Середина 60-х — начало 70-х годов прошлого столетия — это эпоха Гражданской войны, убийства Линкольна и движения саквояжников *. В Калифорнии в это время достиг своего апогея конфликт между индейцами и белыми.
____________
*Саквояжники — термин, распространенный на юге США после Гражданской войны. Так называли северян, стремившихся к захвату власти и осуществлявших политические действия при помощи негров. Символом принадлежности к движению считался ковровый саквояж (carpetbag, англ,— саквояж), в котором северяне носили имущество.— Прим. Годиной.
В эти же годы маленький мальчик Иши впервые начал постигать законы и обычаи своего племени. Прошло десять лет после начала золотой лихорадки. Яхи еще жили в своих родных деревнях, но никогда прежде судьба их не была столь трагической. Они продолжали учить своих детей языку и ремеслам предков, но ужас смерти уже входил в их дома. Привычный мир древних яна был разрушен: молчали некогда шумные деревни, опустели дома, умерли их обитатели. Лишь небольшая группа яхов, островок в этом мире разрухи и отчаяния, сумела на целых полстолетия продлить историю бывшего народа яна.
Но и ее дни были сочтены. Под давлением белых фермеров индейцы уходили все дальше и дальше в горы, в суровые и непригодные для жилья места, куда не могли пройти стада белых. Теперь сами обстоятельства вынуждали их заниматься грабежами. Рейды становились их единственным средством к существованию: если не удавалось убить животных, они грабили хижины пастухов и уносили с собой хранившиеся там запасы пищи. Чтобы не попасть под пули шерифа, фермера или погонщика скота, индейцам приходилось соблюдать особую осторожность. Их осталось слишком мало, и они не могли позволить себе рисковать. Иногда рейд приносил им богатую добычу, иногда они возвращались с пустыми руками. Но каждое их выступление влекло за собой ответные репрессии со стороны белых.
Ранчо Уоркмена находилось в нижнем течении Конкоу-Крик, сравнительно далеко от территории яхов. 15 августа 1865 года здесь были убиты трое: сама миссис Уоркмен, наемный рабочий Джон Бенкс, по прозвищу Шотландец Джон, и молоденькая англичанка Розанна Смит, только что приехавшая в Америку. А за два дня до этого в районе Больших Лугов были похищены несколько женщин и девушек из племени майду. Кажется в высшей степени невероятным, что два столь отчаянных и безрассудных поступка были совершены почти одновременно небольшой группой индейцев, находившейся к тому же в весьма стесненных обстоятельствах. Но тем не менее все были уверены в виновности яхов. Кто-то утверждал, что следы от ранчо Уоркмена и с Больших Лугов вели прямо к Милл-Крнку. Семнадцать вооруженных мужчин, и среди них возмущенные соседи Уоркменов, вновь объединились под началом Андерсона и Гуда.
Казалось бы, после осуществления этих кровавых и дерзких вылазок яхам следовало быть начеку. Дело, однако, обстояло совсем не так. Андерсон и его отряд незамеченными проникли в ущелье Милл-Крика и остановились неподалеку от бывшего лагеря Брафа. Это было излюбленное место Андерсона — расположенные здесь три холма служили как бы естественным укрытием и позволяли вести наблюдение за рекой и за одной из самых крупных индейских деревень. Под прикрытием безлунной ночи Андерсон разделил своих людей на две группы: одна из них оставалась у трех холмов и должна была закрывать верхний выход из деревни, другая, во главе с Гудом, спряталась в засаде, близ нижнего выхода и держала на прицеле единственный доступный брод через ручей.
Андерсон превосходно знал местность и особенности каждой деревни. Знал он и то, как будут вести себя жители деревни во время неожиданной атаки. Все это он изучил еще во время походов против центральных и северных яна. Именно поэтому его очередная операция прошла настолько успешно, что едва не закончилась «полным истреблением милл-криков». Дождавшись рассвета, Андерсон обрушил на спящую деревню град выстрелов. Как он и предвидел, яхи бросились к броду и попали прямо под ураганный огонь Гуда. Перепуганные индейцы прыгнули в Миля- Крик, но быстрое течение не могло служить хорошей защитой. Они становились отличной мишенью для ружей Гуда, и скоро воды Милл-Крнка окрасились кровью его народа. Как пишет Андерсон, «множество мертвых тел плыло вниз по реке, кружась в быстром течении».
По своим результатам это была самая «блестящая» экспедиция Андерсона. Помимо обычного сбора скальпов она была отмечена целым рядом неслыханных зверств. Андерсон не вдается в подробности и ограничивается лишь лаконичным замечанием: «Жители Конкоу были настолько возмущены ужасными преступлениями индейцев (кстати говоря, конкретно не упомянутыми автором) по отношению к белым женщинам, которых они убили, что я разрешил им действовать так, как они сочтут нужным».
Лишь немногим индейцам удалось избежать гибели. Маленький мальчик Иши и его мать оказались среди них. Иши помнил то ужасное утро, но он предпочитал никогда не рассказывать о нем. Возможно, что именно тогда был убит его отец. Каратели обыскали разрушенную деревню и с триумфом отправились домой, привязав к поясу длинные нити скальпов. Гуд взял с собой маленького мальчика, найденного им в одном из домов во время грабежа деревни. Мальчик лежал укрывшись с головой одеялом из овечьих шкур. На ногах у него было по шесть пальцев: эта особенность, видимо, и стала причиной особого расположения Гуда.
Много, много лет спустя после этого страшного августовского утра на том месте, где когда-то была деревня, находили остатки легких летних жилищ, перевернутые корзины для пищи, сломанные гарпуны и луки. Все это было разбросано среди белеющих на солнце костей мертвецов. Пренебрежение к мертвым было настолько несвойственно яна, что эта картина сама по себе свидетельствовала об их отчаянном положении. Их атаковывали снова и снова, то в одной, то в другой из больших деревень, расположенных вдоль по течению Милл-Крика. Это была самая заселенная по масштабам яхов область, вытянувшаяся в длину на пятнадцать — двадцать миль от деревни Лаврового дерева до Блэк-Рока. Она захватывала лишь узкую полоску берега реки с бродами, пещерами и скалами.
Карьера яхов как возмутителей спокойствия близилась к концу. Число их было сведено к минимуму, и теперь потеря хотя бы одного человека ощутимо сказывалась на всех членах племени, приближая его полное исчезновение.
В воспоминаниях Сима Моука описано еще одно опустошительное нападение Андерсона, относящееся к 1866 году. Отчаявшиеся индейцы допустили крайнюю неосторожность: они вновь ограбили ранчо среди бела дня. Миссис Сильва, жена владельца ранчо, вместе с помогавшим ей работником пересаживала пчел в улей. Случайно оглянувшись, она увидела, как несколько индейцев, нагруженных провизией, вылезали из окна дома. Индейцам удалось скрыться, но через несколько часов по их следам пустился Андерсон со своим отрядом. Он шел за ними по пятам вплоть до Дир-Крика. Здесь индейцы предусмотрительно разобрали бревна, по которым сами они прошли через ручей. Преследователям пришлось спешно сооружать между валунами некоторое подобие моста. Может быть, индейцы недооценивали способности белых (и действительно, одному человеку это было явно не под силу), а может быть, они просто ничего не знали о погоне. Во всяком случае, приблизившись к своей деревне, они забыли об осторожности. Андерсон со своим отрядом совершенно неожиданно появился на краю ущелья, нависавшего над Милл-Криком. Беспомощные индейцы, рассыпавшиеся по всему склону, служили отличной мишенью. Пощады не было никому. Один из индейцев спрятался за струями водопада. Джейк Моук, брат Сима, заметил очертания человеческой фигуры, укрывшейся за потоками воды. Он начал стрелять и стрелял до тех пор, пока тело не рухнуло в водоем. Эта экспедиция, принесшая яхам смерть и истребление, была для братьев Моук не более чем увеселительной прогулкой. Сим подробно описывает, как Джейк залез в воду и за волосы вытягивал на берег подстреленную им добычу.
А вот что рассказывал Сим о возвращении отряда домой: «Мы собрали всю добычу (в том числе и шляпу с цветочками, которую индейцы украли в доме Уоркменов) и упаковали ее, чтобы отвезти в долину. Андерсон ехал верхом на маленьком белом муле, и, когда мы стали спускаться вниз, кто-то из нас предложил Андерсону надеть эту шляпу. Мы достали ее из вьюка и с трудом натянули на голову Андерсона — она была мала для него. Потом мы вытащили какой-то скальп, привязали его к хвосту мула и двинулись дальше. На пути мы встретили несколько фургонов с иммигрантами. Они ехали в Орегон. Возницы останавливались. Из фургонов с любопытством выглядывали женщины и дети. Забавное это было зрелище: огромный человек на крошечном муле, длинное ружье поперек седла, шляпа с цветами и длинноволосый скальп».
В 1867 или 1868 году Андерсон и его люди вновь выследили большую группу яхов. Точная дата и причины резни остались для нас неизвестными. В официальных отчетах содержится лишь неясное упоминание о каком-то убийстве. Появление имен миссис Аллен и миссис Дерш не может служить поводом для экспедиции, так как за их убийство, происшедшее значительно раньше, заплатили своей кровью центральные и северные яна. Достоверно известно лишь то, что в пещере близ лагеря Секо, расположенной к северу от Милл-Крика, было убито около тридцати трех яхов. Их скальпы стали добычей белых, а пещера превратилась в еще один склеп с грудами белеющих костей. И индейцы и белые старались обходить ее за версту.
Последнее массовое истребление яхов проходило без участия Роберта Андерсона и Хирама Гуда. «Оровиллская гвардия» вообще не имела к нему никакого отношения. Четверо пастухов — Дж. Дж. Богарт, Джим Бэйкер, Скотт Вильямс и Норман Кингсли — пасли скот в горах. Когда их пребывание там уже близилось к концу, кто-то из них однажды утром заметил на траве кровавый след. Они пошли по нему,' надеясь найти раненого бычка. След привел их к верховьям Милл-Крика. Они нашли сломанную стрелу, а немного поодаль, в кустах, остатки туши убитого животного. Должно быть, охотники боялись задерживаться надолго. Вместо того чтобы тщательно освежевать и разделать тушу, они торопливо вырезали несколько больших кусков мяса и, припрятав остальное, ушли прочь в надежде вернуться еще раз.
Разузнав эти подробности, пастухи вернулись в лагерь. Наутро, захватив собак, они вновь пришли на место происшествия. Собаки без труда взяли след и привели их в ущелье Милл-Крика к большой пещере в верхнем течении реки. В этом отдаленном и, казалось, совершенно безопасном месте жило свыше тридцати индейцев. Среди них были маленькие дети, совсем младенцы. В пещере было припасено много продуктов, свежее и сушеное мясо. Нечего и говорить о том паническом ужасе, который охватил индейцев при виде хорошо вооруженных белых мужчин. Те расстреливали их в упор, не щадя ни женщин, ни детей. Норман Кингсли рассказывал, что во время бойни ему пришлось сменить свою пятидесятишестикалиберную винтовку на тридцативосьмикалиберный револьвер Смита и Бессона: выстрелы винтовок «буквально разрывали индейцев на куски», особенно младенцев. Сегодня эту пещеру называют пещерой Кингсли. Она находится всего в двух милях от Загона диких лошадей.
После этого события никто больше не сомневался в том, что яхи уничтожены. Считалось, что упрямые милл-крики — те, кого поклялись уничтожить Андерсон и Гуд,— были наконец истреблены до последнего. Тишина нависла над Милл-Криком: его ущелья и пещеры стали погребальными склепами для древнего народа яхов.
Но тела жертв этой последней трагедии странным образом исчезли из пещеры. Может быть, несколько оставшихся в живых индейцев смогли закопать тела убитых соплеменников, решив не прибегать к традиционному обряду сожжения трупов. Такая версия звучит правдоподобно — ведь дым от многих погребальных костров выдал бы индейцев. Иши с неохотой говорил о смерти и погребальных обычаях, но, если уж речь о них заходила, он всегда утверждал, что обряд сожжения соблюдался строго и неукоснительно. После кремации кости и пепел, собранные из погребального костра, переносились в небольшое углубление в скалах, и по традиции на этом месте сооружалась невысокая пирамида из камней. Она служила для того, чтобы отметить место погребения и защитить прах умершего от собак и диких животных. В каньоне и пещерах Милл-Крика очень тонкий слой почвы, и примитивные орудия индейцев с трудом позволяли вырыть яму даже самой незначительной глубины. Соломон Гор рассказывал Уотермену, что вскоре после побоища он с группой других белых поселенцев побывал в пещере. Они не нашли там ни мертвых тел, ни разбросанных костей, ни следов вырытых могил. Наверное, индейцам все-таки удалось осуществить традиционный обряд сожжения.
Ранчо В. Сэгрейвса, пионера этой области, находилось у истоков Бьютт-Крика, а хижина — в Твенти-Майл-Холлоу, недалеко от дома Хирама Гуда. Сэгрейвс хранил в пей продукты и иногда жил в ней. Однажды утром он обнаружил, что у него пропало несколько голов скота. Подозрение пало на яхов. Сэгрейвс вместе с Гудом и двумя другими колонистами отправился на розыски животных. Это была последняя вылазка Гуда. Четверо мужчин с собаками направились к индейской деревне, расположенной милях в двадцати пяти от устья реки Милл-Крик. Когда они добрались до нее, день клонился к вечеру. Деревня стояла прямо посреди луга; десять небольших домиков, расположенных по кругу, были защищены от солнца кронами лавровых деревьев. Деревня Лаврового дерева была последним крупным поселением яхов в нижнем течении Милл-Крика. Теперь лишь одинокая индейская собака рыскала по опустевшей деревне. И все-таки от глаз Сэгрейвса не ускользнули верные признаки недавнего присутствия людей — было видно, что в деревне только что закончилась разделка туш животных. Отряд решил заночевать там. Сам факт, что белые без всяких предосторожностей расположились на ночь в индейской деревне, свидетельствует о том, насколько ухудшилось положение яхов даже за эти несколько месяцев.
На следующее утро четверо белых отправились дальше. Они уже несколько часов шли вверх по течению Милл-Крика, как вдруг увидели группу нагруженных корзинами индейцев, спускавшихся навстречу им. Индейцев было человек пятнадцать, а может быть, и больше. Несколько женщин и один мужчина, прозванный Сэгрейвсом Старым Доктором, шли немного впереди остальных. Белые, воспользовавшись тем, что индейцы еще не заметили их, спрятались в засаде и взвели курки. Вот что произошло дальше. «Как только индейцы поравнялись с нами,— рассказывал Сэгрейвс Уотермену,— мы сделали знак женщинам, чтобы они нагнулись и спаслись от огня (как мы помним, Гуд был противником истребления женщин и детей). Одна старая индианка так и сделала, когда поняла, что ей угрожает опасность. Молодая женщина в мгновение ока бросила корзину и пустилась было наутек. Старуха схватила ее и не отпускала от себя, держа другой рукой маленькую девочку. Тем временем попытался убежать Старый Доктор. Гуд начал стрелять, а я следил за целью. Три раза он промазал. Четвертый выстрел попал прямо в цель. Старый Доктор упал. У нас было новое по тем временам оружие— винтовки Генри».
Трех женщин (старуху, молодую женщину и девочку) взяли в плен. Остальные ускользнули от своих преследователей. Немного позже других подошли к месту происшествия двое мужчин. Они, видимо, отстали от всех и, услышав стрельбу, скрылись в кустах. Один из них был уже в летах, другой — совсем юноша, подросток. Впоследствии Сэгрейвс утверждал, что эти двое были отец и сын, причем молодой человек — не кто иной, как Иши. Сорок лет спустя, когда он увидел Иши в Сан-Франциско, он якобы узнал в нем того самого шестнадцати- или семнадцатилетнего юношу с Милл-Крика. Он ошибался. В 1870 году Иши был совсем еще маленьким мальчиком.
Но вернемся к рассказу Сэгрейвса. Его отряд вместе со своими пленницами снова пришел в деревню Лаврового дерева и провел там еще одну ночь. Наутро перед ними предстал старший из тех индейцев, которых они видели накануне. Он обратился к Сэгрейвсу с какой-то просьбой. Возможно, читатель, так же как когда-то Уотермен, сразу же задаст вопрос: «Почему этого индейца не постигла судьба Старого Доктора, почему никто из отряда не выстрелил в него?» «Этот человек был безоружным»,— ответил Сэгрейвс Уотермену. Подобное объяснение едва ли может считаться удовлетворительным, ведь ни один из убитых белыми индейцев не был по-настоящему вооружен. У Старого Доктора, наверное, был лук или праща. Но и в этом случае подобное оружие не могло идти в сравнение с винтовками и револьверами. К тому же индеец и не пытался его применить. Как бы там ни было, Сэгрейвс выслушал пришедшего к ним человека, и, хотя они с Гудом не поняли ни слова из его речи, они догадались, что индеец хочет привести к ним всех своих людей. По-видимому, для этой цели он вновь повел отряд белых вверх по течению реки, к месту гибели Старого Доктора. Там он взобрался на большой камень и громко прокричал что-то в обе стороны каньона. Сэгрейвс, разумеется, опять-таки ничего не понял, но резкий голос индейца наверняка был услышан теми, для кого предназначался окрик. Потом быстро и бесшумно, будто отпущенная тетива лука, индеец соскочил с камня и исчез в зарослях кустарника. Яхов нигде не было видно. Сэгрейвс и Гуд решили не заниматься их розысками и преследованием и вернулись домой с тремя пленницами и единственным скальпом.
Эпизод этот довольно интересен. Сэгрейвс начал с попытки отыскать свой скот. Когда он узнал, что принадлежащие ему животные были убиты индейцами, он стал действовать по старой испытанной схеме: погоня, убийство, пленники. События развивались довольно быстро, но действия белых, казалось, были нерешительными. Сэгрейвс отнюдь не был типичным охотником за индейцами, а умудренный опытом Гуд слишком хороню знал: то, что некогда было борьбой, пусть даже и неравной, но все же требовавшей от людей хоть какого-то мужества и решительности, превратилось в обычную бойню.
Яхи, должно быть, и сами почувствовали некоторую раздвоенность в поступках белого человека. Именно поэтому они и рискнули открыто встретиться с ним, намереваясь вызволить из плена своих соплеменников. Индеец, который повел белых за собой к каньону, видимо, пытался чего-то добиться, но потом он понял, что план его неосуществим, и отказался от него.
Спустя две недели эта первая неудавшаяся попытка в области дипломатии неожиданно получила дальнейшее развитие. Это произошло возле хижины Сэгрейвса. С наступлением темноты перед Сэгрейвсом выросли фигуры двенадцати яхов, среди них было семь женщин и пять мужчин с туго натянутыми луками в руках. Они выстроились в ряд, как бы придерживаясь определенной церемонии, и тогда их предводитель (им опять был тот же пожилой индеец) начал вести переговоры. Он произнес речь, в конце которой каждый из мужчин сделал движение луком, как бы протягивая его Сэгрейвсу. Должно быть, яхи предложили своеобразный обмен: пять луков за трех пленниц. Сэгрейвс понял это, но не был до конца уверен в правильности своих предположений. Кроме того, пленницы были у Гуда, а не у него. Совершенно не зная, что делать, он знаком велел индейцам идти за собой и повел их к хижине Гуда — он хотел оставить за ним последнее слово. Гуда не было дома, и в ожидании его возвращения все расположились на лужайке. Тогда-то и произошел печальный инцидент, приведший к непредвиденной развязке. Здесь же на поляне дожидались своего командира люди Гуда — члены «Оровиллской гвардии». Как описывает Сэгрейвс, «внезапно одному из них пришла в голову нелепая мысль взвесить себя с помощью безмена. Он перебросил через сук веревку, чтобы прикрепить на ней безмен, но индейцы увидев это, подумали, что их хотят повесить. Они убежали, и больше их никто уже не видел».
Рассказывая о том же самом эпизоде в майском номере «Оверлэнд Мансли» за 1874 год, Стивен Пауэрс, корреспондент журнала в Северной Калифорнии, писал: «По признанию одного из охотников (то есть членов гвардии), они хотели схватить н тайно уничтожить пятерых мужчин-яхов. В то время, когда все были еще в лагере у хижины Гуда, одному из охотников вдруг взбрело на ум взвеситься. Коварные дикари испугались и умчались прочь, подобно перепуганным оленям». Судя по рассказу Пауэрса, в 1874 году намерение покончить с небольшой группой индейцев, отдавших себя во власть Гуду, считалось обычным делом — в нем признавались без тени смущения. Следует отметить, однако, что Сэгрейвс, а также, может быть, и Гуд (если бы он был дома) не помышляли об убийстве индейцев. К 1915 году мотив убийства, игравший не последнюю роль в инциденте, был полностью забыт. Но странная прихоть человека, решившего взвесить себя на безмене, фигурирует и в рассказе Пауэрса, и в рассказе Сэгрейвса. По статистике, в 60-х годах в Северной Калифорнии смерть через повешение стояла на втором месте после расстрелов. Едва ли можно удивляться тому, что двенадцать индейцев восприняли переброшенную через сук веревку как нечто обычное и хорошо известное им. Кто знает, может быть, скучающий страж действительно решил взвесить себя среди ночи, а может быть, и в семидесятых годах старый способ по-прежнему оставался в силе, хотя уже не пользовался всеобщей поддержкой.
Насколько известно, это был первый случай, когда яхи попытались пойти на компромисс и предложили своеобразную сделку. Исход этих переговоров едва ли мог способствовать повторению подобного случая. Трое пленниц остались у Гуда, двенадцать эмиссаров исчезли в зарослях кустарника, с тем чтобы уже не появляться вновь. Настало время укрытия.
Иши было три или четыре года во время битвы у Трех холмов. Он был уже достаточно взрослым, чтобы запомнить отчаяние и страх, которые охватили деревню. Во время сражения в пещере Кингсли Иши было восемь или девять лет. Возможно, он уже принимал участие в уборке пещеры и в ритуальном погребении жертв. Период укрытия начался, когда ему было не более десяти лет.
Эпизод с пятью луками явился последним актом в истории яхов и определил весь ее дальнейший ход. Пятеро мужчин, последние из тех, кто еще мог натянуть лук, ходить на охоту и сражаться, сложили свое оружие, предлагая переговоры и мир. Число пять считалось священным у большинства народов Северной Калифорнии. По-видимому, оно было священным и для древних яна. В этом случае сцена у хижины приобретает символический характер. Если бы этот жест мира был принят хотя бы с некоторой долей того мужества и дружелюбия, которые проявляли индейцы, окончание этого рассказа, возможно, не было бы столь трагичным.
Итак, единственная попытка яхов установить контакт с белыми людьми ни к чему не привела. У Сэгрейвса остались пять луков, которые он не мог натянуть, у Гуда — пленницы-индианки. Двенадцать яхов растворились в ночи, из которой им не суждено было больше появиться. Они отступили в глубь своей отчизны, скрывшись в ее ущельях и пещерах. Яхи жили в густых зарослях кустарника вместе с лосями, медведями, оленями, лисицами и змеями, совершенно изолированные от всего остального мира. По словам А. Кребера, они были «самым немногочисленным народом в мире, сумевшим благодаря беспримерному мужеству и силе духа сохранить свою свободу и противостоять натиску современной цивилизации». Яхи продержались на двадцать пять лет больше знаменитой группы Иеронимо из племени апачей и почти на тридцать пять лет больше племени сиу и его союзников против генерала Кастера *.
____________
*Теодора Кребер сопоставляет героическое сопротивление яхов с борьбой других североамериканских индейцев против американских завоевателей. Особенно проявили себя в этой борьбе индейцы сиу, или дакота, обитавшие на землях нынешнего американского штата Южная Дакота. Прославленный вождь Тасанке Уитке, имя которого в переводе значит «неистовый конь» (предания рассказывают, что ни он сам, ни его лошадь, отбитая им у американского солдата, ни разу за время бесчисленных стычек не были ранены), возглавил сопротивление дакотских племен. 25 июня 1876 г. в местечке Литл-Биг-Хорн произошла решительная схватка между руководимыми им индейцами и войсками генерала Кастера. В битве погибли все американские солдаты — двести пятьдесят человек. Генерал Кастер бежал с поля боя и, не выдержав позора поражения, тут же на глазах индейцев пустил себе пулю в лоб. С тех пор эта победа ежегодно отмечается индейцами, живущими в резервации, как одна из самых славных дат в истории их сопротивления завоевателям.
О первых годах этого периода в жизни яхов писал Пауэрс. Он разговаривал с охотниками за индейцами в Чико, Техаме и Ред-Блаффе, узнавал от очевидцев подробности их «подвигов». Соединив все эти истории воедино, Пауэрс нарисовал картину жизни яхов во время укрытия, оказавшуюся на редкость пророческой. Он пишет: «Яхи, видимо, решили поставить спектакль, беспрецедентный в человеческой истории,— варварская раса, борющаяся с оружием в руках против цивилизованного мира — до последнего мужчины, последней скво и последнего ребенка. Когда-то это было многочисленное и процветающее племя. Теперь их осталось только пятеро — двое мужчин, две женщины и ребенок *. Никто из людей не видел их, за исключением, может быть, какого-нибудь одинокого охотника, карабкающегося по отрогам застывшей лавы и крадущегося через редкие леса, в которых жили эти индейцы. В сумерки он мог бы увидеть слабый отсвет костра с движущимися вокруг него фигурами. Но прежде чем он успевал приблизиться на расстояние ружейного выстрела, фигуры исчезали, пламя медленно угасало и, придя на место, он обнаруживал следы людей, которые действительно были там незадолго до него. Индейцы наспех готовили здесь свой ужин и уходили прочь. Они спали где-нибудь в другом месте, не разжигая костра, чтобы не привлекать внимания врагов. В течение долгого времени яхи старались не ступать по земле — они перепрыгивали с одного камня на другой. Они никогда не оставляли за собой сломанной веточки или сорванного листа. Наверное, не было дня, чтобы один пз них не охранял покой своих товарищей, сидя на вершине дерева или на высоком пригорке. Ни одно движение не могло ускользнуть от зоркого взгляда наблюдателя. Немало людей в окрестностях Чико дали священную клятву, что эти пятеро умрут кровавой смертью. Но проходили недели, месяцы и годы, а клятва их была все еще далека от исполнения».
____________
*Пауэрс ошибся, определяя число оставшихся в живых индейцев. В то время их было несколько больше, зато он совершенно точно предсказал, каким будет состав группы в ближайшем будущем.— Прим. авт.
Бегство от преследователей и жизнь в укрытии были хорошо знакомы яхам начиная с 1850 года, однако теперь замкнутость и изоляция становятся для них постоянным образом жизни.
Попытаемся понять, чем было вызвано это, по выражению Пауэрса, «почти внеземное существование». Понять с точки зрения Иши, который в конце концов предпочел заранее известной гибели неизвестную судьбу.
Стремление к замкнутости было характерной чертой американских индейцев, во многом свойственной их темпераменту. По духу американский индеец был близок к йогам и вообще к Востоку, а не к Западу. Индейцы хопи, отрезанные от всего мира труднодоступными горами, были полностью изолированы от испанцев и англо-американцев. Психологически это явление можно сравнить с более чем двухвековой изоляцией японской нации. Однако в истории хопи мы не находим Пери, который бы преодолел этот барьер*. Индейцы зуньи, жившие до прихода испанцев в семи деревнях, были собраны затем в большое поселение, расположенное вокруг миссионерской церкви. И хотя индейцы жили в этом новом для них месте и даже хоронили своих мертвых во дворе церкви, христианство не оказало на них существенного влияния. Лишь одному из христианских святых удалось проникнуть в пантеон богов зуньи.
____________
*Пери Метью Колбрайт (1794—1858) — американский морской офицер, сумевший заключить договор с Японией, в результате которого ворота японских портов были открыты для торгового флота США.— Прим. Годиной.
Индейцы Калифорнии сохранили бы свою целостность и индивидуальность ничуть не хуже, чем хопи и зуньи, если бы только нм позволили время и жизненное пространство. Но у них не было ни того ни другого. Вместо взаимопроникновения культур началось их истребление и уничтожение. Люди иногда выживали, но племена были обречены на вымирание. Только в некоторых областях реки Колорадо смогла сохраниться культура ее народа.
Нелепо было бы утверждать, что сами яхи выбрали себе изгнание в качестве образа жизни: они никогда не решились бы на это. Они выбирали между рабской покорностью, которая привела бы их к потере целостности племени, а возможно, и к гибели, и борьбой до победного конца. Яхи предпочли тяжкую и неравную борьбу и в конце концов отступили в горы.
О некоторых сторонах жизни яхов в горах мы знаем довольно хорошо, однако о других мы не знаем почти ничего. И происходит это отнюдь не потому, что белые друзья Иши были недостаточно любопытны, а сам он не слишком склонен к откровенности. Существенную роль играл языковый барьер, приходилось считаться и с традиционными индейскими правилами и щадить чувства Ищи-человека. Иши не мог назвать имя умершего родственника или друга — это было бы непростительным нарушением этикета яна *. А всякое иносказание было невероятно затруднено из-за того, что он плохо владел английским языком, а его друзья почти не знали языка яна. Любой, пусть даже и неофициальный опрос был невозможен. Если бы жизнь Иши не оборвалась так рано, он, без сомнения, нарушил бы запрет, не позволяющий говорить о мертвых, и значительно дополнил бы трагическую историю своего племени. Это было бы тем более естественно, что со временем языковый барьер постепенно стирался, а сам Иши всегда с жаром принимал участие в том, что было важно для его друзей.
____________
*Здесь Т. Кребер касается весьма сложного явления из жизни индейцев, и не только индейцев. В древности человеку не давалось одного постоянного имени, с которым он жил бы всю свою жизнь. Да и само имя, как таковое, было весьма условным. Подчас это были слова-обереги, долженствовавшие охранять жизнь и здоровье их владельца (например, Белый клык — то есть сильный и опасный, как волк, и т. д.). Имя-кличка неоднократно менялось; так, например, после болезни ребенка ему давали другое имя, полагая, что при новом имени у него будет новое здоровье. Называть свое имя вслух означало для первобытного человека сделать себя уязвимым для разного рода бед и несчастий, потому что имя было самым тесным образом связано со всей сущностью человека. Спросить имя человека значило навлечь на него беду. Поэтому, очевидно, люди так и не узнали, как звали Иши во время его жизни среди индейцев.
Иши помнил почти все события, происшедшие на его веку. Он был терпеливым и вдумчивым рассказчиком и всегда охотно говорил о своей жизни. И все-таки, к огорчению некоторых читателей, наш рассказ будет лишен тех трагических подробностей, которые внесли бы в него личные впечатления Иши. Всякий раз, когда речь заходила о его семье и друзьях, умерших от старости, голода или болезни, Иши — беспомощный свидетель их гибели, по несчастной случайности оставшийся в живых,— мрачнел и приходил в подавленное состояние духа. Видя это, его друзья старались не расспрашивать его, довольствуясь лишь тем, что он скажет сам. А об этом последнем периоде в жизни яхов он рассказывал очень мало.
Например, мы только приблизительно знаем, сколько человек скрывалось в горах и каков был их возраст. Нам не известно, сколько среди них было мужчин и сколько женщин и как звали каждого из них. Мы даже не знаем имени Иши: ведь на языке яхов иши — это просто «человек».
Стивен Пауэрс в номере «Оверлэнд Мансли», вышедшем в свет в мае 1874 года, утверждал, что случай у хижины Гуда произошел летом 1870 года. Сэгрейвс называет тот же самый год, но несколько расходится с Пауэрсом в месяце. Оба описывают Иши как «очень высокого» ребенка, и это вполне соответствует тому, что говорил о себе сам Иши, а также медицинскому заключению доктора Поупа, сделанному им в 1911 году. Конец весны или самое начало лета 1870 года — вот та дата, которой мы можем доверять. Она пригодится нам в дальнейшем, при установлении относительной хронологии, а сам случай с пятью луками поможет представить, каково же было число яхов, находившихся в укрытии.
Основную группу составляли двенадцать взрослых индейцев, пришедших на переговоры к Сэгрейвсу, и один ребенок — Иши. Уотермен, доктор Поуп и другие лица, так или иначе информированные о возможном числе индейцев, предполагали, что всего их было пятнадцать или шестнадцать человек. Сестра Иши — родная или двоюродная, а также двое или трое стариков прятались в кустах неподалеку, готовые присоединиться к остальным, пока те ходили к хижине Сэгрейвса. Естественно, что белые не могли их видеть.
В 1915 году, да и в предыдущие годы, была широко распространена идеализированная версия, по которой в тайном убежище якобы с самого начала скрывалось всего пятеро индейцев. Число это, безусловно, появилось в связи с рассказом Пауэрса. Видимо, он брал сведения из вторых рук, и его изложение случая с пятью луками грешит рядом неточностей. В некоторых местах он просто смешивает друг с другом совершенно различные события. Согласно Пауэрсу, было всего двое мужчин, две женщины и маленький мальчик, должно быть Иши. Итак, хоть это и кажется невероятным, пять и только пять, человек, по мнению Пауэрса, оставались в живых на протяжении почти сорока лет.
Если бы за это время рождались новые члены племени, Иши обязательно упомянул бы о них. Однако он никогда не говорил об этом. Популяционная кривая, по-видимому, неизбежно шло вниз. Яхи могли выжить только в случае некоторого прироста населения. Вид, численность которого резко уменьшается, может выжить только в очень редких случаях и при необычайно благоприятных жизненных условиях, способствующих его возрождению и увеличению. Но яхи, в конце концов, отнюдь не были видом — это было небольшое племя, терзаемое нашествиями, войной, голодом и нетерпимостью к ним со стороны белых.
Помимо эпизода у хижины целый ряд фактов убедительно доказывает, что жить в убежище могла лишь очень небольшая горстка людей. Зададим себе такой вопрос: сколько людей могло в таких обстоятельствах скрываться в горах, образуя при этом единый коллектив? Очень мало, если учитывать катастрофическое положение яхов. Их число должно было примерно равняться населению маленькой ипдейской деревушки — только в этом случае они могли рассчитывать на некоторую безопасность. Большое скопление народа почти наверняка привело бы к очередной пещере Кингсли.
Зададим себе еще один вопрос: могли ли земли яна обеспечить хотя бы сносное существование своим обитателям, когда охота и собирательство стали невозможны? Очевидно, ответ будет отрицательным.
По-видимому, трагедия в пещере Кингсли и неудачные переговоры с Сэгрейвсом значительно ускорили дальнейший ход событий и повлияли на решение яхов укрыться в горах. Оставшиеся в живых ощущали всю тяжесть потери не только потому, что погибло около двух третей всего числа яхов, но и потому, что среди этих двух третей оказалась почти вся молодежь племени. Американские индейцы никогда не сталкивались с проблемой перенаселения: они всегда любили детей. И должно быть, втройне дорожили ими яхи, уцелевшие после 1870 года. Дети не внесли бы особенного неудобства в их тайную жизнь. Конечно, плач ребенка мог выдать врагу место убежища, но голоса индейцев очень мелодичны, а их детишки редко кричат по-настоящему — плач похож скорее на хныкание. Даже тот, кто уже умеет бегать, ведет себя очень спокойно и не отходит далеко от матери и других взрослых. Если ребенок голоден, его накормят и никогда не оставят одного. Для тех, кто уцелел и ушел в укрытие, гораздо страшнее было смотреть в лицо будущему, в котором не от кого было ждать помощи.
Что стало с тремя пленницами, запертыми в хижине Гуда? Удалось ли им выжить? Эти вопросы, имеющие прямое отношение к истории яхов, остаются без ответа. След индианок исчезает, едва успев появиться. Гуд отдал пленниц какому-то человеку, жившему поблизости от него на Экорн-Холлоу. Молодая женщина родила мальчика, которого назвали или вернее прозвали Снежинка. Эпизодом рождения Снежинки и заканчивается история последних трех взятых в плен яхов. Их дальнейшая судьба осталась неизвестна *.
____________
*Последними, за исключением самого Иши, были захвачены в плен трое яхов — старуха, молодая женщина и девочка. Сэгрейвс, взявший их в плен, так же как и Хирам Гуд, был уверен, что молодая женщина и девочка — сестры Иши, а индеец-парламентер — его отец. Однако Иши ничего не говорил по этому поводу. Пожилой индеец мог быть дядей Иши, а пленницы — его тетей и кузинами. Мы не знаем, так ли было на самом деле, да это и не имеет для нас существенного значения. Число членов группы было настолько мало, что потеря каждого, независимо от степени родства, воспринималась как тяжелая личная утрата.
Хирам Гуд отдал двух женщин и девочку мистеру Картеру, холостяку, жившему на Экорн-Холлоу в нижнем течении Дир-Крика. Примерно в это время, как рассказывает Сэгрейвс, молодая женщина родила мальчика, отцом которого, осторожно добавляет он, был не Картер, а неизвестный дикий индеец. Мальчика назвали или, вернее, прозвали Снежинка. Вот и весь рассказ Свгрейвса, судя по которому молодая женщина была беременна уже тогда, когда ее взяли в плен.
Стивен Пауэрс сообщает несколько иной и более подробный вариант истории рождения Снежинки.
«Несколько лет тому назад индейцы из этого племени [яхов] совершили убийство около Чайно. Сэнди Янг, знаменитый в округе охотник, вместе со своим товарищем захватил в плен двух скво, мать и дочь, которые обещали показать им, где находится лагерь убийц. Они вышли в сумерках. Была хмурая зимняя ночь, шел дождь, и ветер дул так яростно, как будто сам черт взялся за это дело. Они шли всю ночь напролет, ни разу не остановившись на отдых, спотыкаясь и соскальзывая с тропы, но все-таки продвигались вперед очень быстро вслед за своими смелыми проводниками. За это время они едва ли перемолвились хоть одним словом. А дождь все лил и лил, не прекращаясь ни на минуту. Наконец они подошли к ревущему и вспухшему от дождя потоку. В кромешной тьме нечего было и думать о переправе. Пока охотники ходили взад и вперед вдоль реки, пытаясь найти брод и перекликаясь между собой, обе скво исчезли и не отвечали на окрики. Мужчины подумали, что они обмануты. Внезапно сквозь завывания ветра и грохот потока донесся тонкий плач младенца — отряд пополнился еще одним человеком. Поняв, в чем дело, охотники рассмеялись и стали собирать сухие сучья, чтобы развести костер. Они сами окоченели от холода и, конечно, были уверены, что женщины сразу же придут к костру, лишь только увидят огонь. Но женщины не подошли к ним; должно быть, присущие индианкам скромность и застенчивость не позволяли им присоединиться к мужчинам в подобных обстоятельствах. Бабушка взяла новорожденного и, с трудом добравшись до реки, окунула его в ледяную воду. Снова и снова она окунала его, а младенец протестующе кричал; около костра был слышен его громкий крик. Ребенок выжил после опасного «крещения» и стал быстро расти. В память о необычайных обстоятельствах рождения мальчика Янг назвал его Снежинкой. Снежинка — потомок диких индейцев — и сейчас живет в Техаме».
Итак, две женщины и девочка были захвачены в плен Сэгрейвсом и Гудом в марте 1870 года (дата Сэгрейвса). Через две недели произошел эпизод с пятью луками. Снежинка родился зимой следующего года и, по словам Пауэрса, в 1872 году жил в Техаме. Вот и все, что мы знаем об этой истории. Пауэрс, по-видимому, услышал о рождении Снежинки от Сэнди Янга. Его рассказ кажется вначале чересчур неправдоподобным, однако давайте более внимательно прочтем его.
В деревне яхов жизнь женщины во время беременности была регламентирована строгими запретами. Перед родами она удалялась в отдельную хижину и была окружена заботами матери или другой пожилой женщины, которая принимала роды, мыла и в соответствии с ритуалом очищала ребенка. Мать возвращалась с ребенком домой, когда у него заживала пуповина. То, что индианка, почувствовав скорые роды, предпочла выйти ночью в непогоду из дому, а не осталась под одной крышей с человеком, который, вероятно, был отцом ее ребенка, лишний раз подтверждает, насколько сильна была у яхов система запретов, не позволяющая мужчине присутствовать при родах.
Мы видим, что индианкам удалось уйти от белых мужчин и таким образом защитить их от пагубной силы, о существовании которой эти мужчины и не подозревали. По мере возможностей были соблюдены традиции и в отношении новорожденного — его вымыли в реке. И наконец, женщины с ребенком вернулись вместо со своим белым хозяином в его хижину.
Наш рассказ подошел уже совсем близко к тому месту, когда Иши начнет сам говорить о себе и восстановит для нас картину своей жизни во время укрытия. Но прежде мы рассмотрим этот период в жизни яхов в его более широком философском аспекте.
Случаи, когда в укрытие уходит целый коллектив, изредка встречаются в истории. Это, однако, противоречит самой природе человека, существа социального, нуждающегося в постоянном общении. Ребенок, который не слышит звуков человеческой речи и лишен возможности нормально выражать свои чувства и делиться ими с другими членами коллектива, будет обречен, по- видимому, на раннюю гибель. Во всяком случае, он никогда не сможет овладеть речью и другими человеческими качествами, которые формируются путем подражания и обучения. Для взрослых изоляция тоже отнюдь не служит путем к процветанию: мы не животные, привыкшие к одиночеству и впадающие в спячку. А так как мы, люди,—представители одного вида и с этой точки зрения не очень отличаемся друг от друга, то слишком замкнутая общность довольно быстро (уже после первого поколения) начинает распадаться и терять своих членов. Ее обычно раздирают внутренние разногласия, несходство характеров и темпераментов, которые слишком часто приходят в столкновение друг с другом.
Многолетняя изоляция не спасла племени яхов, хотя это и было ее целью. Зато группа Иши добилась больших успехов в трудном искусстве совместной жизни, когда угроза опасности стала постоянным спутником ее членов, а будущее не предвещало им ничего хорошего. Из рассказов Иши мы знаем, что мужчины делали женскую работу, а если нужно было, то и наоборот. Больные и умирающие не оставались без присмотра; мертвых хоронили так, как этого требовал обычай, а оставшиеся в живых не забывали носить по ним траур.
Любопытно, что некоторые вопросы, возникающие в связи с изолированной жизнью яхов, можно отнести к области подводных и космических исследований. Современные психологи пытаются найти ответы на те же самые вопросы, правда несколько в ином аспекте. Вот некоторые из них. Что позволяет сохранить моральный облик в тяжелых жизненных условиях? Каковы предполагаемые границы человеческой выносливости? Какие типы телосложения и темперамента более всего соответствуют этой своеобразной ситуации?
Если бы яхи жили в нашем столетии, они, наверное, были бы прекрасными кандидатами для космических полетов. Сравнительно невысокие, ловкие и умелые, они были лишены всякой суетности и беспокойства и умели прекрасно обращаться с теми предметами, которые окружали их.
В противоположность переселенцам 50-х годов, мораль и нравы которых были описаны Брафом, Иши и его народ сумели остаться бескорыстными, человечными, заботливыми. Они пронесли свою веру через болезни, голод и смерть. Чем же, спросим мы, объяснялись их удивительная стойкость, сила духа, выносливость, мужество и вера?
Яхи находились на своей родной земле и выполняли привычные им обязанности. Возможно, это была одна из причин их стойкости. Однако, как доказывает та легкость, с которой Иши приспособился к изменению условий и культуры, не это было главным. Гораздо более важным кажется следующее обстоятельство: яхи сознавали, что они страдают из-за зла, причиняемого им другими людьми, и это придавало им силы. Они не чувствовали за собой вины и не были «отчуждены от своей культуры». Их цели были скромны, разумны, реалистичны; их стремления не были захватническими.
Двенадцать лет, с 1872 по 1884 год, прошли без всяких происшествий. Прекратились случаи похищения лошадей и скота, ограбления хижин и амбаров. Яхи уединились в своем укрытии. Никто не видел ни их следов, ни выдававших бы их остатков золы, ни тоненьких струек дыма от их костров. В лесу и в лугах перестали находить поломанные или просто забытые наконечники копий и стрел, силки, изготовленные из молочая. В 1874 году Стивен Пауэрс предсказывал, какой будет тайная жизнь яхов, но даже он не осмелился бы утверждать, что она продлится столько времени.
Большую часть своей жизни Иши провел без всякой связи с историей — это была долгая интерлюдия молчания. Понять жизнь яхов в те годы — значит представить себе, как протекали их дни от восхода солнца до наступления ночи. И если Иши не раскрыл перед нами трагедии своего народа, то он описал и воссоздал для нас многие детали своего каждодневного существования.
Индейцы, скрывавшиеся в горах, использовали только бесшумное оружие — гарпун и сеть для ловли рыбы, лук, стрелы и силки для охоты. Осенью они собирали желуди — столько, чтобы им хватило на зиму. Индейцы ели зеленый клевер в апреле и свежие луковицы в начале лета. В самый разгар лета они совершали четырехдневное путешествие на Ваганупу, туда, где прохладнее воздух и гуще тень, где более обильна дичь. Все остальное время яхи жили в верховьях Милл-Крика, в небольших домиках, замаскированных таким образом, что сверху (а это единственное место, откуда можно было бы заметить деревню) скрывавшие их ветки выглядели вполне естественно. Рядом находилось точно так же замаскированное хранилище с запасами сушеного мяса, рыбы, желудей, с различными хозяйственными принадлежностями: растяжками, кухонной утварью, орудиями и шкурами.
Даже очень большие переходы яхи зачастую совершали перепрыгивая с камня на камень; их босые ноги не оставляли следов. Иногда дорогой для них служил ручей, и они шли вверх или вниз по его течению. След, оставленный на земле, тщательно закрывался опавшими листьями и, таким образом, уничтожался. Индейцы никогда не проходили сквозь кустарник — они проползали под ним на четвереньках. Корова не отыскала бы таких тропок, даже олень выбирал более открытые места. Если на пути попадалась ветка, ее отодвигали в сторону или в крайнем случае аккуратно отрезали с помощью грубого орудия, сделанного из куска камня. Процесс был долгим, но почти бесшумным. Яхи никогда не рубили дрова — звук топора безошибочно свидетельствует о присутствии человека. Они не позволяли себе разжигать больших костров — дым от маленького костра постепенно рассеивался по кустам и не поднимался над кронами деревьев. Погасшее кострище засыпали обломками скал. Спуск и подъем по отвесным стенам каньона производились с помощью веревок из молочая — это был самый быстрый и безопасный способ добраться до воды, так как сверху каньон заслоняли нависавшие над ним деревья. Индейцы могли выкупаться внизу, а на обратном пути прихватить с собой пойманную рыбу или корзину с водой, и всякий раз они тратили на это гораздо меньше времени, чем если бы им пришлось карабкаться вверх и вниз по узеньким ветвящимся тропинкам. К тому же они старались использовать эти тропинки как можно реже — тогда их можно было принять за дорожки, протоптанные кроликами и ласками. На гладких камнях мололи муку из желудей, а потом в корзинах приготовляли из нее кашу, которая была основной пищей живущих в укрытии людей. Они носили плащи из шкур оленя, дикой кошки, реже медведя; укрывались одеялами, сшитыми из кроличьих шкур.
По мнению этнографов, яхи вели образ жизни, наиболее примитивный по сравнению с другими племенами континента, по крайней мере после прихода белого человека в Америку.
____________
*Саквояжники — термин, распространенный на юге США после Гражданской войны. Так называли северян, стремившихся к захвату власти и осуществлявших политические действия при помощи негров. Символом принадлежности к движению считался ковровый саквояж (carpetbag, англ,— саквояж), в котором северяне носили имущество.— Прим. Годиной.
В эти же годы маленький мальчик Иши впервые начал постигать законы и обычаи своего племени. Прошло десять лет после начала золотой лихорадки. Яхи еще жили в своих родных деревнях, но никогда прежде судьба их не была столь трагической. Они продолжали учить своих детей языку и ремеслам предков, но ужас смерти уже входил в их дома. Привычный мир древних яна был разрушен: молчали некогда шумные деревни, опустели дома, умерли их обитатели. Лишь небольшая группа яхов, островок в этом мире разрухи и отчаяния, сумела на целых полстолетия продлить историю бывшего народа яна.
Но и ее дни были сочтены. Под давлением белых фермеров индейцы уходили все дальше и дальше в горы, в суровые и непригодные для жилья места, куда не могли пройти стада белых. Теперь сами обстоятельства вынуждали их заниматься грабежами. Рейды становились их единственным средством к существованию: если не удавалось убить животных, они грабили хижины пастухов и уносили с собой хранившиеся там запасы пищи. Чтобы не попасть под пули шерифа, фермера или погонщика скота, индейцам приходилось соблюдать особую осторожность. Их осталось слишком мало, и они не могли позволить себе рисковать. Иногда рейд приносил им богатую добычу, иногда они возвращались с пустыми руками. Но каждое их выступление влекло за собой ответные репрессии со стороны белых.
Ранчо Уоркмена находилось в нижнем течении Конкоу-Крик, сравнительно далеко от территории яхов. 15 августа 1865 года здесь были убиты трое: сама миссис Уоркмен, наемный рабочий Джон Бенкс, по прозвищу Шотландец Джон, и молоденькая англичанка Розанна Смит, только что приехавшая в Америку. А за два дня до этого в районе Больших Лугов были похищены несколько женщин и девушек из племени майду. Кажется в высшей степени невероятным, что два столь отчаянных и безрассудных поступка были совершены почти одновременно небольшой группой индейцев, находившейся к тому же в весьма стесненных обстоятельствах. Но тем не менее все были уверены в виновности яхов. Кто-то утверждал, что следы от ранчо Уоркмена и с Больших Лугов вели прямо к Милл-Крнку. Семнадцать вооруженных мужчин, и среди них возмущенные соседи Уоркменов, вновь объединились под началом Андерсона и Гуда.
Казалось бы, после осуществления этих кровавых и дерзких вылазок яхам следовало быть начеку. Дело, однако, обстояло совсем не так. Андерсон и его отряд незамеченными проникли в ущелье Милл-Крика и остановились неподалеку от бывшего лагеря Брафа. Это было излюбленное место Андерсона — расположенные здесь три холма служили как бы естественным укрытием и позволяли вести наблюдение за рекой и за одной из самых крупных индейских деревень. Под прикрытием безлунной ночи Андерсон разделил своих людей на две группы: одна из них оставалась у трех холмов и должна была закрывать верхний выход из деревни, другая, во главе с Гудом, спряталась в засаде, близ нижнего выхода и держала на прицеле единственный доступный брод через ручей.
Андерсон превосходно знал местность и особенности каждой деревни. Знал он и то, как будут вести себя жители деревни во время неожиданной атаки. Все это он изучил еще во время походов против центральных и северных яна. Именно поэтому его очередная операция прошла настолько успешно, что едва не закончилась «полным истреблением милл-криков». Дождавшись рассвета, Андерсон обрушил на спящую деревню град выстрелов. Как он и предвидел, яхи бросились к броду и попали прямо под ураганный огонь Гуда. Перепуганные индейцы прыгнули в Миля- Крик, но быстрое течение не могло служить хорошей защитой. Они становились отличной мишенью для ружей Гуда, и скоро воды Милл-Крнка окрасились кровью его народа. Как пишет Андерсон, «множество мертвых тел плыло вниз по реке, кружась в быстром течении».
По своим результатам это была самая «блестящая» экспедиция Андерсона. Помимо обычного сбора скальпов она была отмечена целым рядом неслыханных зверств. Андерсон не вдается в подробности и ограничивается лишь лаконичным замечанием: «Жители Конкоу были настолько возмущены ужасными преступлениями индейцев (кстати говоря, конкретно не упомянутыми автором) по отношению к белым женщинам, которых они убили, что я разрешил им действовать так, как они сочтут нужным».
Лишь немногим индейцам удалось избежать гибели. Маленький мальчик Иши и его мать оказались среди них. Иши помнил то ужасное утро, но он предпочитал никогда не рассказывать о нем. Возможно, что именно тогда был убит его отец. Каратели обыскали разрушенную деревню и с триумфом отправились домой, привязав к поясу длинные нити скальпов. Гуд взял с собой маленького мальчика, найденного им в одном из домов во время грабежа деревни. Мальчик лежал укрывшись с головой одеялом из овечьих шкур. На ногах у него было по шесть пальцев: эта особенность, видимо, и стала причиной особого расположения Гуда.
Много, много лет спустя после этого страшного августовского утра на том месте, где когда-то была деревня, находили остатки легких летних жилищ, перевернутые корзины для пищи, сломанные гарпуны и луки. Все это было разбросано среди белеющих на солнце костей мертвецов. Пренебрежение к мертвым было настолько несвойственно яна, что эта картина сама по себе свидетельствовала об их отчаянном положении. Их атаковывали снова и снова, то в одной, то в другой из больших деревень, расположенных вдоль по течению Милл-Крика. Это была самая заселенная по масштабам яхов область, вытянувшаяся в длину на пятнадцать — двадцать миль от деревни Лаврового дерева до Блэк-Рока. Она захватывала лишь узкую полоску берега реки с бродами, пещерами и скалами.
Карьера яхов как возмутителей спокойствия близилась к концу. Число их было сведено к минимуму, и теперь потеря хотя бы одного человека ощутимо сказывалась на всех членах племени, приближая его полное исчезновение.
В воспоминаниях Сима Моука описано еще одно опустошительное нападение Андерсона, относящееся к 1866 году. Отчаявшиеся индейцы допустили крайнюю неосторожность: они вновь ограбили ранчо среди бела дня. Миссис Сильва, жена владельца ранчо, вместе с помогавшим ей работником пересаживала пчел в улей. Случайно оглянувшись, она увидела, как несколько индейцев, нагруженных провизией, вылезали из окна дома. Индейцам удалось скрыться, но через несколько часов по их следам пустился Андерсон со своим отрядом. Он шел за ними по пятам вплоть до Дир-Крика. Здесь индейцы предусмотрительно разобрали бревна, по которым сами они прошли через ручей. Преследователям пришлось спешно сооружать между валунами некоторое подобие моста. Может быть, индейцы недооценивали способности белых (и действительно, одному человеку это было явно не под силу), а может быть, они просто ничего не знали о погоне. Во всяком случае, приблизившись к своей деревне, они забыли об осторожности. Андерсон со своим отрядом совершенно неожиданно появился на краю ущелья, нависавшего над Милл-Криком. Беспомощные индейцы, рассыпавшиеся по всему склону, служили отличной мишенью. Пощады не было никому. Один из индейцев спрятался за струями водопада. Джейк Моук, брат Сима, заметил очертания человеческой фигуры, укрывшейся за потоками воды. Он начал стрелять и стрелял до тех пор, пока тело не рухнуло в водоем. Эта экспедиция, принесшая яхам смерть и истребление, была для братьев Моук не более чем увеселительной прогулкой. Сим подробно описывает, как Джейк залез в воду и за волосы вытягивал на берег подстреленную им добычу.
А вот что рассказывал Сим о возвращении отряда домой: «Мы собрали всю добычу (в том числе и шляпу с цветочками, которую индейцы украли в доме Уоркменов) и упаковали ее, чтобы отвезти в долину. Андерсон ехал верхом на маленьком белом муле, и, когда мы стали спускаться вниз, кто-то из нас предложил Андерсону надеть эту шляпу. Мы достали ее из вьюка и с трудом натянули на голову Андерсона — она была мала для него. Потом мы вытащили какой-то скальп, привязали его к хвосту мула и двинулись дальше. На пути мы встретили несколько фургонов с иммигрантами. Они ехали в Орегон. Возницы останавливались. Из фургонов с любопытством выглядывали женщины и дети. Забавное это было зрелище: огромный человек на крошечном муле, длинное ружье поперек седла, шляпа с цветами и длинноволосый скальп».
В 1867 или 1868 году Андерсон и его люди вновь выследили большую группу яхов. Точная дата и причины резни остались для нас неизвестными. В официальных отчетах содержится лишь неясное упоминание о каком-то убийстве. Появление имен миссис Аллен и миссис Дерш не может служить поводом для экспедиции, так как за их убийство, происшедшее значительно раньше, заплатили своей кровью центральные и северные яна. Достоверно известно лишь то, что в пещере близ лагеря Секо, расположенной к северу от Милл-Крика, было убито около тридцати трех яхов. Их скальпы стали добычей белых, а пещера превратилась в еще один склеп с грудами белеющих костей. И индейцы и белые старались обходить ее за версту.
Последнее массовое истребление яхов проходило без участия Роберта Андерсона и Хирама Гуда. «Оровиллская гвардия» вообще не имела к нему никакого отношения. Четверо пастухов — Дж. Дж. Богарт, Джим Бэйкер, Скотт Вильямс и Норман Кингсли — пасли скот в горах. Когда их пребывание там уже близилось к концу, кто-то из них однажды утром заметил на траве кровавый след. Они пошли по нему,' надеясь найти раненого бычка. След привел их к верховьям Милл-Крика. Они нашли сломанную стрелу, а немного поодаль, в кустах, остатки туши убитого животного. Должно быть, охотники боялись задерживаться надолго. Вместо того чтобы тщательно освежевать и разделать тушу, они торопливо вырезали несколько больших кусков мяса и, припрятав остальное, ушли прочь в надежде вернуться еще раз.
Разузнав эти подробности, пастухи вернулись в лагерь. Наутро, захватив собак, они вновь пришли на место происшествия. Собаки без труда взяли след и привели их в ущелье Милл-Крика к большой пещере в верхнем течении реки. В этом отдаленном и, казалось, совершенно безопасном месте жило свыше тридцати индейцев. Среди них были маленькие дети, совсем младенцы. В пещере было припасено много продуктов, свежее и сушеное мясо. Нечего и говорить о том паническом ужасе, который охватил индейцев при виде хорошо вооруженных белых мужчин. Те расстреливали их в упор, не щадя ни женщин, ни детей. Норман Кингсли рассказывал, что во время бойни ему пришлось сменить свою пятидесятишестикалиберную винтовку на тридцативосьмикалиберный револьвер Смита и Бессона: выстрелы винтовок «буквально разрывали индейцев на куски», особенно младенцев. Сегодня эту пещеру называют пещерой Кингсли. Она находится всего в двух милях от Загона диких лошадей.
После этого события никто больше не сомневался в том, что яхи уничтожены. Считалось, что упрямые милл-крики — те, кого поклялись уничтожить Андерсон и Гуд,— были наконец истреблены до последнего. Тишина нависла над Милл-Криком: его ущелья и пещеры стали погребальными склепами для древнего народа яхов.
Но тела жертв этой последней трагедии странным образом исчезли из пещеры. Может быть, несколько оставшихся в живых индейцев смогли закопать тела убитых соплеменников, решив не прибегать к традиционному обряду сожжения трупов. Такая версия звучит правдоподобно — ведь дым от многих погребальных костров выдал бы индейцев. Иши с неохотой говорил о смерти и погребальных обычаях, но, если уж речь о них заходила, он всегда утверждал, что обряд сожжения соблюдался строго и неукоснительно. После кремации кости и пепел, собранные из погребального костра, переносились в небольшое углубление в скалах, и по традиции на этом месте сооружалась невысокая пирамида из камней. Она служила для того, чтобы отметить место погребения и защитить прах умершего от собак и диких животных. В каньоне и пещерах Милл-Крика очень тонкий слой почвы, и примитивные орудия индейцев с трудом позволяли вырыть яму даже самой незначительной глубины. Соломон Гор рассказывал Уотермену, что вскоре после побоища он с группой других белых поселенцев побывал в пещере. Они не нашли там ни мертвых тел, ни разбросанных костей, ни следов вырытых могил. Наверное, индейцам все-таки удалось осуществить традиционный обряд сожжения.
Ранчо В. Сэгрейвса, пионера этой области, находилось у истоков Бьютт-Крика, а хижина — в Твенти-Майл-Холлоу, недалеко от дома Хирама Гуда. Сэгрейвс хранил в пей продукты и иногда жил в ней. Однажды утром он обнаружил, что у него пропало несколько голов скота. Подозрение пало на яхов. Сэгрейвс вместе с Гудом и двумя другими колонистами отправился на розыски животных. Это была последняя вылазка Гуда. Четверо мужчин с собаками направились к индейской деревне, расположенной милях в двадцати пяти от устья реки Милл-Крик. Когда они добрались до нее, день клонился к вечеру. Деревня стояла прямо посреди луга; десять небольших домиков, расположенных по кругу, были защищены от солнца кронами лавровых деревьев. Деревня Лаврового дерева была последним крупным поселением яхов в нижнем течении Милл-Крика. Теперь лишь одинокая индейская собака рыскала по опустевшей деревне. И все-таки от глаз Сэгрейвса не ускользнули верные признаки недавнего присутствия людей — было видно, что в деревне только что закончилась разделка туш животных. Отряд решил заночевать там. Сам факт, что белые без всяких предосторожностей расположились на ночь в индейской деревне, свидетельствует о том, насколько ухудшилось положение яхов даже за эти несколько месяцев.
На следующее утро четверо белых отправились дальше. Они уже несколько часов шли вверх по течению Милл-Крика, как вдруг увидели группу нагруженных корзинами индейцев, спускавшихся навстречу им. Индейцев было человек пятнадцать, а может быть, и больше. Несколько женщин и один мужчина, прозванный Сэгрейвсом Старым Доктором, шли немного впереди остальных. Белые, воспользовавшись тем, что индейцы еще не заметили их, спрятались в засаде и взвели курки. Вот что произошло дальше. «Как только индейцы поравнялись с нами,— рассказывал Сэгрейвс Уотермену,— мы сделали знак женщинам, чтобы они нагнулись и спаслись от огня (как мы помним, Гуд был противником истребления женщин и детей). Одна старая индианка так и сделала, когда поняла, что ей угрожает опасность. Молодая женщина в мгновение ока бросила корзину и пустилась было наутек. Старуха схватила ее и не отпускала от себя, держа другой рукой маленькую девочку. Тем временем попытался убежать Старый Доктор. Гуд начал стрелять, а я следил за целью. Три раза он промазал. Четвертый выстрел попал прямо в цель. Старый Доктор упал. У нас было новое по тем временам оружие— винтовки Генри».
Трех женщин (старуху, молодую женщину и девочку) взяли в плен. Остальные ускользнули от своих преследователей. Немного позже других подошли к месту происшествия двое мужчин. Они, видимо, отстали от всех и, услышав стрельбу, скрылись в кустах. Один из них был уже в летах, другой — совсем юноша, подросток. Впоследствии Сэгрейвс утверждал, что эти двое были отец и сын, причем молодой человек — не кто иной, как Иши. Сорок лет спустя, когда он увидел Иши в Сан-Франциско, он якобы узнал в нем того самого шестнадцати- или семнадцатилетнего юношу с Милл-Крика. Он ошибался. В 1870 году Иши был совсем еще маленьким мальчиком.
Но вернемся к рассказу Сэгрейвса. Его отряд вместе со своими пленницами снова пришел в деревню Лаврового дерева и провел там еще одну ночь. Наутро перед ними предстал старший из тех индейцев, которых они видели накануне. Он обратился к Сэгрейвсу с какой-то просьбой. Возможно, читатель, так же как когда-то Уотермен, сразу же задаст вопрос: «Почему этого индейца не постигла судьба Старого Доктора, почему никто из отряда не выстрелил в него?» «Этот человек был безоружным»,— ответил Сэгрейвс Уотермену. Подобное объяснение едва ли может считаться удовлетворительным, ведь ни один из убитых белыми индейцев не был по-настоящему вооружен. У Старого Доктора, наверное, был лук или праща. Но и в этом случае подобное оружие не могло идти в сравнение с винтовками и револьверами. К тому же индеец и не пытался его применить. Как бы там ни было, Сэгрейвс выслушал пришедшего к ним человека, и, хотя они с Гудом не поняли ни слова из его речи, они догадались, что индеец хочет привести к ним всех своих людей. По-видимому, для этой цели он вновь повел отряд белых вверх по течению реки, к месту гибели Старого Доктора. Там он взобрался на большой камень и громко прокричал что-то в обе стороны каньона. Сэгрейвс, разумеется, опять-таки ничего не понял, но резкий голос индейца наверняка был услышан теми, для кого предназначался окрик. Потом быстро и бесшумно, будто отпущенная тетива лука, индеец соскочил с камня и исчез в зарослях кустарника. Яхов нигде не было видно. Сэгрейвс и Гуд решили не заниматься их розысками и преследованием и вернулись домой с тремя пленницами и единственным скальпом.
Эпизод этот довольно интересен. Сэгрейвс начал с попытки отыскать свой скот. Когда он узнал, что принадлежащие ему животные были убиты индейцами, он стал действовать по старой испытанной схеме: погоня, убийство, пленники. События развивались довольно быстро, но действия белых, казалось, были нерешительными. Сэгрейвс отнюдь не был типичным охотником за индейцами, а умудренный опытом Гуд слишком хороню знал: то, что некогда было борьбой, пусть даже и неравной, но все же требовавшей от людей хоть какого-то мужества и решительности, превратилось в обычную бойню.
Яхи, должно быть, и сами почувствовали некоторую раздвоенность в поступках белого человека. Именно поэтому они и рискнули открыто встретиться с ним, намереваясь вызволить из плена своих соплеменников. Индеец, который повел белых за собой к каньону, видимо, пытался чего-то добиться, но потом он понял, что план его неосуществим, и отказался от него.
Спустя две недели эта первая неудавшаяся попытка в области дипломатии неожиданно получила дальнейшее развитие. Это произошло возле хижины Сэгрейвса. С наступлением темноты перед Сэгрейвсом выросли фигуры двенадцати яхов, среди них было семь женщин и пять мужчин с туго натянутыми луками в руках. Они выстроились в ряд, как бы придерживаясь определенной церемонии, и тогда их предводитель (им опять был тот же пожилой индеец) начал вести переговоры. Он произнес речь, в конце которой каждый из мужчин сделал движение луком, как бы протягивая его Сэгрейвсу. Должно быть, яхи предложили своеобразный обмен: пять луков за трех пленниц. Сэгрейвс понял это, но не был до конца уверен в правильности своих предположений. Кроме того, пленницы были у Гуда, а не у него. Совершенно не зная, что делать, он знаком велел индейцам идти за собой и повел их к хижине Гуда — он хотел оставить за ним последнее слово. Гуда не было дома, и в ожидании его возвращения все расположились на лужайке. Тогда-то и произошел печальный инцидент, приведший к непредвиденной развязке. Здесь же на поляне дожидались своего командира люди Гуда — члены «Оровиллской гвардии». Как описывает Сэгрейвс, «внезапно одному из них пришла в голову нелепая мысль взвесить себя с помощью безмена. Он перебросил через сук веревку, чтобы прикрепить на ней безмен, но индейцы увидев это, подумали, что их хотят повесить. Они убежали, и больше их никто уже не видел».
Рассказывая о том же самом эпизоде в майском номере «Оверлэнд Мансли» за 1874 год, Стивен Пауэрс, корреспондент журнала в Северной Калифорнии, писал: «По признанию одного из охотников (то есть членов гвардии), они хотели схватить н тайно уничтожить пятерых мужчин-яхов. В то время, когда все были еще в лагере у хижины Гуда, одному из охотников вдруг взбрело на ум взвеситься. Коварные дикари испугались и умчались прочь, подобно перепуганным оленям». Судя по рассказу Пауэрса, в 1874 году намерение покончить с небольшой группой индейцев, отдавших себя во власть Гуду, считалось обычным делом — в нем признавались без тени смущения. Следует отметить, однако, что Сэгрейвс, а также, может быть, и Гуд (если бы он был дома) не помышляли об убийстве индейцев. К 1915 году мотив убийства, игравший не последнюю роль в инциденте, был полностью забыт. Но странная прихоть человека, решившего взвесить себя на безмене, фигурирует и в рассказе Пауэрса, и в рассказе Сэгрейвса. По статистике, в 60-х годах в Северной Калифорнии смерть через повешение стояла на втором месте после расстрелов. Едва ли можно удивляться тому, что двенадцать индейцев восприняли переброшенную через сук веревку как нечто обычное и хорошо известное им. Кто знает, может быть, скучающий страж действительно решил взвесить себя среди ночи, а может быть, и в семидесятых годах старый способ по-прежнему оставался в силе, хотя уже не пользовался всеобщей поддержкой.
Насколько известно, это был первый случай, когда яхи попытались пойти на компромисс и предложили своеобразную сделку. Исход этих переговоров едва ли мог способствовать повторению подобного случая. Трое пленниц остались у Гуда, двенадцать эмиссаров исчезли в зарослях кустарника, с тем чтобы уже не появляться вновь. Настало время укрытия.
Иши было три или четыре года во время битвы у Трех холмов. Он был уже достаточно взрослым, чтобы запомнить отчаяние и страх, которые охватили деревню. Во время сражения в пещере Кингсли Иши было восемь или девять лет. Возможно, он уже принимал участие в уборке пещеры и в ритуальном погребении жертв. Период укрытия начался, когда ему было не более десяти лет.
Эпизод с пятью луками явился последним актом в истории яхов и определил весь ее дальнейший ход. Пятеро мужчин, последние из тех, кто еще мог натянуть лук, ходить на охоту и сражаться, сложили свое оружие, предлагая переговоры и мир. Число пять считалось священным у большинства народов Северной Калифорнии. По-видимому, оно было священным и для древних яна. В этом случае сцена у хижины приобретает символический характер. Если бы этот жест мира был принят хотя бы с некоторой долей того мужества и дружелюбия, которые проявляли индейцы, окончание этого рассказа, возможно, не было бы столь трагичным.
Итак, единственная попытка яхов установить контакт с белыми людьми ни к чему не привела. У Сэгрейвса остались пять луков, которые он не мог натянуть, у Гуда — пленницы-индианки. Двенадцать яхов растворились в ночи, из которой им не суждено было больше появиться. Они отступили в глубь своей отчизны, скрывшись в ее ущельях и пещерах. Яхи жили в густых зарослях кустарника вместе с лосями, медведями, оленями, лисицами и змеями, совершенно изолированные от всего остального мира. По словам А. Кребера, они были «самым немногочисленным народом в мире, сумевшим благодаря беспримерному мужеству и силе духа сохранить свою свободу и противостоять натиску современной цивилизации». Яхи продержались на двадцать пять лет больше знаменитой группы Иеронимо из племени апачей и почти на тридцать пять лет больше племени сиу и его союзников против генерала Кастера *.
____________
*Теодора Кребер сопоставляет героическое сопротивление яхов с борьбой других североамериканских индейцев против американских завоевателей. Особенно проявили себя в этой борьбе индейцы сиу, или дакота, обитавшие на землях нынешнего американского штата Южная Дакота. Прославленный вождь Тасанке Уитке, имя которого в переводе значит «неистовый конь» (предания рассказывают, что ни он сам, ни его лошадь, отбитая им у американского солдата, ни разу за время бесчисленных стычек не были ранены), возглавил сопротивление дакотских племен. 25 июня 1876 г. в местечке Литл-Биг-Хорн произошла решительная схватка между руководимыми им индейцами и войсками генерала Кастера. В битве погибли все американские солдаты — двести пятьдесят человек. Генерал Кастер бежал с поля боя и, не выдержав позора поражения, тут же на глазах индейцев пустил себе пулю в лоб. С тех пор эта победа ежегодно отмечается индейцами, живущими в резервации, как одна из самых славных дат в истории их сопротивления завоевателям.
О первых годах этого периода в жизни яхов писал Пауэрс. Он разговаривал с охотниками за индейцами в Чико, Техаме и Ред-Блаффе, узнавал от очевидцев подробности их «подвигов». Соединив все эти истории воедино, Пауэрс нарисовал картину жизни яхов во время укрытия, оказавшуюся на редкость пророческой. Он пишет: «Яхи, видимо, решили поставить спектакль, беспрецедентный в человеческой истории,— варварская раса, борющаяся с оружием в руках против цивилизованного мира — до последнего мужчины, последней скво и последнего ребенка. Когда-то это было многочисленное и процветающее племя. Теперь их осталось только пятеро — двое мужчин, две женщины и ребенок *. Никто из людей не видел их, за исключением, может быть, какого-нибудь одинокого охотника, карабкающегося по отрогам застывшей лавы и крадущегося через редкие леса, в которых жили эти индейцы. В сумерки он мог бы увидеть слабый отсвет костра с движущимися вокруг него фигурами. Но прежде чем он успевал приблизиться на расстояние ружейного выстрела, фигуры исчезали, пламя медленно угасало и, придя на место, он обнаруживал следы людей, которые действительно были там незадолго до него. Индейцы наспех готовили здесь свой ужин и уходили прочь. Они спали где-нибудь в другом месте, не разжигая костра, чтобы не привлекать внимания врагов. В течение долгого времени яхи старались не ступать по земле — они перепрыгивали с одного камня на другой. Они никогда не оставляли за собой сломанной веточки или сорванного листа. Наверное, не было дня, чтобы один пз них не охранял покой своих товарищей, сидя на вершине дерева или на высоком пригорке. Ни одно движение не могло ускользнуть от зоркого взгляда наблюдателя. Немало людей в окрестностях Чико дали священную клятву, что эти пятеро умрут кровавой смертью. Но проходили недели, месяцы и годы, а клятва их была все еще далека от исполнения».
____________
*Пауэрс ошибся, определяя число оставшихся в живых индейцев. В то время их было несколько больше, зато он совершенно точно предсказал, каким будет состав группы в ближайшем будущем.— Прим. авт.
Бегство от преследователей и жизнь в укрытии были хорошо знакомы яхам начиная с 1850 года, однако теперь замкнутость и изоляция становятся для них постоянным образом жизни.
Попытаемся понять, чем было вызвано это, по выражению Пауэрса, «почти внеземное существование». Понять с точки зрения Иши, который в конце концов предпочел заранее известной гибели неизвестную судьбу.
Стремление к замкнутости было характерной чертой американских индейцев, во многом свойственной их темпераменту. По духу американский индеец был близок к йогам и вообще к Востоку, а не к Западу. Индейцы хопи, отрезанные от всего мира труднодоступными горами, были полностью изолированы от испанцев и англо-американцев. Психологически это явление можно сравнить с более чем двухвековой изоляцией японской нации. Однако в истории хопи мы не находим Пери, который бы преодолел этот барьер*. Индейцы зуньи, жившие до прихода испанцев в семи деревнях, были собраны затем в большое поселение, расположенное вокруг миссионерской церкви. И хотя индейцы жили в этом новом для них месте и даже хоронили своих мертвых во дворе церкви, христианство не оказало на них существенного влияния. Лишь одному из христианских святых удалось проникнуть в пантеон богов зуньи.
____________
*Пери Метью Колбрайт (1794—1858) — американский морской офицер, сумевший заключить договор с Японией, в результате которого ворота японских портов были открыты для торгового флота США.— Прим. Годиной.
Индейцы Калифорнии сохранили бы свою целостность и индивидуальность ничуть не хуже, чем хопи и зуньи, если бы только нм позволили время и жизненное пространство. Но у них не было ни того ни другого. Вместо взаимопроникновения культур началось их истребление и уничтожение. Люди иногда выживали, но племена были обречены на вымирание. Только в некоторых областях реки Колорадо смогла сохраниться культура ее народа.
Нелепо было бы утверждать, что сами яхи выбрали себе изгнание в качестве образа жизни: они никогда не решились бы на это. Они выбирали между рабской покорностью, которая привела бы их к потере целостности племени, а возможно, и к гибели, и борьбой до победного конца. Яхи предпочли тяжкую и неравную борьбу и в конце концов отступили в горы.
О некоторых сторонах жизни яхов в горах мы знаем довольно хорошо, однако о других мы не знаем почти ничего. И происходит это отнюдь не потому, что белые друзья Иши были недостаточно любопытны, а сам он не слишком склонен к откровенности. Существенную роль играл языковый барьер, приходилось считаться и с традиционными индейскими правилами и щадить чувства Ищи-человека. Иши не мог назвать имя умершего родственника или друга — это было бы непростительным нарушением этикета яна *. А всякое иносказание было невероятно затруднено из-за того, что он плохо владел английским языком, а его друзья почти не знали языка яна. Любой, пусть даже и неофициальный опрос был невозможен. Если бы жизнь Иши не оборвалась так рано, он, без сомнения, нарушил бы запрет, не позволяющий говорить о мертвых, и значительно дополнил бы трагическую историю своего племени. Это было бы тем более естественно, что со временем языковый барьер постепенно стирался, а сам Иши всегда с жаром принимал участие в том, что было важно для его друзей.
____________
*Здесь Т. Кребер касается весьма сложного явления из жизни индейцев, и не только индейцев. В древности человеку не давалось одного постоянного имени, с которым он жил бы всю свою жизнь. Да и само имя, как таковое, было весьма условным. Подчас это были слова-обереги, долженствовавшие охранять жизнь и здоровье их владельца (например, Белый клык — то есть сильный и опасный, как волк, и т. д.). Имя-кличка неоднократно менялось; так, например, после болезни ребенка ему давали другое имя, полагая, что при новом имени у него будет новое здоровье. Называть свое имя вслух означало для первобытного человека сделать себя уязвимым для разного рода бед и несчастий, потому что имя было самым тесным образом связано со всей сущностью человека. Спросить имя человека значило навлечь на него беду. Поэтому, очевидно, люди так и не узнали, как звали Иши во время его жизни среди индейцев.
Иши помнил почти все события, происшедшие на его веку. Он был терпеливым и вдумчивым рассказчиком и всегда охотно говорил о своей жизни. И все-таки, к огорчению некоторых читателей, наш рассказ будет лишен тех трагических подробностей, которые внесли бы в него личные впечатления Иши. Всякий раз, когда речь заходила о его семье и друзьях, умерших от старости, голода или болезни, Иши — беспомощный свидетель их гибели, по несчастной случайности оставшийся в живых,— мрачнел и приходил в подавленное состояние духа. Видя это, его друзья старались не расспрашивать его, довольствуясь лишь тем, что он скажет сам. А об этом последнем периоде в жизни яхов он рассказывал очень мало.
Например, мы только приблизительно знаем, сколько человек скрывалось в горах и каков был их возраст. Нам не известно, сколько среди них было мужчин и сколько женщин и как звали каждого из них. Мы даже не знаем имени Иши: ведь на языке яхов иши — это просто «человек».
Стивен Пауэрс в номере «Оверлэнд Мансли», вышедшем в свет в мае 1874 года, утверждал, что случай у хижины Гуда произошел летом 1870 года. Сэгрейвс называет тот же самый год, но несколько расходится с Пауэрсом в месяце. Оба описывают Иши как «очень высокого» ребенка, и это вполне соответствует тому, что говорил о себе сам Иши, а также медицинскому заключению доктора Поупа, сделанному им в 1911 году. Конец весны или самое начало лета 1870 года — вот та дата, которой мы можем доверять. Она пригодится нам в дальнейшем, при установлении относительной хронологии, а сам случай с пятью луками поможет представить, каково же было число яхов, находившихся в укрытии.
Основную группу составляли двенадцать взрослых индейцев, пришедших на переговоры к Сэгрейвсу, и один ребенок — Иши. Уотермен, доктор Поуп и другие лица, так или иначе информированные о возможном числе индейцев, предполагали, что всего их было пятнадцать или шестнадцать человек. Сестра Иши — родная или двоюродная, а также двое или трое стариков прятались в кустах неподалеку, готовые присоединиться к остальным, пока те ходили к хижине Сэгрейвса. Естественно, что белые не могли их видеть.
В 1915 году, да и в предыдущие годы, была широко распространена идеализированная версия, по которой в тайном убежище якобы с самого начала скрывалось всего пятеро индейцев. Число это, безусловно, появилось в связи с рассказом Пауэрса. Видимо, он брал сведения из вторых рук, и его изложение случая с пятью луками грешит рядом неточностей. В некоторых местах он просто смешивает друг с другом совершенно различные события. Согласно Пауэрсу, было всего двое мужчин, две женщины и маленький мальчик, должно быть Иши. Итак, хоть это и кажется невероятным, пять и только пять, человек, по мнению Пауэрса, оставались в живых на протяжении почти сорока лет.
Если бы за это время рождались новые члены племени, Иши обязательно упомянул бы о них. Однако он никогда не говорил об этом. Популяционная кривая, по-видимому, неизбежно шло вниз. Яхи могли выжить только в случае некоторого прироста населения. Вид, численность которого резко уменьшается, может выжить только в очень редких случаях и при необычайно благоприятных жизненных условиях, способствующих его возрождению и увеличению. Но яхи, в конце концов, отнюдь не были видом — это было небольшое племя, терзаемое нашествиями, войной, голодом и нетерпимостью к ним со стороны белых.
Помимо эпизода у хижины целый ряд фактов убедительно доказывает, что жить в убежище могла лишь очень небольшая горстка людей. Зададим себе такой вопрос: сколько людей могло в таких обстоятельствах скрываться в горах, образуя при этом единый коллектив? Очень мало, если учитывать катастрофическое положение яхов. Их число должно было примерно равняться населению маленькой ипдейской деревушки — только в этом случае они могли рассчитывать на некоторую безопасность. Большое скопление народа почти наверняка привело бы к очередной пещере Кингсли.
Зададим себе еще один вопрос: могли ли земли яна обеспечить хотя бы сносное существование своим обитателям, когда охота и собирательство стали невозможны? Очевидно, ответ будет отрицательным.
По-видимому, трагедия в пещере Кингсли и неудачные переговоры с Сэгрейвсом значительно ускорили дальнейший ход событий и повлияли на решение яхов укрыться в горах. Оставшиеся в живых ощущали всю тяжесть потери не только потому, что погибло около двух третей всего числа яхов, но и потому, что среди этих двух третей оказалась почти вся молодежь племени. Американские индейцы никогда не сталкивались с проблемой перенаселения: они всегда любили детей. И должно быть, втройне дорожили ими яхи, уцелевшие после 1870 года. Дети не внесли бы особенного неудобства в их тайную жизнь. Конечно, плач ребенка мог выдать врагу место убежища, но голоса индейцев очень мелодичны, а их детишки редко кричат по-настоящему — плач похож скорее на хныкание. Даже тот, кто уже умеет бегать, ведет себя очень спокойно и не отходит далеко от матери и других взрослых. Если ребенок голоден, его накормят и никогда не оставят одного. Для тех, кто уцелел и ушел в укрытие, гораздо страшнее было смотреть в лицо будущему, в котором не от кого было ждать помощи.
Что стало с тремя пленницами, запертыми в хижине Гуда? Удалось ли им выжить? Эти вопросы, имеющие прямое отношение к истории яхов, остаются без ответа. След индианок исчезает, едва успев появиться. Гуд отдал пленниц какому-то человеку, жившему поблизости от него на Экорн-Холлоу. Молодая женщина родила мальчика, которого назвали или вернее прозвали Снежинка. Эпизодом рождения Снежинки и заканчивается история последних трех взятых в плен яхов. Их дальнейшая судьба осталась неизвестна *.
____________
*Последними, за исключением самого Иши, были захвачены в плен трое яхов — старуха, молодая женщина и девочка. Сэгрейвс, взявший их в плен, так же как и Хирам Гуд, был уверен, что молодая женщина и девочка — сестры Иши, а индеец-парламентер — его отец. Однако Иши ничего не говорил по этому поводу. Пожилой индеец мог быть дядей Иши, а пленницы — его тетей и кузинами. Мы не знаем, так ли было на самом деле, да это и не имеет для нас существенного значения. Число членов группы было настолько мало, что потеря каждого, независимо от степени родства, воспринималась как тяжелая личная утрата.
Хирам Гуд отдал двух женщин и девочку мистеру Картеру, холостяку, жившему на Экорн-Холлоу в нижнем течении Дир-Крика. Примерно в это время, как рассказывает Сэгрейвс, молодая женщина родила мальчика, отцом которого, осторожно добавляет он, был не Картер, а неизвестный дикий индеец. Мальчика назвали или, вернее, прозвали Снежинка. Вот и весь рассказ Свгрейвса, судя по которому молодая женщина была беременна уже тогда, когда ее взяли в плен.
Стивен Пауэрс сообщает несколько иной и более подробный вариант истории рождения Снежинки.
«Несколько лет тому назад индейцы из этого племени [яхов] совершили убийство около Чайно. Сэнди Янг, знаменитый в округе охотник, вместе со своим товарищем захватил в плен двух скво, мать и дочь, которые обещали показать им, где находится лагерь убийц. Они вышли в сумерках. Была хмурая зимняя ночь, шел дождь, и ветер дул так яростно, как будто сам черт взялся за это дело. Они шли всю ночь напролет, ни разу не остановившись на отдых, спотыкаясь и соскальзывая с тропы, но все-таки продвигались вперед очень быстро вслед за своими смелыми проводниками. За это время они едва ли перемолвились хоть одним словом. А дождь все лил и лил, не прекращаясь ни на минуту. Наконец они подошли к ревущему и вспухшему от дождя потоку. В кромешной тьме нечего было и думать о переправе. Пока охотники ходили взад и вперед вдоль реки, пытаясь найти брод и перекликаясь между собой, обе скво исчезли и не отвечали на окрики. Мужчины подумали, что они обмануты. Внезапно сквозь завывания ветра и грохот потока донесся тонкий плач младенца — отряд пополнился еще одним человеком. Поняв, в чем дело, охотники рассмеялись и стали собирать сухие сучья, чтобы развести костер. Они сами окоченели от холода и, конечно, были уверены, что женщины сразу же придут к костру, лишь только увидят огонь. Но женщины не подошли к ним; должно быть, присущие индианкам скромность и застенчивость не позволяли им присоединиться к мужчинам в подобных обстоятельствах. Бабушка взяла новорожденного и, с трудом добравшись до реки, окунула его в ледяную воду. Снова и снова она окунала его, а младенец протестующе кричал; около костра был слышен его громкий крик. Ребенок выжил после опасного «крещения» и стал быстро расти. В память о необычайных обстоятельствах рождения мальчика Янг назвал его Снежинкой. Снежинка — потомок диких индейцев — и сейчас живет в Техаме».
Итак, две женщины и девочка были захвачены в плен Сэгрейвсом и Гудом в марте 1870 года (дата Сэгрейвса). Через две недели произошел эпизод с пятью луками. Снежинка родился зимой следующего года и, по словам Пауэрса, в 1872 году жил в Техаме. Вот и все, что мы знаем об этой истории. Пауэрс, по-видимому, услышал о рождении Снежинки от Сэнди Янга. Его рассказ кажется вначале чересчур неправдоподобным, однако давайте более внимательно прочтем его.
В деревне яхов жизнь женщины во время беременности была регламентирована строгими запретами. Перед родами она удалялась в отдельную хижину и была окружена заботами матери или другой пожилой женщины, которая принимала роды, мыла и в соответствии с ритуалом очищала ребенка. Мать возвращалась с ребенком домой, когда у него заживала пуповина. То, что индианка, почувствовав скорые роды, предпочла выйти ночью в непогоду из дому, а не осталась под одной крышей с человеком, который, вероятно, был отцом ее ребенка, лишний раз подтверждает, насколько сильна была у яхов система запретов, не позволяющая мужчине присутствовать при родах.
Мы видим, что индианкам удалось уйти от белых мужчин и таким образом защитить их от пагубной силы, о существовании которой эти мужчины и не подозревали. По мере возможностей были соблюдены традиции и в отношении новорожденного — его вымыли в реке. И наконец, женщины с ребенком вернулись вместо со своим белым хозяином в его хижину.
Наш рассказ подошел уже совсем близко к тому месту, когда Иши начнет сам говорить о себе и восстановит для нас картину своей жизни во время укрытия. Но прежде мы рассмотрим этот период в жизни яхов в его более широком философском аспекте.
Случаи, когда в укрытие уходит целый коллектив, изредка встречаются в истории. Это, однако, противоречит самой природе человека, существа социального, нуждающегося в постоянном общении. Ребенок, который не слышит звуков человеческой речи и лишен возможности нормально выражать свои чувства и делиться ими с другими членами коллектива, будет обречен, по- видимому, на раннюю гибель. Во всяком случае, он никогда не сможет овладеть речью и другими человеческими качествами, которые формируются путем подражания и обучения. Для взрослых изоляция тоже отнюдь не служит путем к процветанию: мы не животные, привыкшие к одиночеству и впадающие в спячку. А так как мы, люди,—представители одного вида и с этой точки зрения не очень отличаемся друг от друга, то слишком замкнутая общность довольно быстро (уже после первого поколения) начинает распадаться и терять своих членов. Ее обычно раздирают внутренние разногласия, несходство характеров и темпераментов, которые слишком часто приходят в столкновение друг с другом.
Многолетняя изоляция не спасла племени яхов, хотя это и было ее целью. Зато группа Иши добилась больших успехов в трудном искусстве совместной жизни, когда угроза опасности стала постоянным спутником ее членов, а будущее не предвещало им ничего хорошего. Из рассказов Иши мы знаем, что мужчины делали женскую работу, а если нужно было, то и наоборот. Больные и умирающие не оставались без присмотра; мертвых хоронили так, как этого требовал обычай, а оставшиеся в живых не забывали носить по ним траур.
Любопытно, что некоторые вопросы, возникающие в связи с изолированной жизнью яхов, можно отнести к области подводных и космических исследований. Современные психологи пытаются найти ответы на те же самые вопросы, правда несколько в ином аспекте. Вот некоторые из них. Что позволяет сохранить моральный облик в тяжелых жизненных условиях? Каковы предполагаемые границы человеческой выносливости? Какие типы телосложения и темперамента более всего соответствуют этой своеобразной ситуации?
Если бы яхи жили в нашем столетии, они, наверное, были бы прекрасными кандидатами для космических полетов. Сравнительно невысокие, ловкие и умелые, они были лишены всякой суетности и беспокойства и умели прекрасно обращаться с теми предметами, которые окружали их.
В противоположность переселенцам 50-х годов, мораль и нравы которых были описаны Брафом, Иши и его народ сумели остаться бескорыстными, человечными, заботливыми. Они пронесли свою веру через болезни, голод и смерть. Чем же, спросим мы, объяснялись их удивительная стойкость, сила духа, выносливость, мужество и вера?
Яхи находились на своей родной земле и выполняли привычные им обязанности. Возможно, это была одна из причин их стойкости. Однако, как доказывает та легкость, с которой Иши приспособился к изменению условий и культуры, не это было главным. Гораздо более важным кажется следующее обстоятельство: яхи сознавали, что они страдают из-за зла, причиняемого им другими людьми, и это придавало им силы. Они не чувствовали за собой вины и не были «отчуждены от своей культуры». Их цели были скромны, разумны, реалистичны; их стремления не были захватническими.
Двенадцать лет, с 1872 по 1884 год, прошли без всяких происшествий. Прекратились случаи похищения лошадей и скота, ограбления хижин и амбаров. Яхи уединились в своем укрытии. Никто не видел ни их следов, ни выдававших бы их остатков золы, ни тоненьких струек дыма от их костров. В лесу и в лугах перестали находить поломанные или просто забытые наконечники копий и стрел, силки, изготовленные из молочая. В 1874 году Стивен Пауэрс предсказывал, какой будет тайная жизнь яхов, но даже он не осмелился бы утверждать, что она продлится столько времени.
Большую часть своей жизни Иши провел без всякой связи с историей — это была долгая интерлюдия молчания. Понять жизнь яхов в те годы — значит представить себе, как протекали их дни от восхода солнца до наступления ночи. И если Иши не раскрыл перед нами трагедии своего народа, то он описал и воссоздал для нас многие детали своего каждодневного существования.
Индейцы, скрывавшиеся в горах, использовали только бесшумное оружие — гарпун и сеть для ловли рыбы, лук, стрелы и силки для охоты. Осенью они собирали желуди — столько, чтобы им хватило на зиму. Индейцы ели зеленый клевер в апреле и свежие луковицы в начале лета. В самый разгар лета они совершали четырехдневное путешествие на Ваганупу, туда, где прохладнее воздух и гуще тень, где более обильна дичь. Все остальное время яхи жили в верховьях Милл-Крика, в небольших домиках, замаскированных таким образом, что сверху (а это единственное место, откуда можно было бы заметить деревню) скрывавшие их ветки выглядели вполне естественно. Рядом находилось точно так же замаскированное хранилище с запасами сушеного мяса, рыбы, желудей, с различными хозяйственными принадлежностями: растяжками, кухонной утварью, орудиями и шкурами.
Даже очень большие переходы яхи зачастую совершали перепрыгивая с камня на камень; их босые ноги не оставляли следов. Иногда дорогой для них служил ручей, и они шли вверх или вниз по его течению. След, оставленный на земле, тщательно закрывался опавшими листьями и, таким образом, уничтожался. Индейцы никогда не проходили сквозь кустарник — они проползали под ним на четвереньках. Корова не отыскала бы таких тропок, даже олень выбирал более открытые места. Если на пути попадалась ветка, ее отодвигали в сторону или в крайнем случае аккуратно отрезали с помощью грубого орудия, сделанного из куска камня. Процесс был долгим, но почти бесшумным. Яхи никогда не рубили дрова — звук топора безошибочно свидетельствует о присутствии человека. Они не позволяли себе разжигать больших костров — дым от маленького костра постепенно рассеивался по кустам и не поднимался над кронами деревьев. Погасшее кострище засыпали обломками скал. Спуск и подъем по отвесным стенам каньона производились с помощью веревок из молочая — это был самый быстрый и безопасный способ добраться до воды, так как сверху каньон заслоняли нависавшие над ним деревья. Индейцы могли выкупаться внизу, а на обратном пути прихватить с собой пойманную рыбу или корзину с водой, и всякий раз они тратили на это гораздо меньше времени, чем если бы им пришлось карабкаться вверх и вниз по узеньким ветвящимся тропинкам. К тому же они старались использовать эти тропинки как можно реже — тогда их можно было принять за дорожки, протоптанные кроликами и ласками. На гладких камнях мололи муку из желудей, а потом в корзинах приготовляли из нее кашу, которая была основной пищей живущих в укрытии людей. Они носили плащи из шкур оленя, дикой кошки, реже медведя; укрывались одеялами, сшитыми из кроличьих шкур.
По мнению этнографов, яхи вели образ жизни, наиболее примитивный по сравнению с другими племенами континента, по крайней мере после прихода белого человека в Америку.
Предыдущая страница:
Глава четвертая. ЭПИЗОДЫ ИСТРЕБЛЕНИЯ
Глава четвертая. ЭПИЗОДЫ ИСТРЕБЛЕНИЯ
Следующая страница:
Глава шестая. ИСЧЕЗНОВЕНИЕ ЯХОВ
Глава шестая. ИСЧЕЗНОВЕНИЕ ЯХОВ