Борьба с саранчой

Стою с краю тростниковой заросли и поеживаюсь от предутренней сырости. Только сейчас рассвело как следует, а добирался я сюда в полутьме. Другой сигнальщик должен стоять по ту сторону этой заросли, километра за два.

Четверть четвертого. Ночное оцепенение саранчи еще не прошло. На каждом стебле тростника, повыше от земли (близко к земле холодно), саранчуки сидят, тесно прижавшись друг к другу. Бархатными чепраками кажутся синевато-черные перехваты спинки сверху и с бочков; они резко отделяются от рыжего брюшка. Из-под чепрачков выглядывают темные зачатки крыльев.

Брызнули первые лучи, и уже кажется, что становится теплее. Туман рассеивается, обильная роса покрывает тростник и саранчуков. Флаг мой тоже мокрый. Я расправляю его; на вершине двухметрового древка укрепляю две перекладины, образующие с древком букву «Т»; полотнища флага прикреплены к древку и перекладинам. Легкий ветерок покачивает углы полотнищ. Тростник шелестит. Саранча начинает двигаться — просыпается.

Издалека доносится хлопанье мотора: запускают. Минут через пять уже слышен ровный рокот, но еще на земле; прогревают. И наконец летит. Я подымаю повыше флаг и жду. Но искрящийся от влаги утренний голубоватый воздух пуст. Мое нетерпение увеличивается. Я оглядываюсь и вижу — самолет делает круг над тем местом, где должен быть мой товарищ. Видимо, пилот заметил с этой высоты и меня, так как не летит сюда, а разворачивается в противоположную сторону, а в мою сторону направляет машину уже со снижением.

Ниже, ниже, и самолет скрылся за густым тростником. Через несколько секунд я слышу, как после слабого хлопанья мотора при снижении вновь раздается сильный рев, который приближается ко мне: начал! Действительно, над линией вершин тростника вырастает прямо на меня летящий самолет. Он словно скользит по поверхности растительности. По мере приближения обрисовывается нижняя плоскость крыльев, видны колеса, появился просвет между самолетом и зеленью, и хорошо видна клубящаяся волна ядовитого порошка.

С оглушающим ревом машина проносится надо мной; я вижу, как волна яда резко оборвалась (пилот закрыл выпуск) и самолет уже набирает высоту. Быстро бегу в сторону, отсчитывая пятьдесят шагов. Над тем местом, где я стоял, повисла пелена распыленного яда, которая медленно-медленно оседает на растительность и легким ветерком растягивается все шире и шире.

Только встал я на новое место, как самолет уже направляется на меня. Пилот успел, набрав некоторую высоту, развернуться, прицелился через мой флаг на флаг моего товарища и теперь снова снижается до высоты в несколько метров над растительностью. Пролетая над моим флагом, он открывает выпуск яда, и теперь мне виден широкий шлейф пелены, который стелется по его пути.

Вновь перехожу на пятьдесят шагов в сторону, не торопясь, — теперь у меня больше времени для этого. Самолет должен пролететь два километра до противоположного флага (на это ему понадобится минуты полторы), набрать высоту и развернуться, — только тогда он возьмет прицел на мой флаг.

Ко мне, от меня, ко мне, от меня—так проходит с четверть часа, пока не израсходуется весь яд из бака в самолете. Тогда самолет улетает на аэродром за новой порцией яда.

Саранча проснулась. Саранчуки грызут листья тростника, вырезывая по краям узкой и длинной листовой пластинки замысловатые фестоны.


Большие стали саранчуки, прожорливые. Дней двадцать назад, когда только повылезли они из кубышек, были меньше сантиметра. Черненькие, они были тогда и совсем бескрылые. Саранчуки росли и через каждые пять- шесть дней сбрасывали шкурку; каждый раз менялся не только рост, но и внешность саранчука. Во втором возрасте к черной окраске прибавилась желто-коричневая, появились малюсенькие зачатки крыльев, рост дошел почти до полутора сантиметров.

В третьем возрасте саранчуки выросли до двух сантиметров, явственными стали зачатки крыльев, цвет преобладал коричневый с бархатисто-черным рисунком. Теперь они в четвертом возрасте (полиняли дня два назад) и ростом достигают двух с половиной сантиметров.

Вновь прилетел самолет и откладывает одну возле другой ядовитые полосы по растительности. Пока работает самолет, раздумывать некогда — торопимся переходить по пятьдесят шагов, следим, как ложится волна. Задерживаться под ядовитой пылью нельзя, — хоть и не отравишься при такой малой концентрации, но в горле будет першить, начихаешься и накашляешься вдоволь.

Саранчуки жуют. Сейчас самолет на аэродроме, он не заглушает своим ревом всех звуков, и хорошо слышен громкий хруст листвы на челюстях саранчуков. Глядя на прожорливых насекомых, я думаю о том, что наступает самое ответственное время. Через три-четыре дня саранча перейдет в пятый, последний «пеший» возраст. Окраска ее сильно порыжеет (саранчуков пятого возраста называют «красной саранчой»), рост достигнет трех с половиной сантиметров, а зачатки крыльев станут очень значительными.


Период пятого возраста — последние пять-шесть дней, когда человек может с успехом бороться с этим страшным вредителем. Перелиняв последний раз, саранча окрылится — и была такова! Она будет летать июль и август, потом отложит в землю кубышки с яйцами, а весной из них вновь вылупятся саранчуки.


Казалось, что в нашем отряде все шло хорошо и опасаться вылета не следовало. Нам оставалось работы еще дня на два, на три; следовательно, саранча на наших участках не будет допущена даже до пятого возраста, а не только до окрыления.

И все-таки я не мог оставаться спокойным. Вспомнился мне один давний случай на Кавказе. Было это в начале двадцатых годов. Самолеты для борьбы с саранчой еще не применялись. Работали мы отравленной приманкой; саранча была или на кукурузных полях, или на степи с редкой растительностью. Мы брали отруби и опилки, смачивали их ядовитым раствором и это угощение преподносили саранче. Приманки применяются и сейчас; иногда их и с самолетов рассевают. Мы рассевали вручную.

Так вот, тогда еще в третьем возрасте закончили мы борьбу. Прошло дня два, и вдруг приезжает один из моих помощников, бледный, испуганный: «Со степи идет саранча, подходит к кукурузным полям, ширина фронта — километра два. Рабочие были распущены, в селении все успокоились. Что делать?

Послал его подымать коммунистов и комсомольцев, а сам пошел в сельсовет. Непосредственная опасность оказалась такой грозной, что через час возле сельсовета было собрано почти все мужское население. На конях, на арбах, пешком люди соединились для защиты только что очищенных полей. Вся эта армия направилась к указанному месту.

Я отделил несколько человек, и они принялись за приготовление приманки. Сам я с несколькими членами сельсовета карьером понесся смотреть саранчу. Кулиги еще не дошли до полей, оставалось с километр.

- Часа через два — два с половиной доползет, подумал я.

Просто разбрасывать приманку не было смысла, так как гибель наступила бы лишь через сутки-полтора. Нужен был быстрый эффект, понятный сельчанам, эффект, который поднял бы их энергию и удержал их от панических действий вроде разгона, задавливания.

Саранча шла с пастбищ, оставляя за собой наголо обстриженную землю. Кулиги двигались огромными черными пятнами. Перерывов между кулигами почти не было. Насколько хватало глаз, на нас двигался живой черный ковер, в котором редкие места казались серыми или зелеными узорами.

Я решил преградить путь саранчи канавой. Наметил линию, разбил на участки, и к тому моменту, когда подошла наша армия, оставалось только разбить ее на отряды и начать работать. Дав указания, я поехал в глубь наступавшей саранчовой колонны.

Из-под копыт расскакивались саранчуки, но их было столько, что на земле оставались мокрые следы подков. Я ехал шагом, перешел на рысь, но быстро сообразил, что моя поездка бесцельна, что я нужен у канавы, и вернулся.

Граница полей резко обозначалась линией землекопов длиной больше двух километров, причем на концах канава загибалась, как бы обхватывая наступавшую колонну с флангов.

Не успели еще до половины дорыть канаву (ширина ее была установлена в метр и глубина — в метр, чтобы саранчуки не могли перепрыгнуть, причем стенки делались даже не отвесными, а с обратным скатом, чтобы попавшие не могли вылезть), как из-за бугра появилась первая арба с приманкой. Приманка была насыпана прямо в ящик арбы, и один из рабочих лопатой разбрасывал приманку по полю. Первую затравочную полосу клали метрах в ста впереди канавы. Потом появилась вторая арба, потом третья, четвертая...

Когда громкий шорох подползающей саранчи достиг ушей землекопов, опущенные головы склоненных над лопатами людей стали подыматься. И вот вся цепь стоит, вперив взгляд в приближающуюся колонну. Голодная саранча, пришедшая через высохшую уже степь, съедала предложенную приманку и, не останавливаясь, двигалась дальше, приближаясь к канаве.

Люди смотрели молча. Тишина нарушалась лишь характерным шорохом движущейся са ранчи. И вдруг кто-то крикнул. Мгновенно поднялся гомон сотен голосов, стук лопат, и возобновилась лихорадочная работа. Земля взлетала на бруствер позади канавы. То тут, то там работу заканчивали. Когда саранча подошла к канаве, люди, опершись на лопаты, стояли на бруствере. В канаве оставались те, кто выравнивал стенки и рыл на дне колодцы — сгребать и закапывать в них саранчу.

Первые подошедшие к канаве саранчуки повернули было в сторону, но следующие за ними, не видя препятствия, прыгали через передних в канаву. Поток -шириной в два километра теперь низвергался в канаву. Это было встречено ликующими криками.

Через час уже сметали саранчу (она толстым слоем покрывала дно канавы) в колодцы и засыпали их. Рядом же рыли новые.

Колонна саранчи кончилась на второй день к вечеру. Мы потом подсчитали, что длина ее была около пяти километров. Иначе говоря, погребенная нами саранча покрывала десять квадратных километров.


Теперь мы работаем другими способами. Вот опять летит самолет; снизился, развернулся над флагом; из под фюзеляжа вырывается волна ядовитого порошка, которая растягивается метров на двадцать пять — тридцать. Летит наш самолет со скоростью метров тридцати в секунду (сто километров в час), следовательно секунд за двенадцать опыливает гектар — площадь, которую один рабочий с ручным аппаратом едва успевает обработать за день.

Часов около десяти участок закончили, и хорошо, что управились. Солнце к этому времени поднялось высоко, было довольно жарко, и саранча уже прекращала питание. В это время она пускается в путь и движется все жаркое время дня. Только когда жара спадет, кулига (так называется стая «пешей» саранчи) остановится и саранчуки вновь примутся за питание.

Но саранчуки с обработанного утром участка питаться вечером уже не будут. Они вдоволь поели отравленной растительности и отравились. Отравление мышьяковисто-кислым кальцием, которым обычно производят опыливание, действует медленно, около суток. Уже через несколько часов после того, как саранчуки поедят отравленной растительности, они «пьянеют». По дороге с участка в лагерь я вижу, что после прыжка они не удерживаются на ногах: покачиваются, падают набок. «Пьяные» саранчуки ищут тень, забиваются под густую листву, в щели; здесь через некоторое время они и погибнут.