сорок лет назад юмор был более простым и понятным, его можно было понимать без помощи слов).

Об «испорченном» английском языке Иши говорилось слишком много. По словам Кребера, никто из сотрудников музея, за исключением Сэпира, обладавшего прирожденным лингвистическим даром, не мог пользоваться языком яхов так верно и точно, как Иши пользовался английским. Кребер подсчитал, что к 1914 году словарный запас Иши включал пятьсот или шестьсот английских слов. Конечно, он понимал и те слова, которыми не мог пользоваться. Многие слова яна оканчиваются на гласную, как и в итальянском языке. Согласные в окончаниях английских слов доставляли Иши, как и итальянцам, много неприятностей. Он пытался произносить их на свой лад, добавляя к ним гласный звук. Например выражение «Сколько денег?» в интерпретации Иши звучало: «Сколько, деньги?»

Из-за особенностей своего произношения Иши может показаться читателю слишком странным и ребячливым. Любой выходец из Европы, будь он в возрасте Иши, живя в Америке в течение четырех лет, в достаточной степени овладел бы английским. Однако Иши за то же самое время добился, казалось, немногого: словарь его был небольшим, а сами слова — искаженными. Но надо понять, что Иши встретился не только с незнакомым языком, но и с незнакомыми предметами, поступками, представлениями и понятиями. Конечно, слова «книга», «банк», «сковорода» не так уж сложно выучить. Но представьте себе ваши затруднения, если вы не имеете никакого понятия о письме, если вы не знаете, что означают буквенные знаки на страницах книги, не понимаете их смысла, если вы не знаете, что такое деньги и для чего нужна сковорода.

Фонетическое написание слов яна упрощено в этой книге. Здесь не указаны придыхание и щелкающие согласные, которые так понравились Уотермену,— их можно уловить только на слух.

Когда Иши хотел сказать шляпа, он прибавлял окончание на, произнося это слово в соответствии с формой мужского диалекта.

Если бы это слово было в языке яна, женщины произносили бы его «шляпа», а мужчины сказали бы «шляпана».

Точно так же Иши говорил не «овца», а овца-на. И Уотермен, и Поуп вспоминали, что Иши часто добавлял окончание ти к некоторым фразам, например Сколька стоит-ти, или словам вода-ти, чикакати (перепелка). На языке яна ти соответствовало нашему это (есть). «Сколько это стоит», «это вода», «это перепелка» — вот что подразумевал Иши. Читателю, не знакомому с языком яна, подобное произношение могло бы показаться примитивным, однако это далеко не так. Многие слова Иши произносил так же, как и живущие в Америке итальянцы. Искаженный язык можно услышать не только от иностранца, но и от уроженца страны.

Некоторые звуки давались Иши легко, и он произносил их без заметного акцента. К ним относились, например, ш, ч и л — все они были в языке яна. Зато звуки р и ф отсутствовали у яна, и Иши говорил лис вместо рис и клолик вместо кролик, шеп вместо шеф.

Иши запоминал без особого труда как единое целое короткие предложения. Одним из таких предложений был простодушный вопрос: «Он тебе нравится?» Своим лингвистическим совершенством эта фраза была, без сомнения, обязана искреннему желанию Иши знать мнение других о новом человеке. Иши очень гордился своим первым длинным предложением: я балшой человек куру шигару. Наверное, он перенял эту фразу у одного из своих знакомых, который дал ему сигару.

Большую часть английских слов Иши произносил очень аккуратно, старательно соблюдая слоги. Друзья вспоминают, как он мучительно повторял за ними: кардопель — картофель; копе — кофе, карашо — хорошо и т. д.

В языке Иши попадались и смешанные фразы, составленные из яна и английского. Так, слово оуна — огонь часто фигурировало в сочетании с английскими словами: ленивый оуна-ти могло означать ленивый мальчик или медленный огонь. Он говорил и безумный оуна, то есть безумный, как огонь, или обжигающий, как виски. При этом он отчетливо научился произносить звук з. Слишком много я куру означало туман, слишком много вода-ти — сильный дождь. Некоторые фразы Иши вошли в обиход его друзей. Не исправляя их, они говорили вслед за ним Все ли сцасливы? и называли друг друга Поупи, Уотемени, Шеп.

Халло, или в официальных случаях хау-деду, звучало у Иши очень тепло и сопровождалось приветливой улыбкой. Но прощался Иши неохотно. Его обычными словами было вопросительное «Вы идете?» или альтернативное «Вы остаетесь. Я ухожу». Иногда он мог сказать и гудбай, если чувствовал, что от него этого ждут, но он не любил этих слов. По каким-то личным мотивам или в соответствии с привычкой при прощании нельзя было произносить никаких слов.

Однажды Иши встретился с индейцем сиу. Это случилось во время представления «Дикий Запад», на который пришли Иши и Поуп — оба большие любители такого рода зрелищ. Среди зрителей и участников было немало индейцев прерий. Один из них — высокий величественный человек с разукрашенным лицом и в головном уборе из перьев — подошел к Поупу и Иши. Оба индейца в течение нескольких секунд молчаливо изучали друг друга. Потом сиу спросил на чистейшем английском языке: «Из какого племени этот индеец?» «Яна, Северная Калифорния»,— ответил Поуп. Сиу потрогал волосы Иши и, внимательно посмотрев ему в лицо, сказал: «Это очень достойный индеец». Когда он ушел, Поуп спросил у Иши его мнение об индейце сиу. «Он большой Шеп»,— с энтузиазмом ответил тот.

Иши не высказывал никакой критики в адрес белого человека. Но он внимательно наблюдал за ним, анализировал его поступки и имел о них свое мнение. Иши одобрял множество удобств в мире белого человека — иначе и не могло быть после тех лишений, которые выпали на его долю. Он считал белого человека удачливым, изобретательным, очень умным, но немножко ребячливым, несдержанным и не понимающим таинственных сил природы.

Кребер в ответ на мою просьбу охарактеризовать Иши так сказал о нем: «Он был самым терпеливым человеком, которого я когда-либо знал. Я имею в виду то, что он постиг философию терпения. Страдания не озлобили его и не сделали нытиком, он был жизнелюбив и вынослив». Все друзья Иши считали, что жизнерадостность была основной чертой его характера. Он стремился во всем найти удовольствие и вел размеренный образ жизни, стараясь немного работать, немного отдыхать и быть всегда в окружении друзей.

Мы знаем об Иши многое. Он как бы стоит перед нами, наполовину освещенный солнцем наших знаний о нем, наполовину скрытый тенью нашего неведения. Что же скрывалось за этой тенью, какие неосуществленные возможности и невыполненные обещания ушли вместе с ним? У Иши было только одно имя, а не два или три, как обычно у индейцев. У него был только один адрес, хотя музей и стал впоследствии его настоящим долгом. Временами ему не с кем было перекинуться словечком на своем родном языке, и у него не было ни жены, ни детей. Подобно тысячам других индейцев, он был беззащитен перед болезнями современной цивилизации, и это в конце концов привело его к гибели.

Сто лет прошло с тех пор, как родился Иши, и около пятидесяти лет с тех пор, как он умер, и все-таки его история все еще продолжает волновать воображение. Он был своего рода уникумом — последним представителем мира индейцев, в одиночку совершившим столь решительный переход из каменного века в век железа. Он был как бы живым доказательством основного тезиса антропологов, что современные люди — представители вида Homo sapiens — будь то американские индейцы или греки времен Фидия, не имеют существенных биологических отличий и обладают неограниченными возможностями в приспособлении к меняющимся условиям жизни, в познании и усвоении новых видов деятельности, в способности к абстрактному мышлению.

Жизнь не предоставляла Иши особенного права выбора. И все- таки он сумел выбрать мужественный и просвещенный путь. В оровиллской тюрьме он решительно отверг предложение присоединиться к угнетенным членам своей расы и пошел рука об руку с белым человеком. Впоследствии он также решительно отказался от правительственной опеки и выбрал статус экономической независимости. И когда цивилизация наградила его туберкулезом, он мужественно боролся с болезнью, стараясь не быть в тягость тем, кто заботился о нем.


Следующая страница:
Эпилог. СМЕРТЬ В МУЗЕЕ