Глава шестая. ИСЧЕЗНОВЕНИЕ ЯХОВ

Шли годы. Яхов не было видно, и все постепенно начинали забывать об их вылазках. Новые поселенцы уверяли друг друга, что милл-крики давным-давно уничтожены или же умерли своей смертью. Они пожимали плечами, когда слушали рассказы старожилов о таинственном исчезновении скелетов в пещере Кингсли. В рассказах никогда не обходится без вымысла, говорили они. С ними соглашались даже некоторые из старожилов, но другие не были столь уверены на этот счет — они приписывали внезапное движение в кустах не только оленю и перепелу, но и индейцу.

За прошедшие годы значительно изменился облик страны: она начала постепенно заселяться. К 1884 году ранчо, лесопильни и небольшие поселения, соединенные между собой уже не тропками, а настоящими дорогами, стали быстро разрастаться и проникать в горы, туда, где раньше избегали селиться из страха перед индейцами. Правда, слухи об индейцах продолжали распространяться, попадая иногда на страницы газет и превращаясь в обстоятельные рассказы. Шорохи в зарослях чаппараля возобновились; владельцы хижин утверждали, что их снова стали грабить, а один или два раза кому-то удалось случайно увидеть какого-то странного индейца.

После двенадцатилетнего перерыва яхи вновь взялись за грабежи. Видимо, к этому времени они потеряли большую часть своих охотников, а пищевые ресурсы стали еще более скудными. Дороги и ранчо забирались все выше в горы, ближе и ближе к Милл-Крику. И снова стал пропадать скот; пастухи же иногда замечали наконечники стрел, которые застряли в шерсти овец,— все это неопровержимо доказывало, что яхи где-то рядом. Были опустошены несколько хижин. Из всех продуктов в них остались лишь банки с консервами — это тоже приписывали яхам. Только они могли забирать всю муку и ячмень и не притронуться к консервам: может быть, они вообще не считали их пищей, а может быть, однажды им попались испорченные консервы.

Как это ни странно, но пропажа провианта в хижинах вызывала у скотоводов гораздо больше раздражения, чем похищение скота. Если жертвой удачной охоты становился бычок или овца, их владелец, конечно, терпел некоторый убыток. Но помимо этого опустошение хижины влекло за собой большие неудобства для пастухов. Запасы корма для скота, бобы, кофе, сахар, бэкон, мука и консервы — все это было припасено в горных хижинах на время ежегодной облавы скота. Пастуху часто приходилось разыскивать потерявшихся животных в отдаленных и труднодоступных частях гор, и, само собой разумеется, при необходимости он мог воспользоваться запасами продуктов, которые хранились в одной из хижин, независимо от того, принадлежала ли она другому хозяину. Но если яхи успевали опередить пастуха, он напрасно пытался найти там ячмень для своей лошади и муку для себя. В более отдаленных областях, где в основном и жили яхи, отсутствие основных продуктов заставляло пастухов возвращаться в долину, чтобы пополнить запасы, и тогда им приходилось проводить облаву снова.

К 90-м годам Иши и его двое или трое товарищей прекрасно усвоили, в какое время прибывает караван с продуктами к той или другой хижине. Несколько хижин они грабили регулярно, год за годом. Они, конечно, знали, что при таком образе жизни их могут гораздо быстрее обнаружить и уничтожить. Но караван с пищей прибывал весной, как раз в то время, когда земля была еще покрыта снегом и оставшиеся в живых яхи не просто недоедали, а умирали от голода.

Мистер Норволл, рассказавший в 1915 году Уотермену о своем посещении пещеры Кингсли после кровавой трагедии, поделился с ним воспоминаниями об одном из последних ограблений хижины, предпринятом яхами. Это было в апреле 1885 года. Однажды, находясь поблизости от своей хижины, расположенной в нижнем течении Драй-Крика, он услышал какой-то шум. Решив узнать, в чем дело, он подошел ближе и увидел, как четверо индейцев друг за другом вылезают из единственного окна хижины. Видимо, они не ожидали встретить его здесь. Поняв, что они попались, яхи спокойно выстроились в ряд возле хижины, оставляя решающее слово за белым. Они взяли только старую одежду, может быть, потому, что в доме не было ничего, кроме консервов. В числе четырех была молодая женщина, натянувшая на себя сразу три старых джемпера Норволла. Кроме них, на ней почти не было другой одежды. Следующим был старик, взявший из хижины оборванное пальто и древнее одноствольное ружье. И наконец, среди них были два молодых человека, один — с искалеченной ногой. «Это сделал Рейф Джонсон»,— заметил Норволл. Говорили, что несколько лет назад Рейф ранил индейского ребенка, попав ему в ногу. Четвертым был Ишн. Женщина махнула рукой в направлении Милл-Крика и сказала что-то вроде «Дос чикитос папуизис» — так понял ее слова Норволл. На ломаном испанском это означало «двое маленьких детей». Норволл вел себя очень дружелюбно и знаками дал понять индейцам, что они могут взять свою жалкую добычу и отправляться прочь. Они исчезли, и больше он их не видел. Осенью того же года яхи снова посетили хижину. На этот раз Норволл не обнаружил никакой пропажи, зато у себя на столе он нашел две плетеные корзины, оставленные индейцами. Это была своеобразная благодарность за его дружелюбие. Норволл хранил корзины как память об этом событии вплоть до 1915 года, а потом передал их в университетский музей, в коллекцию Иши.

В том же 1915 году Д. Б. Лайон из Ред-Блаффа рассказал Уотермену о случае, происшедшем с ним в 1889 году. Он был тогда еще мальчиком лет четырнадцати или пятнадцати. Однажды он охотился близ реки Биг-Антилоп-Крик, как вдруг услышал шорох среди растущих поблизости каштанов. Собака насторожилась, побежала в кусты и неохотно вернулась обратно. Теперь Лайон знал, что там были не олень и не кролик. Потом он услышал звуки, будто дрались коты. Лайон бросил в кусты камень и, видимо, во что-то попал. Раздался звук, весьма похожий на человеческий. Лайон воодушевился; он подходил все ближе и ближе к каштанам и наконец нырнул в кусты, споткнувшись о какой-то предмет. Это был большой узел,— видимо, владелец бросил его несколько секунд назад. Лайон раскрыл его: внутри узла оказалась овечья шкура и небольшой мешочек из оленьей кожи. Пока он изучал содержимое узла, несколько стрел просвистело у него над головой: одна из них ударилась о камень, другая вонзилась в землю, а третья застряла в его шляпе. Стрелок хорошо рассчитал расстояние и высоту. Схватив свою добычу и подобрав с земли стрелы, Лайон побежал что было сил. Он не останавливался до тех пор, пока не почувствовал себя в полной безопасности. Дома он высыпал на стол содержимое мешочка из оленьей кожи. Там было все необходимое для изготовления стрел. Так же как и Норволл, Лайон хранил шкуру, стрелы и мешочек с набором инструментов вплоть до разговора с Уотерменом. Теперь они тоже вошли в состав коллекции Иши. Что касается звука дерущихся котов, описанного Лайоном, то дело здесь, по-видимому, в следующем: индейцы не приручали кошек, но зато прекрасно подражали пению птиц и звукам диких животных, привлекая или, наоборот, отпугивая их.

От Лайона Уотермен услышал и историю с отравленной крупой. Это была одна из версий рассказа, известного во многих вариантах и приписываемого разным людям. По словам Лайона, человек, по имени Грехам, оставил в своей хижине мешок с отравленной мукой, прикрепив к ней записку со словом «Яд». Многие среди белых поселенцев не верили, что в горах жили индейцы и что именно они занимались ограблением хижин. Отравленная мука быстро исчезла, и Грэхем решил на этом основании, что в краже повинны индейцы. Впрочем, эта загадка так и осталась без ответа. История быстро приобрела популярность. Однако большое количество людей в самом Ред-Блаффе и его окрестностях не разделяли мнения Грехэма, что единственными неграмотными людьми могут быть индейцы.

В 1894 году, вспоминает Лайон, он и его брат шли по чьим-то следам вплоть до каньона Милл-Крика. Человек оставлял хорошо заметный отпечаток своей босой ноги с широко расставленными пальцами и многочисленными складками и трещинами. Вероятно, это был яхи. Чтобы избавиться от белых мальчишек, индеец прыгнул с самого верха каньона в заросли лавровых деревьев, растущих внизу. Огромная стена каньона, спускающаяся к реке, сделала дальнейшее преследование бессмысленным. Конечно, мальчики могли сочинить этот подвиг, но очень возможно, что так оно и было. Друзьям Иши в последующие годы пришлось понять, что узкие края каньонов и отвесные скалы не такие уж страшные преграды.

Возобновленные грабежи прекратились так же неожиданно и необъяснимо, как и начались. Тишина и покой воцарились над каньонами. Рассказы о диких индейцах, уже получившие некоторое право на существование, снова стали казаться невероятными. Для группы яхов эти десять лет явились своеобразным периодом сопротивления. Они попытались укрепиться в верховьях Милл- Крика и занять все пространство между Милл-Криком и Дир-Криком с его хребтами, лугами и небольшими речками. Давление белых становилось все ощутимее, и, чтобы заполнить свои пустующие корзины, яхи решили воспользоваться второсортной, но зато легкодоступной пищей: мукой, зерном и овцами белого человека. Они потерпели поражение. И тогда началось их последнее отступление в ущелье Дир-Крика.

Только пять яхов, последние пять, оставшиеся в живых, смогли сделать этот переход от Милл-Крика до Дир-Крика. Каждый шаг их был подобен отступлению: они оставляли неприятелю еще один кусок своей отчизны, ее дубовые рощи и луга, ручьи и заветные охотничьи места. И когда наконец они поставили на землю свои корзины, в их распоряжении были только две тесно прилегающие друг к другу полосы земли по южному краю каньона Дир-Крика. Каждая из них не превышала полмили в ширину и трех милей в длину. Эту землю индейцы с достаточным основанием могли считать своей. Они знали каждую ее пядь — еще недавно они жили в больших деревнях, расположенных по берегу ручья. В одной из таких старых деревень родился Иши. Но в девяностых годах яхи не могли обосноваться в этих старых поселениях — их было слишком хорошо видно сверху и с противоположной стороны ручья. Вместо этого индейцы построили две крошечные деревушки в месте слияния Салфер-Крнка и Дир-Крика. Одна из них находилась чуть выше по течению, другая — немного ниже. Поместье и ранчо, принадлежавшие некоему Спиглю, располагались близ Салфер-Крика, неподалеку от вновь выстроенных деревень. Но никто, кроме самих яхов, не пытался проникнуть сквозь чащу каньона. Это была самая надежная защита от непрошеных гостей. Место для деревень было прекрасно замаскировано. Вряд ли кому-нибудь могло прийти в голову, что здесь живут люди. Кроме того, весь долгий и рискованный спуск к ручью проходил под сенью лавров. Когда-то на том месте, где сейчас помещалась более крупная деревня, яшли медведи-гризли. И индейцы назвали эту деревню Вовунупо-Му-Тетна (убежище гризли).

Деревня Вовунупо занимала узкую полосу земли на краю обрыва, на расстоянии пятисот футов от ручья. Это было единственное место, где можно было построить хоть какие-нибудь сооружения на отвесной стене каньона. На краю обрыва росли высокие деревья, заслоняя поселение от посторонних глаз. До верхнего края каньона оставалось около двухсот футов. Все это пространство было занято скалами, крутыми и непроходимыми, защищавшими деревню сверху и сзади.

При постройке деревни индейцы не тронули ни одного дерева и уничтожили лишь небольшую часть кустарника — теперь эта зелень создавала естественную маскировку. Едва заметные тропинки соединяли дома между собой. Самой восточной постройкой был небольшой домик с каркасом из жердей, накрытый сверху ветвями лавра. Он имел очертания буквы А и сверху благодаря своей хитроумной крыше выглядел как дерево. Внутри маленький домик был разделен на две комнаты: одна — немного побольше, другая — поменьше, для хранения корзин с нищей и инструментов. Дверь дома выходила к ручью. 


Вся деревня располагалась параллельно ручью. Недалеко от первого дома росла большая сосна, у основания которой был вырыт прямоугольный резервуар размерами три на четыре фута в диаметре и до четырех футов в глубину. Зимой его набивали снегом, чтобы иметь дополнительные запасы воды.

Одна тропа вела через всю деревню, а другая спускалась к реке, находившейся внизу на расстоянии пятисот футов. Эти тропы сохранились еще с того времени, когда Вовунупо принадлежала медведям-гризли. Однажды Иши, спускаясь по одной из заброшенных медвежьих троп, вышел к ручью не в том месте, где обычно; он легко переправился через ручей и открыл на северном берегу прекрасное место для ловли рыбы. С тех пор он приходил туда регулярно и даже прятал там гарпун и другие рыболовные принадлежности, вместо того чтобы тащить их вверх и вниз по отвесным скалам каньона. 

Тропинка, которая проходила через деревню, вела мимо большого и раскидистого лавра ко второму дому. Он был построен из деревьев, выловленных в реке, и накрыт сверху прокопченной тканью, снятой с верха какого-то фургона. В этом доме сушили и коптили мясо и рыбу. Дальше тропинка раздваивалась: к северу в небольшом углублении находился дом с крышей из ветвей, где готовили пищу. Крыша предохраняла дом от солнца и дождя и, что гораздо более важно, рассеивала дым, не давая ему подниматься вверх столбом. Внутри дома находился очаг, камни, на которых размалывали желуди и готовили пищу, корзины, лопатки, кочерги. Другая тропинка вела во внутреннюю часть деревни, к третьему, тоже А-образному дому, скрепленному полосами коры и крытому лавром. Это был основной жилой дом: он обеспечивал самую надежную защиту и был прочнее других. Частью его была бывшая медвежья берлога. Здесь, хотя пространство и было крайне ограничено, пять человек могли хорошо выспаться и согреться, если на улице шел дождь или было холодно. Здесь же они держали свою одежду, плащи из медвежьей кожи и одеяла из кроличьих шкур.

Недалеко от этого дома, в защищенном и закрытом месте, находилась мастерская Иши. В ней он делал наконечники для копий и стрел. За долгие годы обработки камня там набралось столько обсидиана и стекла, что ими можно было заполнить одну из самых больших корзин яхов. Здесь, собственно говоря, и кончалась деревня. Тропинка вела еще к туалету. Это была самая нижняя по течению ручья точка деревни.

Ни покачивающаяся ветка лавра, ни мягкий звук отпущенной тетивы — ничто не могло навести на мысль, что Вовунупо было обитаемым местом. Приходили и уходили дни, чередовались луны тумана и снега, обновления, жары и урожая. С приходом первой из урожайных лун пятеро спрятавшихся храбрецов тайком совершили восхождение на Ваганупу. Это была рискованная экспедиция, но зато она принесла им желанную прохладу и некоторую надежду заполнить свои корзины. Никто не заметил их.

Один за другим падали листочки календаря, висевшего в кухне на ранчо Спигля. Двенадцать календарей сменили друг друга, а в месте, где прячутся медведи, жили все те же пятеро: Иши, его мать, его сестра или кузина, старый индеец и человек помоложе. Эти двое не имели отношения к семье Иши. Потом умер тот, что помоложе, и их осталось только четверо: двое дряхлых стариков и двое других, пока еще здоровых и сильных, но уже не молодых. Теперь старики проводили большую часть времени в деревне, в то время как Иши и его сестра ловили рыбу, собирали желуди, охотились, ставили капканы и грабили.

Осенью 1906 года кто-то проник в хижину, расположенную в верховьях Милл-Крика, и унес с собой мешок с продуктами. Вновь поползли слухи о диких индейцах. И хотя их никто не видел, прозвучал сигнал тревоги. Через несколько месяцев после этого инцидента на ранчо Спигля остановились двое белых: некто Полк и его приятель. Из рассказа Полка нельзя понять, удалось ли ему увидеть индейцев. Однако он слышал какие-то звуки и, спрятавшись со своим приятелем за выступы скалы, ждал, держа ружье наготове. Индейцы почувствовали неладное, пробрались к Дир-Крику и, оказавшись в русле реки, быстро скрылись из виду. Полк так и не смог в них выстрелить, а его собака, конечно, не могла взять след в воде. Нет никаких сомнений в том, что это были Иши и кто-то из его соплеменников, наверное сестра. Один из них обронил шляпу. Полк подобрал ее и впоследствии передал в музей. Она была починена лоскутками кожи и зашита жилами. Характерно, что консервы Полка оказались нетронутыми. И если читатель все еще нуждается в доказательствах, можно сказать, что только яхи использовали бурный и каменистый поток в качестве проселочной дороги.

Через несколько месяцев после этого происшествия одна из строительных компаний, собиравшаяся возводить плотину в месте слияния Салфер-Крика и Дир-Крика, направила туда группу инженеров для обследования горного потока. 9 ноября 1908 года два инженера возвращались в свой лагерь, расположенный во владениях Спигля. Сгущались сумерки. Они тихо шли по берегу реки, почти не разговаривая между собой. Внезапно выйдя на песчаный берег, они увидели обнаженного индейца, стоявшего на камне посреди потока с гарпуном в руке. Это был Иши. Рассказы инженеров о том, как вел себя Иши, когда он увидел белых, несколько расходятся. Один говорит, что он издал «злобное рычание» и угрожающе замахал гарпуном. По рассказу другого, Иши настойчиво махал рукой, показывая, чтобы они удалились, и повторял одни и те же слова, видимо «Уходите прочь!». Они постарались скрыться как можно скорее и, возбужденные, прибежали в лагерь, чтобы поделиться своей новостью с товарищами. Однако почти все восприняли их рассказ с недоверием: им, наверное, просто померещилось в темноте, ведь они были новичками в этой местности, да к тому же наслушались россказней пастухов.

Только один человек во всем лагере внимательно слушал их рассказ. Это был Мерль Эпперсон, служивший проводником этого отряда. Он прекрасно знал местность и не видел ничего необычного в том, что здесь все еще могли жить индейцы. На следующее утро он отправился на розыски. Пройдя с полмили вниз по течению по южной стороне реки, он стал карабкаться вверх по отвесным скалам каньона. Он с трудом продирался сквозь густой кустарник, как вдруг услышал свист пролетевшей стрелы. Она лишь случайно не задела его. Он поднял ее и вернулся к своим товарищам, еще более уверенный в своем предположении. В это время отряд работал как раз возле того уступа, на котором помещалась деревня Вовунупо. В тот же день, в десять часов утра, группа работавших вошла прямо в нее.

Четверо обитателей деревни, без сомнения, следили за опасными действиями белых в районе ранчо Спигля и устья Салфер-Крика. Но им оставалось только вести наблюдения: слабый старик, который не мог быстро идти, и прикованная к постели женщина связывали более молодых по рукам и йогам. Тем не менее Иши и его сестра решили, что, в случае если их обнаружат, она попытается уйти со стариком, все-таки способным к передвижению, а он останется возле своей больной матери.

В то утро никто из белых людей не видел Иши. Зато они заметили, как старик и поддерживающая его под руку женщина почти бегом преодолели расстояние между деревней и краем уступа и скрылись внизу. Кустарник в этой части каньона был настолько густым и непроходимым, что, если бы топографы забрали немного влево или вправо, они наверняка прошли бы мимо деревни. Тем более что никто из них не знал, где она находится. Подобно тому, как испуганный олененок или выводок куропаток неподвижно застывает при приближении врага, четверо индейцев, должно быть, ждали, что белые пройдут мимо. Но этого не случилось. Тогда те трое, что еще могли уйти, убежали прочь, накрыв беспомощную старую мать одеялами и шкурами. Может быть, надеялись они, она останется незамеченной.

Отряд топографов обыскал деревню. Под грудой шкур и каких-то лохмотьев они нашли мать Иши. Ее лицо было изрезано глубокими морщинами, а седые волосы коротко пострижены в знак траура. Видимо, она была частично парализована, ноги ее распухли и были обмотаны лоскутами оленьей кожи. Она затряслась от страха, когда увидела перед собой незнакомых людей. Они попытались заговорить с ней, и, немного успокоившись, она даже начала что-то отвечать им. Но она не понимала по-английски. Только один раз, когда мистер Эпперсон, показывая на ее ноги, сочувственно спросил: «Муй мало?», она повторила: «Мало, мало». Мужчины отправились дальше осматривать деревню. В доме для хранения запасов они нашли корзины с желудями и сушеным лососем. В доме, где готовили пищу, они увидели небольшой очаг, а рядом с ним — сверло для добывания огня и обычную кухонную утварь. В других домах им попадались силки, луки, стрелы, колчаны, два заостренных копья, корзины, мокасины, дубленые кожи, меховой наряд из шкуры дикой кошки, инструменты для изготовления наконечников копий. Мужчины забирали с собой все, что можно было унести, все, вплоть до еды. И в силу какой-то дикой жестокости называли это сувенирами. Лишь Мерль Эпперсон не принимал участия в грабеже. Вместо этого он предложил перенести старую женщину в лагерь, но другие стали возражать ему. Тогда он подумал, что было бы неплохо оставить какую-нибудь вещь в знак дружбы. Но в его карманах не нашлось ничего подходящего, а никто другой не подумал что- нибудь предложить.

В тот же день было слишком поздно возвращаться в деревню. И Мерль Эпперсон, сознававший, что причиненное зло было совершено в основном по его вине, пришел туда на следующее утро. Старуха куда-то исчезла. Вокруг не было видно никаких следов индейцев. Ничто не могло подсказать, в каком направлении они скрылись. Эпперсон был уверен, что они где-то поблизости. Вместе с несколькими топографами он обшарил все берега реки, тщетно пытаясь найти хоть какие-нибудь доказательства присутствия индейцев. Не только Эпперсон был обеспокоен развязкой этого эпизода. Роберт Хекли, один из топографов, писал Уотермену 5 сентября 1911 года, когда со страниц газет не сходили сообщения об Иши и индейской деревне: «Несправедливость, которую мы совершили, выгнав этих безобидных людей из дому, лежит не только на совести отряда топографов. Несколько скотоводов, бывших в отряде, решили, что они могут наконец свести счеты с индейцами, и вырвали инициативу из наших рук». Большая часть вещей, захваченных в то роковое утро, находится теперь в музее в экспозиции, посвященной Иши, все они без труда помещаются на одном небольшом стенде. И тем не менее это было совместное достояние и имущество четырех людей.

Рассказ о встрече с индейцами появился в газетах. Кребер и Уотермен переписывались с топографами, побывавшими в индейской деревне, надеясь случайно узнать что-нибудь о местонахождении ее исчезнувших обитателей. Но проходили месяцы, а их так никто и не видел. И в октябре следующего, 1909 года Уотермен сам пустился на розыски. В течение месяца он вместе со своими помощниками — инженером Г. Хантом и сыном Мерля Эпперсона — тщательно осматривали кусты и тропки вокруг Дир-Крика. Они нашли массу доказательств, свидетельствующих о прежних занятиях обитателей деревни, но им не удалось обнаружить ни одного следа живых индейцев. Обе деревни выглядели точно так же, как и в то утро, когда их посетил Эпперсон. Такими же они будут и в 1914 году, когда Иши придет еще раз взглянуть на них. После вторжения белых ни он, ни другие жители деревни больше не возвратились в свои дома ^*.

___________
^*Моя книга не содержит упоминаний о присутствии диких индейцев в стране яна после поимки Иши. Насколько мне известно, подобные рассказы основывались на слишком сомнительных доказательствах: отпечатках ступней человека на песке, полупотухших кострах и т. д. В 1927 году, спустя шестнадцать лет после появления Иши в мире белого человека, газета «Сакраменто Юнион» опубликовала сообщение о следах диких индейцев.

Однако следы и кострища, как оказалось, не принадлежали индейцам, а пещеры и деревни, в которых действительно когда-то жили яхи, были покинуты несколько десятилетий назад.

Прошел месяц энергичных поисков. Уотермен привез в музей фотографии деревень и другие предметы, характеризующие скрытую жизнь яхов в каньоне Дир-Крика. Но у него не было никаких оснований предполагать, что в 1909 году кто-нибудь из индейцев еще оставался в живых. И вплоть до 13 апреля 1911 года никто не рассказывал о встречах с индейцами и даже не подозревал о возможности их существования. В тот день топограф X. Хьюм случайно заметил узел, высоко подвешенный на ветвях большого дуба. В нем было несколько старых мешков из-под ячменя, куски какой-то ткани и коллекция довольно любопытных предметов. В тайнике — а это был именно он — хранились дубленые оленьи шкуры с длинной шерстью, пара сношенных мокасин, небольшие кусочки сосновой смолы и сосновые иглы. Там лежали, кроме того, неиспользованный кусок мыла, цилиндрик древесного угля шириной в один дюйм и длиной в три, несколько гвоздей и винтиков, завернутых в отдельную тряпку, и заостренная полоска стали с отверстием на одном конце. Тайник, по-видимому, принадлежал. Иши. Он был найден за четыре месяца до того дня, как Иши появился у ограды бойни.

С момента вторжения в деревню Иши никогда больше не видел ни своей сестры, ни старика индейца. Он был уверен, что они прожили очень недолго. Его сестра побежала в одну сторону, он — в другую. Но если бы она не погибла, им удалось бы встретиться. Они знали, где искать друг друга. Иши думал, что старик и его сестра погибли насильственной смертью: возможно, они утонули, переправляясь через Дир-Крик, или же их загрызли медведи и пумы. Иначе ему бы обязательно удалось найти их следы. Так рассуждал он, и так, по-видимому, оно и было.

Впоследствии Иши сумел перенести свою мать в безопасное место, куда, несмотря на все свои усилия, так и не проник Эпперсон. Доктор Поуп из разговора с Иши понял, что тот отнес свою мать на Ваганупу. Может быть, он просто пошел с ней в этом направлении. Маловероятно, что он действительно поднялся с ней на гору. А если даже он смог это сделать, они едва ли прожили бы там. Стояла середина ноября. Гора Лассен уже покрылась снегом, и дичь здесь встречалась реже, чем в предгорьях. Во время одного из самых первых разговоров с Уотерменом Иши с помощью пантомимы изобразил женщину, приготовлявшую пищу. Она наклонялась над огнем и бросала раскаленные камни в корзину, где варилась каша из желудей. «Пух-пух- пух» — пыхтела каша, и Иши движениями пальцев изображал, как лопались пузырьки в кипящей каше и как она густела. Уотермен мог лишь догадываться о содержании этого рассказа. Имел ли он какое-нибудь отношение к матери Иши? Или же Иши просто пытался объяснить, что речь идет вообще о женщине?

Иши и его мать были вместе вплоть до ее смерти, наступившей, вероятно, вскоре после разгрома деревни. Все остальное время, с конца 1908 по август. 1911 года, Иши провел в полном одиночестве. То, что в августе 1911 года волосы его были сожжены в знак траура, свидетельствовало о смерти, посетившей его семью. Но сам траур мог быть довольно продолжительным.

Иши и его народ находятся в конце своего пути: их неясные следы исчезают в зарослях кустарника на расстоянии брошенного камня от Вовунупо-Му-Тетна.

Дверь тюремной камеры широко распахнута. На пороге ее стоит Иши в одежде цивилизованного человека. На нем брюки, рубашка и даже пальто, но еще нет туфель. Неподалеку, на железнодорожной станции Оровилла, гудит поезд, который отвезет его к новым опасностям, новым обязанностям и новым друзьям.