Наша история об Иши начинается на рассвете 29 августа 1911 года. Громкий лай собак разбудил спящих мясников. В призрачном свете зари они увидели человека, который, как затравленный зверь, прижимался к ограде бойни. Это был Иши.
Мясники отогнали собак. Потом, встревоженные происшествием, они позвонили шерифу Оровилла — маленького городка, расположенного в двух-трех милях от бойни,— и сообщили ему, что задержали дикаря и хотели бы передать его в руки властей. Шериф и его помощники приехали тотчас же. Они приблизились к бойне, держа наготове ружья. Но дикарь и не собирался оказывать сопротивление, он спокойно позволил надеть на себя наручники.
Шериф Дж. Б. Вебер увидел перед собой индейца, который едва держался на ногах: он был истощен и напуган. Шериф не смог ничего узнать у него, так как пленник совершенно не понимал по-английски. Не зная, что с ним делать, шериф посадил его в повозку и отвез в городскую тюрьму Оровилла. Там он запер индейца в камере для душевнобольных, надеясь таким образом защитить его от назойливого любопытства горожан и приезжих, которые собрались со всей округи, чтобы поглазеть на дикаря.
Индеец был человеком среднего роста с сожженными почти до корней волосами. Одежда его состояла из куска рваной ткани, которая, по-видимому, служила когда-то верхом фургона; он носил ее на плечах, подобно пончо. Индеец был изнурен длительным голоданием, из-под его кожи явственно проступали кости. Кожа его была более бледной по сравнению с обычной для большинства индейцев кожей цвета меди. Широко расставленные черные глаза индейца смотрели настороженно; очертания рта были приятны и не лишены благородства. Но крайний испуг и усталость искажали подвижные и выразительные черты его лица.
Следует сказать, что действия шерифа в данных обстоятельствах не были нелепыми или жестокими. Индейцу нужно было убежище, а пока шериф Вебер не прибег к решительным мерам, тюрьму заполняли любопытные, глазевшие на пленника через решетку. Их пришлось выдворять силой. Позже Иши всегда испытывал некоторую неловкость, вспоминая о своей первой встрече с белыми людьми. Он рассказывал, что его поместили в прекрасный дом, где с ним хорошо обращались и вкусно кормили, но умалчивал о том, что он ничего не ел и не пил в эти первые дни своего плена. Он не позволял себе даже сомкнуть глаз. Вполне возможно, для него это было время такого напряжения и ужаса, что впоследствии он старался вычеркнуть из памяти всякое воспоминание о нем. Быть может, он чувствовал, как неблагодарно вспоминать о своих подозрениях, которые на деле оказались необоснованными. В эти первые дни своего плена Иши ждал смерти. Он знал о белых людях только одно: они уничтожили его народ. И, попав к ним в руки, он, естественно, ждал, что его застрелят, повесят или отравят.
Тем временем местные индейцы и полукровки, так же как мексиканцы и испанцы, пытались объясниться с пленником на языке майду, винтун* или испанском. Иши не понимал их, но терпеливо выслушивал; когда же начинал говорить он сам, то речь его была так же непонятна индейцам, как и белым людям.
_________
*Майду и винтун — индейские племена, жившие на равнинах Центральной Калифорнии. Они были ближайшими южными соседями индейцев яна, часть которых представляло и племя Иши.
Рассказ о диком индейце вызвал сенсацию в местной прессе и в более или менее искаженном виде достиг Сан-Франциско. Сообщение об Иши в «Сан-Франциско Колл» сопровождалось его фотографией; это была первая в жизни Иши фотография. В другой газете индеец из племени майду, по имени Конвей, заявил, что он разговаривал с дикарем. Правда, беседа не была успешной — в действительности дикарь не понял ни одного слова из того, что говорил Конвей.
Эти газетные сообщения привлекли внимание антропологов Калифорнийского университета — профессоров Кребера и Уотермена. Человеческая драма, стоявшая за газетными строками, взволновала их. Они понимали возможные последствия этого события, так как помнили случай, происшедший ранее на острове Сан-Николас. Этот остров расположен в Тихом океане в семидесяти милях от Санта-Барбары. В 1835 году отцы миссии Санта-Барбара решили переправить индейцев Сан-Николаса на материк. Через несколько минут, после того как лодка с индейцами отчалила от берега, выяснилось, что на острове был забыт ребенок. Однако причалить к берегу оказалось не так-то просто, и капитан решил не возвращаться обратно. Тогда мать оставленного ребенка прыгнула за борт и поплыла к острову. В последующие недели были предприняты не слишком энергичные попытки найти ее, но они не увенчались успехом. В конце концов решили, что женщина утонула во время прибоя. Прошло восемнадцать лет, и вот в 1853 году охотники на котиков сообщили, что видели на острове Сан-Николас женщину. На поиски было отправлено судно, и индианка была найдена. Она оказалась последней представительницей племени, так как и ее ребенок, и все те, кто был перевезен в миссию, к тому времени уже умерли. После своего «спасения» индианка прожила всего лишь несколько месяцев. Никто не знал языка, на котором она говорила, и не мог понять ее. Она умерла, оставив потомству лишь свою трагическую историю и четыре слова из языка исчезнувшего племени. Кто-то запомнил и записал эти слова. Оказалось, что эти четыре слова позволяют отнести племя, к которому принадлежала индианка, к группе племен так называемых шошонских индейцев, проживавших не в районе Санта-Барбары, а в окружности Лос-Анджелеса.
Была и еще одна причина, которая объясняла исключительный интерес антропологов к индейцу. В 1908 году топографы, работавшие в нескольких милях севернее Оровилла, обнаружили небольшую группу индейцев, которые при виде белых людей поспешно скрылись. Узнав об этом случае, Уотермен с двумя проводниками в течение двух недель безуспешно пытался найти следы этих индейцев — дикий человек из Оровилла мог быть одним из них.
31 августа 1911 года Кребер послал следующую телеграмму: «Шерифу округа Бьютт. Газеты сообщают о поимке дикого индейца, который говорит на непонятном для других индейских племен языке. Пожалуйста, подтвердите это телеграммой и, если рассказ соответствует истине, задержите индейца до приезда профессора Государственного университета. Он будет заботиться об индейце и нести ответственность за него. Все это имеет важное значение для истории аборигенов».
По-видимому, из полицейского участка сразу же было послано подтверждение достоверности сообщения, и в тот же день Уотермен выехал в Оровилл. Он и Кребер верно определили, к какому племени принадлежит Иши и на каком языке он говорит. Их предположение основывалось не только на интуиции, но и на изучении индейских племен по всей территории Калифорнии. Они знали, что по соседству с Оровиллом раньше располагались земли индейцев племени яна. Возможно, что неизвестный индеец происходил из этого племени. Он мог даже принадлежать к самой южной ветви индейцев яна, которая считалась совершенно вымершей. В этом случае вряд ли нашелся бы хоть один человек, который мог говорить на его языке. Дело обстояло бы проще, если бы он принадлежал к северным или центральным яна, так как с помощью двух старых индейцев из племени яна — Батви, по прозвищу Сэм, и Чидаймии, по прозвищу Бэтти Браун,— были составлены обстоятельные словари этих языковых диалектов. Именно такой словарь лежал в кармане Уотермена, когда он прибыл в Оровилл.
После того как Уотермен представился шерифу Веберу, его провели к индейцу. Войдя в камеру, Уотермен увидел измученного и затравленного человека, на котором был надет передник мясника — его дали Иши на бойне. Со всех сторон на него сыпались вопросы на английском и испанском языках и всевозможных индейских диалектах. В ответ индеец вежливо отвечал что-то на своем собственном языке.
Уотермен сел рядом с Иши. Он взял в руки лист с фонетической транскрипцией слов северных и центральных яна. Заглядывая в него, Уотермен начал читать, старательно произнося и повторяя каждое слово. Иши слушал внимательно, но оставался безучастным. Наконец, почти исчерпав весь запас слов, Уотермен произнес сивини — «желтая сосна». Одновременно он постучал пальцами по сосновым нарам, на которых они сидели. Лицо Иши просветлело — он узнал это слово! Уотермен произнес магическое слово еще раз, Иши повторил за ним, поправляя его произношение, и в течение нескольких минут оба стучали по дереву, снова и снова повторяя сивини, сивини!
После первого, с таким трудом узнанного и понятого слова последовали другие. Иши действительно оказался представителем исчезнувшего племени яхов — южной ветви индейцев яна. Уотермен выяснил, что диалект яхов значительно отличается от двух северных диалектов, однако не настолько, чтобы его абсолютно нельзя было понять. Он и Иши уже начинали понимать друг друга — они выясняли значение все новых и новых слов и фраз. Через некоторое время Иши осмелился спросить Уотермена: «И не ма яхи?» (Ты индеец?) «Да»,— ответил Уотермен. Испуганное выражение исчезло с лица Иши, перед ним был друг. Уотермен не был индейцем, и Иши знал это так же хорошо, как и его друг. Вопрос Иши был осторожной попыткой выяснить, каковы же намерения этого человека,— а это не просто, если общими для них были всего лишь несколько слов.
Уотермен написал Креберу из Оровилла о встрече с Иши: «Человек этот несомненно дикий. Вместо украшений он носит в мочках ушей кусочки оленьей кожи, а в носовой перегородке деревянную палочку. Он понял большую часть тех слов, которые я произносил на языке яна,— по-видимому, значительная часть его слов аналогична моим. Однако некоторые мои слова сильно отличаются, но, возможно, я неправильно их произношу, так как индеец не реагирует на них и лишь просит повторить, указывая на уши. К’уи’ (нет)—одно из них. Зато слово аха (да) приводит его в восторг. Мне кажется, что я узнал несколько окончаний существительных, которые не встречаются, например, в языке северных яна. Что касается фонетики, то я в жизни не слышал таких великолепных согласных. От него можно многое узнать, особенно из области фонетики, так как он говорит очень отчетливо. Наш разговор был не слишком успешным, и я не смог узнать историю его жизни. Но что я мог ожидать в первый же день? Он много говорил о женщине с ребенком на спине, которая, по-видимому, утонула. Но он как-то слишком весело об этом рассказывал...»
Уотермен ошибался. Кажущаяся веселость Иши была вызвана отнюдь не теми событиями, которые гнездились в его памяти, а самой возможностью общения с другим человеком. В течение долгих лет он был лишен этого, и теперь он был близок к истерике. Взволнованный и счастливый тем, что наконец нашелся человек, с которым можно говорить, Иши дал выход потоку воспоминаний: он рассказывал и рассказывал... Едва ли Уотермен мог понять все, что говорил индеец, даже если бы он прибег к помощи сложной пантомимы.
В другом письме Уотермен писал:
«Сегодня утром мы долго разговаривали об охоте на оленей и о том, как варить суп из желудей, но я понял ровно столько, сколько позволил мне мой запас слов. Если я не ошибаюсь, индеец очень религиозен, он много рассказывает о своих обрядах — о том, как купаются при восходе солнца, как бросают щепотку табаку и то место, куда ударила молния, и т. д. После завтрака я попробую произнести при нем слово «гремучая змея». Я наблюдал его неподдельное изумление, когда произносил слова на языке яна. Он был совершенно озадачен и заглядывал мне через плечо в бумажку. Иши сразу же догадался, откуда я черпаю свои знания... Вчера вечером мы показали ему несколько стрел, и нам с трудом удалось забрать их обратно. Он показывал, как обрабатывать наконечники, опаливать края перьев и натягивать сухожилия».
Еще до того, как Уотермену удалось нащупать тонкую нить, связывавшую его с Иши, шериф полностью убедился, что его пленник не умалишенный и не представляет опасности для общества. Индейцу не было предъявлено никаких обвинений, и, следовательно, не было оснований держать его в тюрьме. По взамен тюрьмы нужно было найти для него какое-нибудь убежище. Уотермен предложил шерифу взять Иши с собой в Сан-Франциско, где в то время находился университетский Музей антропологии. И вот в течение последующих сорока восьми часов шли переговоры по телеграфу и телефону между Оровиллом, Сан-Франциско и Вашингтоном.
Тем временем по предложению Уотермена шериф послал своего помощника в Реддинг, чтобы разыскать и привезти старого индейца, по имени Батви, который должен был выступать в роли переводчика и друга Иши. Батви приехал. Он мог объясняться с Иши на языке яна, правда не без некоторого труда, и ревностно опекал его.
Бюро по делам индейцев в Вашингтоне наконец разрешило, чтобы Иши поехал в университетский музей. Сотрудникам музея вменялось в обязанность нести за него ответственность — по крайней мере, до более обстоятельного решения вопроса. Шериф округа Бьютт вздохнул с облегчением и сразу же выписал ордер на освобождение Иши из тюрьмы. Этот замечательный документ, видимо, не удалось сохранить, он был утерян либо в результате неаккуратного хранения, либо во время многочисленных переселений — такова обычная судьба многих музейных образцов и даже целых коллекций.
Так или иначе, Уотермен, Батви и Иши с правительственным разрешением и ордером выехали из Оровилла в День труда 4 сентября и прибыли в Сан-Франциско в тот же день около полуночи. В этом городе Иши предстояло провести остаток своей жизни (после приезда в Сан-Франциско он прожил недолго — всего четыре года и семь месяцев).
Иши был последним диким индейцем в Северной Америке, человеком, пришедшим к нам из каменного века. Ему было уже за пятьдесят, когда он впервые столкнулся с современной культурой. И он был рад этому, принимая посильное участие в новой для него жизненной ситуации. Но прежде чем мы начнем рассказывать о последующих годах его жизни и о том, что смог внести пришелец из каменного века в наше представление о человеке, вернемся к его детству, юности и зрелости — ко всей его предыдущей жизни. Б то время он и еще горстка таких же, как он, изгнанников противопоставили неизвестному и враждебному им миру свое древнее мастерство и обычаи своего племени. Но потом настало одиночество: из всей небольшой группы в живых остался только Иши. Насилие со стороны внешнего, окружающего их мира, а также старость и болезни принесли смерть всем остальным. Для Иши потянулись долгие месяцы, составившие, быть может, дна или три года до того дня в августе 1911 года, когда он появился в Оровилле.
Это был кульминационный момент его трагедии. Несколько дней назад, одинокий и безучастный к своей судьбе, равнодушный даже к смерти, Иши начал бесцельно шагать к югу, пока наконец не попал в страну, которую он не знал. Его крайнее истощение усугублялось еще чувством одиночества и отчаяния. Иши лежал в загоне для скота, и у него не было сил идти дальше. Вероятно, никогда в жизни он не покидал территории, где жило его племя, а теперь оказался в сорока милях от дома, один, без близких и друзей.
Нам предстоит связать воедино разрозненные факты из жизни Иши. В этом нам помогут его собственные рассказы, путешествие, предпринятое вместе с ним по его родной земле, а также разного рода слухи, россказни и отдельные истории, которые бытовали среди топографов, фермеров, бродяг и других белых жителей округов Бьютт и Техама. Это будет незавершенный и подчас отрывочный рассказ — таким его сделали время и цепь горестных для Иши событий.
В тот момент, когда Иши пересек пределы своей родной земли и продолжил путь в неизвестное, он наверняка преодолел границы своих психических и физических возможностей. Но всю глубину этого потрясения мы сможем оценить лишь тогда, когда поймем, насколько противоестественным было поведение Иши как члена племени яхов. Его жизнь приобретет более законченные очертания, если мы несколько отойдем от нее, упустив из виду некоторые детали — подобно тому, как мы это делаем, рассматривая картину,— и сосредоточим свое внимание на всем полотне с его задним планом и перспективой. Чтобы лучше понять поведение Иши, его образ жизни и его веру, мы должны хотя бы в самых общих чертах познакомиться с тем наследием, которое он получил от своих предков — индейцев Калифорнии.
Мясники отогнали собак. Потом, встревоженные происшествием, они позвонили шерифу Оровилла — маленького городка, расположенного в двух-трех милях от бойни,— и сообщили ему, что задержали дикаря и хотели бы передать его в руки властей. Шериф и его помощники приехали тотчас же. Они приблизились к бойне, держа наготове ружья. Но дикарь и не собирался оказывать сопротивление, он спокойно позволил надеть на себя наручники.
Шериф Дж. Б. Вебер увидел перед собой индейца, который едва держался на ногах: он был истощен и напуган. Шериф не смог ничего узнать у него, так как пленник совершенно не понимал по-английски. Не зная, что с ним делать, шериф посадил его в повозку и отвез в городскую тюрьму Оровилла. Там он запер индейца в камере для душевнобольных, надеясь таким образом защитить его от назойливого любопытства горожан и приезжих, которые собрались со всей округи, чтобы поглазеть на дикаря.
Индеец был человеком среднего роста с сожженными почти до корней волосами. Одежда его состояла из куска рваной ткани, которая, по-видимому, служила когда-то верхом фургона; он носил ее на плечах, подобно пончо. Индеец был изнурен длительным голоданием, из-под его кожи явственно проступали кости. Кожа его была более бледной по сравнению с обычной для большинства индейцев кожей цвета меди. Широко расставленные черные глаза индейца смотрели настороженно; очертания рта были приятны и не лишены благородства. Но крайний испуг и усталость искажали подвижные и выразительные черты его лица.
Следует сказать, что действия шерифа в данных обстоятельствах не были нелепыми или жестокими. Индейцу нужно было убежище, а пока шериф Вебер не прибег к решительным мерам, тюрьму заполняли любопытные, глазевшие на пленника через решетку. Их пришлось выдворять силой. Позже Иши всегда испытывал некоторую неловкость, вспоминая о своей первой встрече с белыми людьми. Он рассказывал, что его поместили в прекрасный дом, где с ним хорошо обращались и вкусно кормили, но умалчивал о том, что он ничего не ел и не пил в эти первые дни своего плена. Он не позволял себе даже сомкнуть глаз. Вполне возможно, для него это было время такого напряжения и ужаса, что впоследствии он старался вычеркнуть из памяти всякое воспоминание о нем. Быть может, он чувствовал, как неблагодарно вспоминать о своих подозрениях, которые на деле оказались необоснованными. В эти первые дни своего плена Иши ждал смерти. Он знал о белых людях только одно: они уничтожили его народ. И, попав к ним в руки, он, естественно, ждал, что его застрелят, повесят или отравят.
Тем временем местные индейцы и полукровки, так же как мексиканцы и испанцы, пытались объясниться с пленником на языке майду, винтун* или испанском. Иши не понимал их, но терпеливо выслушивал; когда же начинал говорить он сам, то речь его была так же непонятна индейцам, как и белым людям.
_________
*Майду и винтун — индейские племена, жившие на равнинах Центральной Калифорнии. Они были ближайшими южными соседями индейцев яна, часть которых представляло и племя Иши.
Рассказ о диком индейце вызвал сенсацию в местной прессе и в более или менее искаженном виде достиг Сан-Франциско. Сообщение об Иши в «Сан-Франциско Колл» сопровождалось его фотографией; это была первая в жизни Иши фотография. В другой газете индеец из племени майду, по имени Конвей, заявил, что он разговаривал с дикарем. Правда, беседа не была успешной — в действительности дикарь не понял ни одного слова из того, что говорил Конвей.
Эти газетные сообщения привлекли внимание антропологов Калифорнийского университета — профессоров Кребера и Уотермена. Человеческая драма, стоявшая за газетными строками, взволновала их. Они понимали возможные последствия этого события, так как помнили случай, происшедший ранее на острове Сан-Николас. Этот остров расположен в Тихом океане в семидесяти милях от Санта-Барбары. В 1835 году отцы миссии Санта-Барбара решили переправить индейцев Сан-Николаса на материк. Через несколько минут, после того как лодка с индейцами отчалила от берега, выяснилось, что на острове был забыт ребенок. Однако причалить к берегу оказалось не так-то просто, и капитан решил не возвращаться обратно. Тогда мать оставленного ребенка прыгнула за борт и поплыла к острову. В последующие недели были предприняты не слишком энергичные попытки найти ее, но они не увенчались успехом. В конце концов решили, что женщина утонула во время прибоя. Прошло восемнадцать лет, и вот в 1853 году охотники на котиков сообщили, что видели на острове Сан-Николас женщину. На поиски было отправлено судно, и индианка была найдена. Она оказалась последней представительницей племени, так как и ее ребенок, и все те, кто был перевезен в миссию, к тому времени уже умерли. После своего «спасения» индианка прожила всего лишь несколько месяцев. Никто не знал языка, на котором она говорила, и не мог понять ее. Она умерла, оставив потомству лишь свою трагическую историю и четыре слова из языка исчезнувшего племени. Кто-то запомнил и записал эти слова. Оказалось, что эти четыре слова позволяют отнести племя, к которому принадлежала индианка, к группе племен так называемых шошонских индейцев, проживавших не в районе Санта-Барбары, а в окружности Лос-Анджелеса.
Была и еще одна причина, которая объясняла исключительный интерес антропологов к индейцу. В 1908 году топографы, работавшие в нескольких милях севернее Оровилла, обнаружили небольшую группу индейцев, которые при виде белых людей поспешно скрылись. Узнав об этом случае, Уотермен с двумя проводниками в течение двух недель безуспешно пытался найти следы этих индейцев — дикий человек из Оровилла мог быть одним из них.
31 августа 1911 года Кребер послал следующую телеграмму: «Шерифу округа Бьютт. Газеты сообщают о поимке дикого индейца, который говорит на непонятном для других индейских племен языке. Пожалуйста, подтвердите это телеграммой и, если рассказ соответствует истине, задержите индейца до приезда профессора Государственного университета. Он будет заботиться об индейце и нести ответственность за него. Все это имеет важное значение для истории аборигенов».
По-видимому, из полицейского участка сразу же было послано подтверждение достоверности сообщения, и в тот же день Уотермен выехал в Оровилл. Он и Кребер верно определили, к какому племени принадлежит Иши и на каком языке он говорит. Их предположение основывалось не только на интуиции, но и на изучении индейских племен по всей территории Калифорнии. Они знали, что по соседству с Оровиллом раньше располагались земли индейцев племени яна. Возможно, что неизвестный индеец происходил из этого племени. Он мог даже принадлежать к самой южной ветви индейцев яна, которая считалась совершенно вымершей. В этом случае вряд ли нашелся бы хоть один человек, который мог говорить на его языке. Дело обстояло бы проще, если бы он принадлежал к северным или центральным яна, так как с помощью двух старых индейцев из племени яна — Батви, по прозвищу Сэм, и Чидаймии, по прозвищу Бэтти Браун,— были составлены обстоятельные словари этих языковых диалектов. Именно такой словарь лежал в кармане Уотермена, когда он прибыл в Оровилл.
После того как Уотермен представился шерифу Веберу, его провели к индейцу. Войдя в камеру, Уотермен увидел измученного и затравленного человека, на котором был надет передник мясника — его дали Иши на бойне. Со всех сторон на него сыпались вопросы на английском и испанском языках и всевозможных индейских диалектах. В ответ индеец вежливо отвечал что-то на своем собственном языке.
Уотермен сел рядом с Иши. Он взял в руки лист с фонетической транскрипцией слов северных и центральных яна. Заглядывая в него, Уотермен начал читать, старательно произнося и повторяя каждое слово. Иши слушал внимательно, но оставался безучастным. Наконец, почти исчерпав весь запас слов, Уотермен произнес сивини — «желтая сосна». Одновременно он постучал пальцами по сосновым нарам, на которых они сидели. Лицо Иши просветлело — он узнал это слово! Уотермен произнес магическое слово еще раз, Иши повторил за ним, поправляя его произношение, и в течение нескольких минут оба стучали по дереву, снова и снова повторяя сивини, сивини!
После первого, с таким трудом узнанного и понятого слова последовали другие. Иши действительно оказался представителем исчезнувшего племени яхов — южной ветви индейцев яна. Уотермен выяснил, что диалект яхов значительно отличается от двух северных диалектов, однако не настолько, чтобы его абсолютно нельзя было понять. Он и Иши уже начинали понимать друг друга — они выясняли значение все новых и новых слов и фраз. Через некоторое время Иши осмелился спросить Уотермена: «И не ма яхи?» (Ты индеец?) «Да»,— ответил Уотермен. Испуганное выражение исчезло с лица Иши, перед ним был друг. Уотермен не был индейцем, и Иши знал это так же хорошо, как и его друг. Вопрос Иши был осторожной попыткой выяснить, каковы же намерения этого человека,— а это не просто, если общими для них были всего лишь несколько слов.
Уотермен написал Креберу из Оровилла о встрече с Иши: «Человек этот несомненно дикий. Вместо украшений он носит в мочках ушей кусочки оленьей кожи, а в носовой перегородке деревянную палочку. Он понял большую часть тех слов, которые я произносил на языке яна,— по-видимому, значительная часть его слов аналогична моим. Однако некоторые мои слова сильно отличаются, но, возможно, я неправильно их произношу, так как индеец не реагирует на них и лишь просит повторить, указывая на уши. К’уи’ (нет)—одно из них. Зато слово аха (да) приводит его в восторг. Мне кажется, что я узнал несколько окончаний существительных, которые не встречаются, например, в языке северных яна. Что касается фонетики, то я в жизни не слышал таких великолепных согласных. От него можно многое узнать, особенно из области фонетики, так как он говорит очень отчетливо. Наш разговор был не слишком успешным, и я не смог узнать историю его жизни. Но что я мог ожидать в первый же день? Он много говорил о женщине с ребенком на спине, которая, по-видимому, утонула. Но он как-то слишком весело об этом рассказывал...»
Уотермен ошибался. Кажущаяся веселость Иши была вызвана отнюдь не теми событиями, которые гнездились в его памяти, а самой возможностью общения с другим человеком. В течение долгих лет он был лишен этого, и теперь он был близок к истерике. Взволнованный и счастливый тем, что наконец нашелся человек, с которым можно говорить, Иши дал выход потоку воспоминаний: он рассказывал и рассказывал... Едва ли Уотермен мог понять все, что говорил индеец, даже если бы он прибег к помощи сложной пантомимы.
В другом письме Уотермен писал:
«Сегодня утром мы долго разговаривали об охоте на оленей и о том, как варить суп из желудей, но я понял ровно столько, сколько позволил мне мой запас слов. Если я не ошибаюсь, индеец очень религиозен, он много рассказывает о своих обрядах — о том, как купаются при восходе солнца, как бросают щепотку табаку и то место, куда ударила молния, и т. д. После завтрака я попробую произнести при нем слово «гремучая змея». Я наблюдал его неподдельное изумление, когда произносил слова на языке яна. Он был совершенно озадачен и заглядывал мне через плечо в бумажку. Иши сразу же догадался, откуда я черпаю свои знания... Вчера вечером мы показали ему несколько стрел, и нам с трудом удалось забрать их обратно. Он показывал, как обрабатывать наконечники, опаливать края перьев и натягивать сухожилия».
Еще до того, как Уотермену удалось нащупать тонкую нить, связывавшую его с Иши, шериф полностью убедился, что его пленник не умалишенный и не представляет опасности для общества. Индейцу не было предъявлено никаких обвинений, и, следовательно, не было оснований держать его в тюрьме. По взамен тюрьмы нужно было найти для него какое-нибудь убежище. Уотермен предложил шерифу взять Иши с собой в Сан-Франциско, где в то время находился университетский Музей антропологии. И вот в течение последующих сорока восьми часов шли переговоры по телеграфу и телефону между Оровиллом, Сан-Франциско и Вашингтоном.
Тем временем по предложению Уотермена шериф послал своего помощника в Реддинг, чтобы разыскать и привезти старого индейца, по имени Батви, который должен был выступать в роли переводчика и друга Иши. Батви приехал. Он мог объясняться с Иши на языке яна, правда не без некоторого труда, и ревностно опекал его.
Бюро по делам индейцев в Вашингтоне наконец разрешило, чтобы Иши поехал в университетский музей. Сотрудникам музея вменялось в обязанность нести за него ответственность — по крайней мере, до более обстоятельного решения вопроса. Шериф округа Бьютт вздохнул с облегчением и сразу же выписал ордер на освобождение Иши из тюрьмы. Этот замечательный документ, видимо, не удалось сохранить, он был утерян либо в результате неаккуратного хранения, либо во время многочисленных переселений — такова обычная судьба многих музейных образцов и даже целых коллекций.
Так или иначе, Уотермен, Батви и Иши с правительственным разрешением и ордером выехали из Оровилла в День труда 4 сентября и прибыли в Сан-Франциско в тот же день около полуночи. В этом городе Иши предстояло провести остаток своей жизни (после приезда в Сан-Франциско он прожил недолго — всего четыре года и семь месяцев).
Иши был последним диким индейцем в Северной Америке, человеком, пришедшим к нам из каменного века. Ему было уже за пятьдесят, когда он впервые столкнулся с современной культурой. И он был рад этому, принимая посильное участие в новой для него жизненной ситуации. Но прежде чем мы начнем рассказывать о последующих годах его жизни и о том, что смог внести пришелец из каменного века в наше представление о человеке, вернемся к его детству, юности и зрелости — ко всей его предыдущей жизни. Б то время он и еще горстка таких же, как он, изгнанников противопоставили неизвестному и враждебному им миру свое древнее мастерство и обычаи своего племени. Но потом настало одиночество: из всей небольшой группы в живых остался только Иши. Насилие со стороны внешнего, окружающего их мира, а также старость и болезни принесли смерть всем остальным. Для Иши потянулись долгие месяцы, составившие, быть может, дна или три года до того дня в августе 1911 года, когда он появился в Оровилле.
Это был кульминационный момент его трагедии. Несколько дней назад, одинокий и безучастный к своей судьбе, равнодушный даже к смерти, Иши начал бесцельно шагать к югу, пока наконец не попал в страну, которую он не знал. Его крайнее истощение усугублялось еще чувством одиночества и отчаяния. Иши лежал в загоне для скота, и у него не было сил идти дальше. Вероятно, никогда в жизни он не покидал территории, где жило его племя, а теперь оказался в сорока милях от дома, один, без близких и друзей.
Нам предстоит связать воедино разрозненные факты из жизни Иши. В этом нам помогут его собственные рассказы, путешествие, предпринятое вместе с ним по его родной земле, а также разного рода слухи, россказни и отдельные истории, которые бытовали среди топографов, фермеров, бродяг и других белых жителей округов Бьютт и Техама. Это будет незавершенный и подчас отрывочный рассказ — таким его сделали время и цепь горестных для Иши событий.
В тот момент, когда Иши пересек пределы своей родной земли и продолжил путь в неизвестное, он наверняка преодолел границы своих психических и физических возможностей. Но всю глубину этого потрясения мы сможем оценить лишь тогда, когда поймем, насколько противоестественным было поведение Иши как члена племени яхов. Его жизнь приобретет более законченные очертания, если мы несколько отойдем от нее, упустив из виду некоторые детали — подобно тому, как мы это делаем, рассматривая картину,— и сосредоточим свое внимание на всем полотне с его задним планом и перспективой. Чтобы лучше понять поведение Иши, его образ жизни и его веру, мы должны хотя бы в самых общих чертах познакомиться с тем наследием, которое он получил от своих предков — индейцев Калифорнии.
Следующая страница:
Глава первая. МЕДНОКОЖИЕ ЖИТЕЛИ ЗОЛОТОЙ СТРАНЫ
Глава первая. МЕДНОКОЖИЕ ЖИТЕЛИ ЗОЛОТОЙ СТРАНЫ