Подчиняясь неясному, но настойчивому внутреннему велению, люди ведут глубоко личные дневники. Первое время кажется, что когда-нибудь это поможет разобраться в хитросплетении событий, поймать неуловимую красную нить жизни. Но нет, страницы превращаются в бесконечный поток дней, недель, месяцев, лет. Оглядываясь в прошлое, с ужасом осознаёшь, что в их течении нет никакого смысла. Вещи взаимодействуют, а развития нет. Нет эволюции! Время будто зациклено на самом себе, и есть только один-единственный проклятый «день сурка».
Конь, растворённый в пустоте
Глава первая
«Земную жизнь пройдя до половины, я очутился в сумрачном лесу…»
Божественная комедия
У нас нет возможности хоть что-нибудь доказать наверняка. Мы ничего не помним, когда рождаемся. И умираем, так ничего и не поняв.
Мы всегда что-то исправляем, что-то восстанавливаем; мы уверяем себя, что так надо, хотя не знаем, как надо. Мы всю свою жизнь занимаемся тем, что делаем вид.
Потому что нам страшно от осознания бессмысленности жизни и смерти.
Словно в глупом телесериале, в нашей жизни появляются новые и новые действующие лица, и все они, как и мы, страдают глубокой амнезией.
Никто ничего не помнит.
У нас ничего нет за душой. Только мифы, бесконечное множество правдоподобных историй. Одни из них кратковременны и быстро исчезают. Другие возникают на их месте и, может быть, пропадут так же быстро, а возможно, будут длиться веками, но тоже уйдут, не оставив после себя никаких следов… Как текущие между пальцев песок или вода…
Но мы имеем что-то важное!
Каждый человек может ощутить, когда перед ним абсолютно незнакомая вещь, незнакомый человек. А бывает иногда такое чувство, будто знаешь… или знал. Будто что-то забыл. Мы с вами не встречались раньше?.. Deja vu.
Некоторые люди верят в реинкарнацию, перерождение. То есть в своё следующее рождение после смерти. А значит, и в то, что до рождения ими были прожиты жизни в других телах, в другом образе. Это обнадёживает. Это больше и приятнее научного атеизма, который элементарно успокаивает: «Все умрём».
Помню, первый раз мне пришло в голову осознание смерти лет в пять или шесть. Я ещё не ходил в школу. Взрослые смотрели кинофильм при выключенном свете. Я сидел в другой комнате под отцовским письменным столом, наблюдая за сполохами света от телевизора на стене. Внезапно я понял, что умру, это неизбежно. И всё, что я теперь вижу, слышу, чувствую, исчезнет. Ничего не будет, как не было до моего рождения. Меня не будет. Никогда. И каждый день, каждая минута приближает бессмысленный ужасный финал. Я впал в страшную панику.
Я бросился к матери, чтобы она объяснила то, чего я не знал, не понимал. Она сказала: «Мы все умрём». Я разрыдался. «А зачем жить, зачем, если всё равно умрём!» - кричал я. Тогда за дело взялся отец. Он авторитетно объяснил: «Если человек прожил хорошо, то о нём останется в людях добрая память. Живи достойно, и ты не умрёшь в памяти людей. Может быть, о тебе даже напишут книгу или снимут фильм». Я пережил такой опыт, при котором взрослый человек бывает близок к самоубийству.
Но я был ребёнком и потому начал искать выход из этой пограничной ситуации.
Я его не нашёл.
Реинкарнация меня не устраивает – в ней много нелепого. Самый главный вопрос остаётся без ответа: почему мы ничего не помним? Какой смысл перерождаться, если жизнь всякий раз начинается с неадекватного младенческого периода, в течение которого новорожденный опять учится ходить, говорить, понимать, учит годами всё те же самые азы алгебры, геометрии, физики, биологии. Снова здорово: 2х2=4, таблица умножения (в сотый или тысячный раз?) Ладно, если бы только язык другой, которого раньше не знал. Но арифметика-то везде одна и та же. Добрая половина жизни уходит впустую, а другая половина искажена болезнями и старостью. И всё это без малейшей памяти о былом!
Изучая историю мира, я пришёл к выводу, что на Земле никогда не было социальных условий, которые отвечали бы требованиям высокого духа и представлениям о справедливости. Наоборот, всё как будто изначально настроено так, чтобы не воспитать, а наказать человека. Даже если и торжествовало когда-то добро на земле, то очень непродолжительное время, и было так не естественно для человеческой природы, что не оставило по себе никакой памяти. Впрочем, вообще ничто не оставляет следа в памяти человеческой. Всё куда-то как в бездну валится безвозвратно. Даже складывается впечатление, будто мы приходим в этот мир не для того, чтобы учиться и развиваться, а мучиться.
Это что-то вроде тюрьмы. Ведь в тюрьму садят не для того, чтобы заключённый нашёл там счастье, а для того, чтобы отбыл срок или умер, верно? Как тюрьма не исправляет, так ничего не изменяет жизнь. Мы можем верить в Бога, можем не верить ни во что – ситуация не меняется. Всякое движение теряет смысл: шаг влево, шаг вправо – смерть. Опыт не накапливается, потому что люди друг друга не слышат, и даже не пытаются слушать. Слишком мало времени отпущено на жизнь, слишком много боли. Так что получается как в старой английской поговорке: «Бог даёт штаны тому, у кого зад уже сгнил».
Жизнь имела бы смысл, и давала урок, если б каждый человек рождался на земле, зная, за что он страдает. Например, ситуация: малолетний сын ворует сладости, пренебрегая запретом. Отец понимает, если оставить его без наказания, он начнёт воровать деньги, сначала у родных, потом у чужих людей. И всё равно будет наказан, но более жестоко – по закону. За кражу конфет отец ставит сына в угол. Тот, конечно, спрашивает: за что? Отец обязан объяснить. Надо сказать ему: сын, я предупреждал тебя, но ты не послушал меня, поэтому я решил перейти от слов к делу. Он спросит: почему? И отец ответит так: потому что я люблю тебя и не могу оставить без наказания. Чужого ребёнка я не стану наказывать, зачем он мне, у него свой отец есть. А тебе я должен показать, как нужно жить, а как – нельзя, чтобы не делать ошибок, по крайней мере, самых глупых. Потом ты повзрослеешь, и сам будешь учить своего ребёнка, как я научил тебя. Я не знаю другого варианта. А ты знаешь? Нет? Нет…
Понятно, без наказания нельзя. Наказание – это воспитание. Поэтому сопровождается пояснениями. Наказывать без объяснения вины не имеет смысла, потому что непонятно, что именно нужно исправить. Осуждённому, по крайней мере, объявляют приговор. Но какая польза в наказании ребёнка, если ему не объяснили, что он должен изменить в своём поведении? И всё же дети рождаются и начинают свою жизнь в муках абсолютно бессмысленно, как животные. А зачем мучаются животные? Это кому-то надо?
В общем, если смысл реинкарнации, как говорят, в том, чтобы придти к совершенству при помощи безличного и беспристрастного всеобщего закона кармы, должна оставаться память. Без памяти о прошлом человек не только оказывается в состоянии невинно осуждённого, но даже не имеет возможности оценить ситуацию. Если же личность не играет никакой роли, зачем мы вообще осознаём себя?
Другие религии утверждают одно рождение и одну смерть, а затем – суд. После суда – вечный рай либо вечный ад. Здесь ещё меньше смысла, просто безумие. Если Бог – это Учитель, то непонятно, зачем он наказывает вечными муками ада? Ну, допустим, ученик тугодум. Но в ад-то он не хочет! В здравом уме вряд ли кто-то сам себе пожелает вечных мук без возможности исправить невесёлое положение. Но… Не ведает бо, что творит, и за это уничтожить его, каналью! Потрясающая картина. Вместо того чтобы добиться от ученика исправления ошибки, учитель его убивает.
Формально, по праву родителя, отец имеет некое оправдание, убивая сына за какой-то поступок, который влечёт за собою страшные последствия. «Я тебя породил, я тебя и убью!» Мы учитываем несовершенство человеческой природы и неумение исправлять последствия человеческих поступков. А как понять Бога-Отца, ввергающего своих полуслепых, полоумных детей в ад? Даже человек не может испытывать абсолютного райского умиротворения, зная, что в это самое время чья-то душа, а тем более половина душ человеческих где-то терпят чудовищные, неизбавимые мучения, которые по какой-то изощрённо садистской задумке, никогда и ничем хорошим не кончатся.
И вообще что это за мир такой, в котором все живут лишь тем, что пожирают друг друга? Съел себе подобного – будешь благоденствовать, ну а если нет – умрёшь голодной смертью. Ладно, люди могут этого избежать, а чем «согрешили» перед Творцом все хищники – у них-то выбора вообще нет?
В этом мире всего и всегда недостаточно: средств для пропитания, возможностей для реализации, здоровья для жизни, любви для близких, счастья и радости для душевного равновесия. Здесь всё и всегда плохо. Некоторые люди пытаются оправдать эту вечную нищету, которая является признаком нашего мира. Они говорят, что недостаточность стимулирует развитие. Конечно, это отговорка.
Как может стимулировать стройку недостаток материалов? Как можно построить дом без средств? У хорошего строителя на любом этапе строительства всё хорошо. Рабочие получают нормальную плату за труд, условия труда выполняются, охрана труда на должном уровне. Никакого простоя либо беспорядка нет, настроение у всех приподнятое. Объект сдаётся в срок и без недочётов в качестве. А у плохого строителя – одни обещания лучшего, и отношения между людьми разъедает жадность, обида и зависть от недостатка. Что они построят? Прибавят новую развалину к старым?
Не нужно ходить далеко в историю мира, чтобы понять, что на земле осуществляется второй вариант. Я не могу найти всему этому более подходящего объяснения, чем то, что в любой религии мира бог сотворён человеком по образу и подобию людскому…
А если Творец не вымышлен, а есть в реальности, то он откровенно плох. Признать это понуждает совесть. Например, похоже на то, что где-то там, Наверху за Компьютером сидит подросток и забавляется программной игрой «Сотворите свой мир»…
Понятно, что пустой человек ничего и не создаст. И наоборот, чем более богат человек умственно и духовно, тем больше у него возможностей для творчества. И, конечно, что на уме, то и на стилe. Хороший человек сотворит что-то хорошее, плохой – плохое. Чем сам наполнен, то и вложит в дело.
Любой неглупый и наблюдательный человек видит и понимает: наш мир руководится принципами паразитизма. Это неприятно сознавать, но это правда. Власть была и остаётся в руках социальных паразитов.
Почему так? Почему в природе столько много паразитирующих видов? Неужели у Того, Кто сотворил наш мир не было фантазии, чтобы придумать что-то более достойное? Потому что его ум и душа наполнены таким недостойным содержанием, или он позаимствовал эту идею у другого недостойного творца?
Создатель есть. Назвать эволюцию цепью случайных совпадений могут только ненаблюдательные, равнодушные к жизни люди. В природе всё закономерно, и, согласно логике вещей, всё имеет свой смысл. И, конечно, Бог не безумен. Разумное существо не может создать тот, у кого нет разума. Ну, то есть, слепой не сможет изобрести фотоаппарат, глухой – радио. Значит, разумный мир создало высоко разумное существо, личность создана сверхличностью. Но если создатель безнравственен, и поэтому мир стоит на порочных началах, откуда берётся честь?
Мы знаем, что в Библии и некоторых других священных текстах говорится, будто когда-то человек был бессмертным и счастливым. Тем не менее, мы видим, что и человеческое общество, и вся эволюция видов построена на принципах паразитизма, а значит, порочна, несамодостаточна, нежизнеспособна. Паразит живёт только до тех пор, пока не сожрёт своего донора. Потом он либо погибает, либо вынужден искать другого донора. Это до тех пор, пока ещё есть те, кто служит пищей для паразитов. А если в мире доминируют паразиты, то этот мир неизбежно погибнет, потому что будет сожран.
Мы верим и надеемся на то, что когда-нибудь станем свободными и счастливыми. Но какое счастье, если мы неизбежно подвержены болезням, старости и смерти? Какая свобода, если мы биологически зависим от пищи и сна, как робот зависит от питания и отдыха своей системы? Все разговоры на тему «свободы и счастья людей» - политические спекуляции. Да и не в этом дело.
Важно вот что:
МЫ ДУМАЕМ И ГОВОРИМ О ТАКИХ ВЕЩАХ, КОТОРЫХ НЕТ В ЖИЗНИ.
Мы говорим о бессмертии, об истине, о мере… Откуда мы об этом знаем?
Может быть, их кто-то у нас отнял и хочет, чтобы мы забыли о них? Забыли так крепко, чтобы никогда не вспоминать? Что нужно было сделать с человеком, чтобы он стал тем жалким существом, которое представляет собою сегодня? И кто те чудовища, которые руководят этим процессом?
Разум подсказывает, что мы должны помнить больше. Например, откуда мы пришли в этот мир, и что было до рождения. Потому что великое и малое являются частями единого целого. Вселенная не могла бы жить, если б каждая её частичка не несла в себе всей информации – от начала… Допустим, причину строительства заказчик имеет право не открывать, да. Но рабочие ничего не построят, если не будут помнить, как и зачем они оказались на лесах, иначе они просто разбредутся в разные стороны, словно безумные. И стройка замрёт, не начавшись.
Также и во Вселенной: каждое мыслящее существо несёт свою ответственность за мироздание, и для нормального эволюционного процесса необходима память обо всём пути. Дети рождаются в мир с личными талантами, что доказывает их личный опыт до рождения в этот мир. Одному человеку приходится полжизни, а то и всю жизнь потратить, чтобы добиться малейших результатов в каком-нибудь мастерстве, а другой без лишнего обучения легко делает то, что иному даётся с неимоверным трудом. Руки сами привычно делают дело, хотя голова почти не работает – разве это не вызывает вопросов? Было бы разумным умножать память для дальнейшего развития, а не впадать в беспамятство, тормозя естественный жизненный процесс.
Так отчего человечество страдает амнезией? Или кому-то выгодно, чтобы наше развитие остановилось?
Я пытался понять, чем разум отличается от неразумия, и кого можно назвать разумным, а кто – «тварь бессловесная», безвольный раб? И пришёл к выводу, что разум это инструмент творчества. Кто разумен, тот творит новое. А кто ничего нового не создаёт, тот даже при самом хитроумном устройстве быта не более чем биомеханический робот. Вот муравьи, как они сложно устроены, какие удивительные вещи делают, их общественная жизнь чем не коммунизм? Однако ничего нового к своему строительству они не прибавили – миллионы лет одно и то же. Ни новых орудий труда, ни более совершенных средств производства. Можно сказать, что они полностью предсказуемы, и, значит, не опасны для тех, кто боится неизвестности.
Так, может, нас использует кто-то чужой, внешний, кто не хочет, чтобы человечество было свободным в своём творчестве на своей Земле?
Стоит просто присмотреться к фактам, чтобы понять. Амнезией страдают не только отдельные люди, но и целые цивилизации, которые умирают в своё время, а потом опять рождаются безо всякой памяти о минувшем.
На первый взгляд это представляется логичным: раз человек ничего не помнит о себе, то и всё общество тоже. Однако есть подозрение, будто после катаклизма остаётся кто-то или что-то напоминающее о былом. Не просто в общих чертах, а чуть ли не по чертежам восстанавливается всё, как было. Все достижения современной цивилизации странным образом находят своё подтверждение в скрытых от людей артефактах глубокой, допотопной древности. Но эти артефакты не служат помощью в развитии науки и техники. Напротив, они просачиваются случайно, как бы исподволь и сразу объявляются профанацией. Нам мешают разобраться в ситуации.
Это наводит на мысль, что человечество ввергается в катаклизм и уничтожается именно тогда, когда обнаруженных артефактов накапливается достаточно много, и скрывать их от людей становится уже невозможно.
Для того чтобы скрыть информацию о былых цивилизациях, какие-то Неизвестные используют средство забвения, генетически привив человечеству некий ограничитель умственной деятельности, в результате чего человеческий мозг работает лишь на 4%.
В сущности, общеизвестный факт. Однако он подвергается неправильному осмыслению. Например, в Википедии этот факт назван мифом. Наука вообще молчит. А в художественных, в основном фантастического жанра произведениях, выполненных явно на заказ, объясняется, будто человек ещё развивается, и когда-нибудь обязательно настанет время, когда мозг человека «разовьётся» на «все сто».
На самом деле то, что ещё не развито, имеет простую организацию, усложняющуюся с развитием и распадающуюся на простейшие элементы после смерти. А когда мы говорим о мозге человека, речь идёт именно о том, что он работает всего на четыре процента от того объёма, который должен работать, потому что уже развился, но почему-то ограничен в своих возможностях.
Когда-то я прочитал статью одного американского учёного об этой проблеме. Так вот он уверял, будто в височной доле одного из полушарий человеческого мозга существует некий биологический блок, выключающий сознание у человека, если он по каким-либо причинам выходит за рамки 4% умственной деятельности. Впоследствии я искал эту статью в интернете, но не нашёл ни её, ни имени того учёного…
Я подозреваю, что есть такие люди, которые всё знают и помнят. Но они исполняют какой-то свой преступный замысел. Согласно этому замыслу, они держат человечество в состоянии беспамятства и слабой умственной деятельности.
Всякий раз с течением времени, когда в мире накапливаются знания, цивилизация входит в фазу своего расцвета, и артефакты прошлого становятся понятны и объяснимы, эти властные «хранители» устраивают очередной катаклизм. Сами они отсиживаются в специально построенных бункерах. А оставшаяся выжившая горстка людей опять начинает развитие «от сохи». Выйдя из бункеров на белый свет, «творцы катаклизмов» представляются выжившим людям, обращённым в дикое состояние, богами, ведь они используют такие технологии, которых никто не помнит…
Вряд ли можно им позавидовать, ведь это как раз тот случай, когда «живые позавидуют мёртвым». Заключённые в замкнутом пространстве злодеи, называющие себя богами, затеют разборки между собою за власть и средства. Привыкшие жить за чужой счёт и бессмысленно умножать свои материальные богатства, не зная ничего другого в жизни, они и в Ковчеге устроят бойню. А их дети будут несчастнейшими заложниками паразитизма своих родителей. Чтобы обладать лучшей пищей, бóльшим количеством медикаментов … воды… воздуха! Это на воле им было хорошо. Гадили в одном месте, перебирались на чистое, не задумываясь о том, что кому-то надо убирать. А в замкнутом пространстве…
Да, я знаю, у них приготовлены не просто бункеры, а целые города под землёй. Мне говорили люди, один из которых работал строителем такого города, а другой – физик-атомщик, имеющий особый пропуск. Там есть дома и улицы, по которым ездят электромобили, огромное пространство с искусственным солнцем и настоящими деревьями и птицами. А для междугороднего сообщения они используют древние межконтинентальные тоннели, кем-то построенные задолго до нашей цивилизации.
Но это не меняет суть дела. Если им тесно под открытым небом, в норах будет ещё тесней. Когда, спустя два-три поколения, оставшиеся выйдут из своего плена, заложниками которого их сделали их недостойные предки, они, возможно, будут другими. Но надолго ли? Их испорченная генетика будет руководить ими.
И всё повторится. «Изобретение» колеса, плуга, бумаги… пороха… «Открытие» электричества, радиоволн, рентгена… расщепление атома… Террор и управляемый хаос… демократия, спекуляция, растление…
И новый катаклизм.
Если Творец так развлекается, то у него плохое чувство юмора!
Или так: неловкий подросток там, Наверху, опять не прошёл уровень игры…
***
Я стою на балконе один, пахнет осенью. Сумерки всё вокруг погружают в прозрачную синюю бездну, только по ту сторону тротуара с тополей продолжают опадать жёлтые, жёлтые листья. Внизу двигаются прохожие. На перекрёстке мигает светофор, машины ползут в вечерней пробке. Над пограничной линией города и неба, очень далеко, возвышаются башни высотных домов. Над их крышами поднимается луна…
У меня есть давний друг, можно сказать, с младенчества. Наши родители дружили семьями. Поэтому он был первым из детей, с кем я познакомился в своей жизни. Ну, если не считать Шуню, то есть Александру, которая стала его женой. Теперь он приходит ко мне играть в шахматы. Мы говорим с ним обо всём.
- Тебе нужно простить свою мать, - однажды сказал он мне.
- Должно быть, ты хотел сказать, простить отца?
- Да ладно, не напрягайся, может, я и не прав. Просто ты много говоришь о своём отце, значит, это приносит тебе облегчение. Ты любишь отца, хотя его уже давно нет здесь… Вот я и подумал… всё дело в матери.
- Как ты можешь судить о таких вещах? Что ты знаешь?
- Ну, не судить, рассуждать. Уметь рассуждать вообще-то должен каждый нормальный человек. А судить... да и судить тоже, если есть такое право. У меня есть. Могу и судить, если что.
- Не понимаю, о каком праве ты говоришь. О чём ты говоришь-то?
- Кто может простить, тому можно судить. Судит тот, кто умеет прощать.
- Ты умеешь?
- Сколько себя помню – да. И до сих пор не разучился. Я просто не вижу смысла, чтобы держать в себе обиду. Обида всегда субъективна, и мы оскорбляемся потому, что сами этого хотим.
- Всё субъективно. Мы же люди. Конечно, каждый судит со своей колокольни. Значит, и твоё право тоже. Сегодня один суд. Потом придёт другой. У кого больше прав, тот и прав. Разве нет?
- Нет.
- А на деле – да. Не морочь мне голову, ты же знаешь, у меня нет идеалов. Не верю!
- То есть, вера для тебя остаётся чем-то бóльшим? Очень хорошо. Ищи истину, она наверняка где-то рядом...
- Что смешного? Это правда.
- А правда у каждого своя...
- Конечно.
- Тогда что ты ищешь?
- Я не знаю. Не помню…
- С прощения всё началось. И закончится им же. И всё повторится.
- А как же Бог?
- Какой?
- Единственный.
- Ах, ты об этом... Там сказано, что дьявол будет осуждён на вечные муки.
- Ты не согласен?
- Я не знаю, кто это – дьявол, и не понимаю, почему его нельзя простить.
- Потому что он лжец от начала... и отец лжи… ну, как-то так...
- Ну вот, ты сам ничего не знаешь толком. Обманываешь себя – другим врёшь. Выходит, ты тоже лжец, и нет тебе прощения? Человеческий суд простит всё.
- А какой смысл в таком суде, когда результат заведомо известен? Без Бога зачем суд?
- Чтобы самим в себе разрешить вопросы. Барин нас не рассудит.
- А если суд пройдёт, а вопросы останутся?
- Значит, ты сам себе враг. Будешь и дальше непримирим со своей совестью. И, конечно, будешь искать корень своих бед в других. Будешь жаждать наказания виновных. Твой суд неправый. И война твоя несправедлива.
- Любая война несправедлива.
- Верно. Нужно простить.
- И что, войны закончатся?
- Для тебя да.
- Естественно, меня просто убьют.
- Это произойдёт в любом случае. Но ты перестанешь рождаться.
- Тогда это вечная смерть.
- Это не смерть. И не жизнь. Ты просто перестанешь возвращаться... "как пёс на свою блевотину" - кажется, так написано в вашей Библии?
- Да почему в нашей-то?! Наша, ваша...
- Извини, не хорошо выразился. Я говорю, что смерть это всего лишь возвращение. Вот что я говорю. Если ты научишься прощать, то разрешишь в себе все вопросы, и тогда перестанешь крутиться как белка в колесе.
- Нет... Не знаю. Но и не верю.
- Да и не верь. Доверие нужно, вера не обязательна. А больше всего людям необходима мера. Мера, понимаешь? А не вера.
- Откуда тебе знать, что нужно, а что нет? Ну, вот откуда?!
- Иисус сказал: «По мере вашей да будет вам».
- Допустим… Хотя, не по мере, а по вере – так он сказал… Он сказал, «по вере»!
- Это только в одном месте Евангелия. А во всех остальных случаях написано «по мере». Причём он объясняет свои слова, он говорит, что «какою мерою вы мерите, такою и вам отмерится». Скорее всего, слово вера вставлено в текст позднее.
- Мне это не интересно. И хватит о религии! Настоящая вера и религия не одно и то же.
- Хорошо, объясни мне, что такое настоящая вера?
- Ну… это когда…
И я рассказал ему, что в моём понимании является настоящей верой.
Можно было бы думать, будто мы живём в каком-то чистилище. Наши дни сопровождают и горе, и радость. А горе в большей мере. Значит, круг земной лежит ближе к аду, чем к раю. Может быть, этот круг последний в преддверии тьмы, но он всё-таки ещё вне её. Зло побеждает. Однако есть добро, которое не даёт злу властвовать безраздельно и постоянно беспокоит и понуждает его к битве. Или, может, битва это слишком сильно сказано. Ведь на земле нет правды, которую можно было бы видеть глазами, только упоминание о ней. Наши правители непременно злы, хотя они могут выглядеть добрыми людьми для тех, кто хочет видеть их таковыми. Если среди них появляется действительно честный человек, то это бывает так редко, что люди называют его «народным». А после его смерти, которая, как правило, бывает скорой и жестокой, слагают о нём легенды. Его убивают его же родственники.
Нет, земной власти не свойственно добро. Это не случайно. Не зря в народе говорят: «Царь и народ друг друга стоят». Большинство людей склоняется ко злу. Дух разрушения преобладает над созиданием, разложение – над развитием, ночь – над светом, зима – над летом. Жестокий север над подлым югом!
Наверно, есть и другие круги. Тот круг, который лежит ближе к раю, он словно зеркальное отражение нашего. Там правители возводят истину и честь в реально действующий закон, а редких выродков, рвущихся к власти, быстро пресекают и наказывают. Люди в том круге земном не славят низменные страсти, не раболепствуют перед злом. Да и то сказать, зла они не видят в своей жизни, только знают о нём. Как мы не видим добра в нашей. Лишь знаем, что оно где-то есть. Должно быть.
В кругах ада нет памяти о добре, и нет радости, нет чувства прекрасного. Напротив, в кругах рая никто не помнит о зле, там нет печали и уродства. А мы где-то посередине, в чистилище. Наш мир таков, каков есть, и никогда не будет другим. Он создан для того, чтобы здесь отбывали свой срок свойственные ему души, и, пройдя временнóй жизненный опыт, переродились в нём снова, если что-либо не доделали до конца, или – в другом круге, к которому склоняется сердце. Только в этом смысле перерождение выглядит естественно.
Память не должна быть обузой. А она нас угнетает, тянет в прошлое, и мы зависим от неё. Поэтому мы свободны от дородовых воспоминаний, чтобы жизнью руководило не сознание, а чистое подсознание. Так шаг за шагом природа и ведёт к совершенству.
- Вот что такое настоящая вера, - сказал я ему.
А он ответил:
- Ты всё это придумал. Ты просто создал ещё одну религию на основе тех, что уже есть. Хочешь заставить верить в неё других людей?
- Они могут со мною согласиться… если захотят.
- Ты сам знаешь, что они не захотят, можно только заставить их... А потом… возможно, ты изменишь своё мнение, ведь всё меняется. Что ты будешь делать с обманутыми, как объяснишь им свою измену?
- На самом деле всё остаётся неизменным, меняется только вывеска. Я объясню им суть, а вывески они будут менять сами.
- Ты не объяснишь. Ты не знаешь сути. Сколько раз ты изменял свои представления о мире? И всякий раз ты верил. Но всякий раз оказывалось, что это не вера, а религия. Настоящей веры не бывает. Хотя у тебя есть возможность обманывать свою совесть. Люди обычно так и делают. Если хотят быть счастливыми.
- Ладно, что ты предлагаешь?
- Что бы я ни посоветовал, это будет мой опыт, а не твой. Вряд ли это подойдёт тебе. Одинаковых судеб нет, и нет того, кто бы подсказал путь.
Путь… Я представляю равнину, лежащую передо мною далеко внизу, слегка скрытую лёгкой, сначала утренней, а потом – вечерней дымкой. Я чувствую над собою огромное небо. Я медленно поднимаю голову, устремляя взгляд к горизонту. Почему-то он оказывается слишком высоко, гораздо выше, чем надо. Это так странно. Будто планета очень большая, больше Земли во много раз… Я подношу руки к лицу и смотрю на свои пальцы. Соединяю подушечки пальцев, ощущая на коже давление очень мелких предметов, похожих на шарики от стержней пишущей ручки…
«Куда ты смотришь?» Это мама. Она сидит на краю постели рядом со мною. «Мне приснилось… большое и маленькое перепуталось…» - «Я знаю». У, как меня это бесит! «Ничего ты не знаешь!» Она делает глупые глаза. Потом говорит: «Большие шары перекатываются по стенам. Ты хочешь их обнять, а они маленькие, точно песчинки на берегу. Колют пальцы… Да?» Я не отвечаю ей. Что толку, она всё будет отрицать и при этом говорить: я знаю. Однажды я рассказал ей, что помню, как она в первый раз в моей жизни показала мне радугу. Был тёплый летний вечер. Мама сидела на крыльце дома, а я лежал у неё на руках. Я ещё не умел говорить, только смотрел. И вдруг я увидел радугу в небе. Она проследила за моим взглядом и сказала: «Это радуга. Видишь, какая она красивая, все цвета в ней!» Конечно, теперь она уже не помнила этого. Но она заявила: «Ты не можешь такого помнить, ты был очень маленький. Это крыльцо переделали под веранду, когда тебе было всего два года». – «Но я помню!» - «Я знаю. Конечно, ты помнишь, но что-то другое. Ты просто перепутал». – «Ничего я не перепутал!» - «Не выдумывай».
Она боялась, что меня будут дразнить и поднимать на смех, если я буду всем рассказывать о своих эмоциях. Мне следовало научиться помалкивать, как и всякому человеку…
- Ферзь на E6! – объявляет друг, насмешливо глядя мне в глаза. Он несколько раз слегка постучал фигурой о клетку доски. – Смотри!
Походив пешкой, я тоже несколько раз постучал ногтем по её маковке сверху.
- Пешка ходит, - убедительно сказал я.
За потемневшим окном бесшумно вспыхнула зарница.
- Меня зовут конь бледный… - бормочет он. – Вообще редкий случай, обычно уже в сентябре гроз не бывает, а тут…
Да, тогда была как раз середина осени. Ровно год пролетел…
- Хорошо, конь так конь. Я буду звать тебя Бледным Конём. Ну, если ты не против.
- Мне это абсолютно ровно… Вот, конём и похожу…
Два месяца тому назад Коня сбила машина, зелёный «ситроен». Я был у него в больнице. Он сказал, что нет ничего страшного, перелом ключицы и лёгкое сотрясение. Когда его выписали, он купил путёвку в оздоровительный пансион на берегу моря. Мы с ним приговорили бутылочку мягкого бурбона, и он уехал. Ничего страшного.
А вчера, находясь в полупустом салоне троллейбуса по дороге с работы домой, я неожиданно для себя обернулся и увидел на обочине дороги перевёрнутый зелёный «ситроен». С прилежащей улицы к нему выруливал полицейский бобик… Я не уверен, что это был тот самый автомобиль, мало ли похожих. Но на долю минуты меня посетило одно из самых ярких в моей жизни случаев де-жавю.
Между всеми событиями определённо существует чёткая логическая взаимосвязь. И всё же мы не видим общей картины. Даже играя в шахматы, я часто теряю путеводную нить и двигаю фигуры наугад, то есть вслепую. Я не могу запомнить всех своих ходов, тем более просчитать следующие. Тем более – знать чужие. События катятся как снежный ком, по пути обрастая новыми и новыми слоями, катастрофически увеличиваясь до неимоверных размеров. Затем что-то происходит, и всё распадается на мелкие кусочки. Распадается, чтобы снова начать движение… Прилив – отлив. Вдох – выдох.
Подчиняясь неясному, но настойчивому внутреннему велению, люди ведут глубоко личные дневники. У меня тоже был такой дневник. Первое время кажется, что когда-нибудь это поможет разобраться в хитросплетении событий, поймать неуловимую красную нить жизни. Но нет, страницы превращаются в бесконечный поток дней, недель, месяцев, лет. Оглядываясь в прошлое, с ужасом осознаёшь, что в их течении нет никакого смысла. Вещи взаимодействуют, а развития нет. Нет эволюции! Будто бы время зациклено на самом себе, и есть только один-единственный проклятый «день сурка».
Раздаётся телефонный вызов. Мельком отметив высветившийся на экране номер Александры, я подношу аппарат к уху. Тишина…
- Алло! Я слушаю.
- Вадик, беда случилась. Приезжай.
- Какая беда, Шуня? Что случилось?
- Он пропал там… его кто-то убил… Необходимо опознание тела.
От неожиданности у меня перехватило дыхание. Мысли поскакали в разные стороны.
- Ты где? Куда мне приехать?
- Ты знаешь. Где мы с тобой обычно встречаемся.
Я переключился на заказ такси, потом наскоро оделся и вышел. Уже через три минуты пожилой водитель профессионально припарковал машину к подъезду, будто он находился где-то за углом.
- Красный проспект, 30. Лучше со стороны магистрали. Срочно.
Шофёр молча кивнул, включил дворники. Начал моросить мелкий осенний дождь. Надвигались сумерки, в мокром асфальте отражались вечерние огни города и медленно, как за бортом баркаса, проплывали назад. Переполненные улицы тормозили движение… Я позвонил Шуне, сказал, что еду. Она ответила, что ждёт…
Я старался не вникать в их семейную жизнь. При необходимости мы с Александрой встречались в кофейне, располагавшейся в здании бывшего НИИ-39. Она работала недалеко, совсем рядом с этим домом. У неё было высшее медицинское образование, но она категорически не признавала себя врачом. Шуня такая – дерзость от ложной скромности в её характере. А впрочем, может, это просто комплексы.
Когда я вошёл в кофейню, она сидела за столиком у окна в самом углу, возле растения. За её спиной оплывала в сильной подсветке снизу белая свеча Никольской часовни на Красном проспекте. Тонкие струи небесной воды бесшумно текли по стеклу. Я присел напротив.
Александра выглядела совершенно спокойной, и когда заговорила, её голос тоже был ровным, как обычно.
- Мне позвонили из следственного комитета города Клин. По его телефону. Все документы при нём, одежда, всё. Но следователь подозревает, что человек может оказаться другим, не тем, за кого хотят выдать труп…
- Погоди, какой Клин? Он же поехал в Сочи…
- Да. В этом всё дело. Не понятно. Значит, ты тоже не знаешь, как он там оказался? Значит, это не он?
- Это же очень далеко от Чёрного моря.
- Под Москвой. Клин стоит на пересечении Большого кольца и Петербургской дороги.
Я прикинул расклад дела. Разумеется, Коня могли обокрасть, потом подкинуть вещи… Тогда где он сам, если его не убили? Сколько времени прошло?
- Ты едешь со мной? – спросила она.
- Конечно.
Мы подробно обсудили план нашей поездки. Хотя назвать это планом трудно, разве только с большой натяжкой. Александра путалась, говорила глупости, но держалась изо всех сил. Я обратил её внимание на то, что в таком маленьком городе под боком у столицы может и не быть своего следственного комитета. Достаточно отделения МВД в его обычной категории.
- Этот следователь… Как он представился?
- Борис Анатольевич.
- Он тебе сам сказал, что он из комитета?
- Я сейчас не помню точно. Разве это имеет значение?
- Разумеется, имеет. К кому мы едем? Может, это чей-то дурацкий розыгрыш?
- Розыгрыш?! Вадик, о чём ты говоришь? Он мне про него всё рассказал, назвал такие вещи, которые чужой человек не может знать.
- Друг может знать.
- У него только один друг, это ты.
- Ты не можешь быть в курсе всех его знакомств.
Александра задумалась, припоминая.
- Я звонила на его номер несколько раз, - сказала она. – Всегда отвечал Борис Анатольевич. Зачем мужу так жестоко меня разыгрывать?
- Ему незачем. Но на свете разные шутники бывают.
- Мы ничего не выясним, сидя в Новосибирске. Всё равно придётся ехать.
- Да, но сначала я всё же пробью, есть ли такой следователь в городе Клин…
***
Такой следователь в городе Клин был на самом деле. И он действительно числился штатным сотрудником следственного комитета клинской городской прокуратуры, который находился на узенькой улочке Крюкова на первом этаже жилой пятиэтажки.
Мы с Александрой нашли нужный кабинет и по приглашению вошли вместе. Следователь встал нам навстречу. Александре он уважительно кивнул, почти поклонился, а мне протянул руку для приветствия.
- Борис Анатольевич, - представился он. Рука у него оказалась холодной. Глаза – тоже. Но брови он держал домиком, а уголки губ чуть приподнял, и от этого на лице сложилось странное выражение печального клоуна. Или королевского шута из трагедии Шекспира, наглядно демонстрирующего своим лицом всю скорбь целого мира. У меня засосало под ложечкой.
- Вадим, - сказал я.
- Вадим… э…
- Александрович.
- Вадим Александрович. Очень хорошо. Я не говорю «очень приятно», потому что в нашей профессии мало приятного… Давайте сразу к делу. Вам предстоит процедура опознания в морге… во второй половине дня. А пока я хотел бы задать кое-какие вопросы. Просто формальность.
Первой по допросу проходила Александра. Я вышел в коридор и стал смотреть в окно. Оно выходило на проезжую часть, по обеим сторонам красиво заросшей опрятными клёнами. Листва на деревьях наполовину облетела, ветви ярко и тихо светились в лучах утреннего осеннего солнца. Опавшими листьями была устлана вся земля вокруг. Бесшумно проехала машина. Через минуту ещё одна…
Следователь расспрашивал Александру часа два, и потом ещё примерно столько же времени потратил на меня. Вопросы были, в сущности, стандартные, но почему-то я был убеждён, будто необходимость этого опроса должна рассматриваться проще, что ли, а не так предвзято, как вышло в реальности. Долго и нудно. Если это формальность, то ничем не оправданная накануне опознания. Другое дело, если б оказались какие-то нестыковки после.
А после всё вышло проще и безнадёжнее.
Наступил обеденный перерыв, следователь закрыл кабинет на ключ и ушёл. Мы с Александрой тоже отправились подкрепиться. Выйдя из прокуратуры, набрели на какой-то, в общем-то, неплохой фастфуд.
Чтобы скоротать оставшееся время, мы решили прогуляться по городу, и в десяти минутах ходьбы оказались в чисто убранной зелёной зоне памяти павших героев-клинчан, центром которой служила церковь Божьей Матери Всех скорбящих Радость.
- Давай, зайдём? – неуверенно предложила мне Александра. Но я отказался.
- Свечу поставим, - уточнила она.
- Шуня, мы ещё не знаем, жив он или мёртв. Как поставишь, за здравие или за упокой? Ты иди, если хочешь. Я тебя снаружи подожду.
Она ушла. Я подождал её немного, потом решил зайти тоже.
В церкви тяжело и сладко пахло ладаном. Раздавалось шарканье ног, тихое бормотание. Отовсюду, в мерцающем свете лампад, взирали молчаливые лики икон. Я увидел Александру разговаривающей со священником и не стал её отвлекать. Подошёл к церковному ларьку. Здесь мне пришла в голову мысль, что надо купить что-нибудь.
- Возьмите календарик с иконочкой Богородицы, - неожиданно обратилась ко мне стоящая рядом девушка. Она показала на витрину. – Вот этот.
- Да, пожалуй, - согласился я.
Маленькая пожилая женщина с живыми тёмными глазами долго обслуживала стоящего впереди покупателя. Потом обратилась ко мне. Отсчитав ей мелочь, я получил свой календарик и убрал в нагрудный карман. Александра всё ещё разговаривала с клириком. Я погрузился в разглядывание иконостаса. Как это глупо, нелепо как-то, опять подумал я о происходящем несчастье. Неправильно. Что бы ни случилось в жизни, в том нет никакого урока. Даже хочется сравнить человечество с пауками в банке, а каждого отдельного человека – с бьющейся об стекло мухой. Конечно, это от бессилия и злости. Ну, что можно изменить? И как? Или, может, и правда лучше отказаться от ответственности вовсе, бить поклоны во все дни до самой смерти, и уйти, ничего не исправив, но зато со спокойной совестью? Так не получится же. Веры такой у меня нет.
Александра заметила меня и теперь бросала в мою сторону короткие взгляды. Священник то внимательно слушал, то опять начинал что-то мягко втолковывать. За всё время беседы он, казалось, ни разу не полюбопытствовал, на кого оглядывается его собеседница. Но когда он порывисто зашагал к выходу, взглянул мне прямо в лицо и еле заметно кивнул – поприветствовал или ободрил…
Александра подошла с виноватым видом.
- Хотела исповедоваться, а он говорит, что это другое. Что будто я не готова к таинству, не знаю своих грехов.
- Он прав, по-своему. Если хочешь быть как они, то должна смириться с мыслью, что в грехах ты родилась, в грехах и умрёшь.
- Я так не хочу.
- Ну, вот и не лезь к ним. Со своим уставом в чужой монастырь не ходят.
Мы вернулись в прокуратуру, а оттуда со следователем выехали на опознание тела в городской морг. И опять – сначала Александра, потом я, но теперь гораздо быстрее и проще. Слабая надежда, за которую я цеплялся, как за соломинку, испарилась перед слишком очевидной реальностью.
Шрамы, родинки Коня, о которых нам обоим с Александрой было хорошо известно, обнаружились на трупе в полном соответствии с допросом. На левом запястье отчётливо просматривалась наколка в виде «точки» размером со спичечную головку. Такая же как у меня. Когда нам было по десять лет, мы накололи друг другу эти точки. Сейчас даже не скажу зачем, просто из любопытства и от детской глупости. Следователь вдруг заинтересовался этими наколками. Он схватил меня за запястье, притянул к руке трупа и, наклонившись, внимательно сравнил.
- Значит, побратались? – спросил он. – Ну, вроде как стали кровными братьями? Как у индейцев.
- Какие индейцы. Там кровь смешивают. А мы просто были ещё маленькие.
На мою просьбу открыть лицо трупа следователь ответил, что этого делать точно не стоит, можно сказать, нет лица.
Коня нашли мёртвым в гостинице, где он накануне снял номер. Элитный отель «Клевер» располагался в северо-восточной части города. По случайному стечению обстоятельств гостиница, в которой остановились мы с Александрой, находилась почти рядом, в том же квартале, на той же улице. Это был маленький и недорогой отель на четыре номера, переоборудованный из жилых квартир. Уютный интерьер, удобное и симпатичное местоположение не оставляло шансов поселиться в нём когда захочешь. Однако мне легко удалось забронировать из Новосибирска на двоих один номер с двумя кроватями всего за день до вселения. А «Клевер» имел категорию СПА, и, несмотря на то, что до него по прямой дороге не приходилось и половины километра, стоял в таком месте, которое выглядело неуютно пустым. И очень непонятным казалось появление здесь моего друга, погибшего так, будто какая-то необъяснимая сила притянула его сюда прожить свой последний день. Даже неопытному взгляду обывателя была ясна картина проведённых в комнате химических опытов. Присутствие посторонних следствием не обнаружено. Несчастный случай.
Но он никогда не говорил мне, что увлекался химией. Для Александры это тоже стало новостью. Ерунда какая-то…
- Я тебе говорю, его убили. Я это чувствую, - твердила Александра.
- Не доверяй своим чувствам, Шуня. Они тебя обманут. И перестань грузить себя бесполезными догадками, ведь от этого не легче.
- Нельзя так оставить. Это наше поражение.
- Согласен. Но пока не понятно, что нужно делать дальше. А нам с тобой ещё везти его и хоронить…
От морга в сторону гостиницы шёл маршрутный городской автобус, который нам пришлось прождать минут тридцать, но вызывать такси не хотелось. Мы стояли на конечной остановке больничного комплекса и молча дышали свежим осенним ветром, наполненным запахами пожухлой травы и земли, солнечным светом, провинциальной тишиной.
Наконец, подкатился автобус. Мы сели в него и так же молча поехали по окраине, по шоссе, глядя в окно. Там было много открытого пространства, тянулись поля, одноэтажные и двухэтажные дома с деревьями во дворах и вдоль дороги. На одной из остановок к нам села бабушка с маленькой внучкой, потом – мужчина в рабочем костюме. Дальше автобус свернул на улицу Гагарина, к центру города. Мы вышли и отправились пешком, чтобы по пути завернуть в магазин за продуктами на вечер.
Да и просто хотелось подольше побыть на открытом воздухе, пока позволяла природа, притихшая в ожидании надвигающейся зимы. Короткий день уже склонился к закату, было тепло и спокойно. Рядом с гостиницей, в скверике с фонтаном и скульптурой «девочки-грибницы» стояло множество скамеек. На одной из них со смехом расположилась молодёжь, рядом – пожилая пара и одинокая женщина. Мы присели на свободную скамейку.
- Как называется река, которую мы проехали на автобусе? – спросила Александра.
- Сестра. Это главная и единственная река города.
- Тогда чья она сестра?
Я не ответил, потому что не знал.
Мы просидели на скамейке до самых сумерек, наблюдая за прохожими и отдыхающими людьми. А когда стали зажигаться фонари, ушли в отель.
Удивительно, до чего быстро человек привыкает к новым условиям жизни. Стоит только один раз заснуть и проснуться, и вот, ты уже считаешь предоставленную тебе кровать своим законным местом отдыха, а комнату – своим убежищем. Даже в таком казённом, временном жилище как гостиница, оказывается, можно расслабиться и отдохнуть так, будто, наконец, вернулся домой из трудного похода.
Мы с Александрой собрали разбросанные с утра вещи, с удовольствием отметив, что горничная ничего не трогала, но при этом чисто убран пол и протёрта пыль. После этого я завалился на кровать, закинув руки за голову. А Александра с ногами забралась в кресло.
- Как там Наташка с мамой, ладят или капризничают? – задумчиво пробормотала она.
- Позвони им.
- Поздно, там уже начало десятого. Нагулялись, наверно... Завтра позвоню. – Она вздохнула и потянулась. - У родителей во дворе детская площадка такая неудобная. Ходят через неё, кому не лень. Сколько раз говорила: водите ребёнка куда-нибудь в другое место играть…
- Какая разница, - заметил я, - везде люди. Везде дети. Просто если что-то нехорошее на глаза попалось, надо доходчиво объяснить… Ну, типа, что такое хорошо, что такое плохо. Отец меня так учил…
- А если бомжи? Или пьяница спит прямо в песочнице?
- А что, и такое бывает?
- Бывает…
- Вот и объясни. Это плохой человек, потому что он поступает неправильно, не уважает окружающих его людей. Так делать нельзя.
- Вадик, нельзя осуждать… Как народ говорит: от сумы да от тюрьмы не зарекайся. Мало ли, что в жизни у кого случается. А ты хочешь ребёнка осуждению учить.
Я вспомнил, что говорил по этому поводу Конь и невесело усмехнулся своим мыслям.
- Не осуждению. Рассуждению. Если попытаешься судить, тебя всё-равно никто не послушает – нет у тебя такого права. И бомжу пьянице от твоего суда ни холодно, ни жарко. А рассуждать вообще-то должен каждый нормальный человек. Если уж нам дан разум. Так говорил твой муж.
Александра вспыхнула. Какое-то время она молчала. Успокаивала себя, чтобы не нагрубить? А может, просто вспоминала.
- Трудно тебе будет, - сказал я. – Наташка маленькая совсем, даже трёх годиков ещё нету. А ребёнку нужен отец.
Александра странно посмотрела на меня.
- У неё есть дедушка, если ты про мужское воспитание.
Я почувствовал неловкость от своих неуклюжих слов. Сколько раз зарекался не лезть в семейные дрязги. Что я, бобыль, в этом смыслю?
- Хотелось тебя поддержать. Дурацкое поучение вышло.
Я думал, что она скажет какую-нибудь колкость, а она ответила:
- Ну, почему же дурацкое? Лучше, чем ты, меня никто поддержать не может… У тебя телефон звонит.
Звонил следователь.
- Вадим Александрович, добрый вечер! Вам удобно говорить? Решил вам позвонить, пока вы ещё не уехали. Хотел бы обсудить с вами кое-что. Но это не телефонный разговор.
Я мысленно послал его ко всем чертям, а вслух сказал:
- Ладно, я сейчас подъеду. Вы у себя?
- Да, да.
Выходя за дверь, я оглянулся, чтобы посмотреть на Александру.
- Я скоро вернусь. Вряд ли там что-то очень серьёзное.
Электрический свет за её спиной показался вдруг чужим и тусклым. Нет, всё-таки никогда гостиница не сможет заменить мне дома, здесь я всегда только гость…
До прокуратуры было недалеко. Я тормознул первого попавшегося водителя.
- На ту сторону Ленинградского шоссе не подбросишь?
- Присаживайся.
Он довёз меня до перекрёстка улицы Крюкова и припарковался к обочине. Я полез в карман за бумажником, чтобы рассчитаться, но он отрицательно качнул головой.
- Не надо.
Прокуратура уже закрылась, я вдавил кнопку звонка на входе. Охранник открыл быстро, он был в курсе дела. Постучав и услышав в ответ церемонное: «Входите, входите, пожалуйста!» я вошёл в кабинет следователя. Сел на предложенный им стул.
- Вы не курите? – спросил следователь.
- Нет.
- А я курю. Разрешите?
- Что за манера у вас общаться? – не сдержался и проворчал я. – Какой-то реализм XIX века. Расшаркиваетесь…
- О, вы очень верно подметили. Люблю девятнадцатый век с его культурой, манерами… Это как воспоминание о детстве.
Следователь приподнял уголки губ, помолчал, держа сигарету на отлёте. Потом он встал и принялся картинно расхаживать по кабинету, поглядывая на меня. Я терпел, ругая себя за это. Зачем явился по его звонку, зачем сижу тут, ведь всё ясно? Процедура закончена.
- Вадим Александрович, - неожиданно другим, вкрадчивым тоном сказал следователь, - давайте начистоту. Я прокурор. Майор ФСБ. Представляю своей неказистой персоной государственную безопасность Российской Федерации. Уполномочен возглавить расследование весьма необычного дела, в котором, случайно либо неслучайно, оказался замешан ваш друг…
- А разве гэ-бэ всё ещё существует? – перебил я его. Что-то вроде того я и боялся. Значит, никакой он не следователь. Точнее, не только следователь. Вот оно как.
Борис Анатольевич не оценил моего чёрного юмора. Или не понял. Сейчас он, видимо, думал о другом, о чём-то таком, что его чрезвычайно бодрило и наполняло новым смыслом.
- Вы согласны помочь следствию?
Нет, это уже никуда не годится, такое нельзя терпеть!
- Нет. Не согласен.
- Да что вы это, в самом деле, всё нет да нет? Да!
Я с ненавистью посмотрел ему в глаза. Он резко приблизился и наклонился к самому моему лицу.
- А если я скажу, что там, в морге, это не он? А он жив, здоров и в ус не дует?
Некоторое время я лихорадочно соображал, что он имеет в виду.
- Я вам не верю, - заявил я.
Он выпрямился.
- Вы верующий?
- А, так поп тоже ваш сотрудник? Тот, в Скорбященской церкви?
Борис Анатольевич вскинул брови.
- Помилуйте, Вадим Александрович, конечно нет! Просто в послеобеденное время мне нравиться прогуливаться в сквере, знаете, никто не мешает размышлять… А сегодня я – совершенно случайно! – увидел, как вы с Александрой Юрьевной выходили из церкви… А вы разве не заметили меня? Я шёл как раз от памятника…
- Прекратите паясничать! Мне всё время кажется, будто вы издеваетесь. Что вы хотите?
- Я хочу, чтобы вы помогли следствию.
- А с чего вы решили, будто я могу вам чем-то помочь?
- Это не я решил, - отмахнувшись, сказал он. – Есть те, кто решает. А я исполняю приказ.
- Вы что же, сами не знаете, зачем я вам нужен?
- Знаю. И даже скажу. Вы с ним похожи как две капли воды. Вы и ваш покойный друг…
- Что за бред вы несёте?
- Я не «несу», я вам это заявляю. И это не бред, а факт. Вы удивлены?
- Даже не знаю… что сказать.
- Компьютерная идентификация ваших данных – ваших генетических данных, и генетических данных вашего друга – имеет положительный результат на самом высшем командном уровне… Извините, я, может быть, не вполне понятно изъясняюсь, очень волнуюсь…
- Откуда вам известны генетические данные?
- Из архива. У вас есть архивное дело. И у вашего друга есть своё архивное дело…
Мой мозг бешено работал, пытаясь переварить информацию. Но, наверно, сейчас самое простое и разумное для меня – не верить сказанному. Просто пропустить мимо ушей.
- Я не знаю, зачем вы меня путаете. Я так и не понял, что вам от меня нужно. Простите.
- Хорошо, - согласился он. – Я донёс до вас своё пожелание. У вас ещё будет время его обдумать. Я вас ни в коей мере, ни в чём не тороплю, ни к чему ни принуждаю… Мой телефон вы знаете.
Разумеется, у меня есть время, думал я, выходя от него. И конечно, сам решу, что мне предпринять дальше. Не надо лезть в мою жизнь со своими комиссарскими заморочками.
Вернуться в гостиницу я решил пешком, чтобы успокоить себя ходьбой по вечерним улицам. Мне представлялась Александра, как она сидит одна в пустом номере мини-отеля незнакомого города и напряжённо ждёт меня. Я не хотел её расстраивать. Но как назло, чем больше думал о том, что следователь выдернул меня на беседу только для того, чтобы отработать на мне свои психологические тесты, тем сильнее раздражался.
Когда я вошёл в номер, и Александра отодвинулась от двери, давая мне место, радостная, кажется, от одного того, что видит меня вернувшимся, я был в бешенстве. Первую минуту молчал, подыскивая нужные слова. Но я уже взял себя в руки и мог контролировать свои эмоции.
- Представляешь, он, оказывается, гэбист, из особого отдела. Чего-то там расследуют…
- Разве они ещё есть?
- Во, и я тоже об этом его спросил! Но он, конечно, не ответил. Может, врёт.
- Зачем ему врать при исполнении?
- Ты наивная. А зачем врут президенты? В думе, вообще в правительстве все только этим и занимаются – зачем? Их даже не заботит, что они каждый день врут по-разному. Сначала утверждают одно, потом совсем другое, обратное первому. Плевать! Вот и этот следователь тоже. На кого они теперь работают, на МИ-6? А может, они все просто бандиты? Подчинённая страна, какая разница кто и чем здесь занимается, лишь бы дань платили вовремя.
- И кто же он тогда?
- Я не знаю, Шуня. Не знаю.
- А что ему было нужно? Зачем он вызвал тебя так поздно?
Я в недоумении посмотрел на Александру, снова вспомнив то, что следователь сказал про Коня. Нет, этих слов я ей передавать не стану. По крайней мере, пока.
- Задал ещё пару вопросов. Я ответил. Ну, и всё. Попрощались.
- Вадик, они же к нам больше не станут цепляться?
- Не похоже. Да нет, не будут, точно. Иначе бы он сразу начал. А так нет, говорит, всё, спасибо за помощь.
На лице Александры некоторое время лежала печать сомнения, но потом черты разгладились, будто она пришла к какому-то утешительному для себя выводу. Вот и ладно. Я тоже вполне успокоился.
Давно наступило время ужина, а у нас ещё ничего не было сготовлено. Александра ждала моего возвращения. Теперь она занялась поварским делом, а я вошёл в интернет, чтобы подробнее рассмотреть карту города. Вообще я был согласен со следователем насчёт крайней необычности несчастного случая. И почему-то был уверен, что это не убийство. Странность исходила даже не от отеля «Клевер» с его персоналом, которые, скорее всего, были ни при чём, а от места, в котором находился отель. Я не мог объяснить, что именно меня смущает, вот поэтому и хотел проверить детали местности.
Импровизированный урок географии принёс новые открытия. Во-первых, я обратил внимание на течение реки. В этом месте она делала энергичную петлю, оставляя лишь узенький перешеек, и по этому перешейку проходила одна из главных транспортных артерий на северо-восточном направлении. В обычных природных условиях такие речные петли со временем превращаются в старицы, и река продолжает свой бег по спрямлённому пути. А в условиях города, по причине экономической важности дороги на Дмитров, реке не давали воли, и петля продолжала закручивать воды против часовой стрелки. Неизвестно, как долго это происходило, я не знал истории города и времени образования северо-восточных ворот. Но именно здесь, на узком перешейке речной петли, на обочине дороги и был выстроен «Клевер».
Во-вторых, мне бросилось в глаза, что отель находится фактически в окружении трёх церквей. Все три храма можно было неспеша обойти за каких-нибудь пятнадцать минут. К тому же к стене отеля примыкала часовня. Возможно, это являлось архитектурной случайностью. Но кучность религиозных построек в этой части города тоже создавала особый колорит. Таким образом, совпадения играли свою роль…
Наверняка у следователя были другие причины для подозрений. У меня же никаких подозрений не было, а выходила какая-то мистика. Хорошего в этом мало. Я человек, в общем-то, трезвый, и отдаю себе отчёт в том, что всему на этом свете есть простое физическое объяснение. Но такой физически необъяснимой вещи как интуиция тоже привык доверять. А интуиция мне сейчас подсказывала, что я двигаюсь в правильном направлении.
- Вадик, у меня всё готово, - позвала Александра. – Будем ужинать.
Она умела ловко готовить на любой случай. Даже такие простые блюда как салат из свежих помидоров и огурцов со сметаной и луковыми кольцами или бутерброды с ветчиной и тёртым сыром у неё получались как ни у кого другого. Ну, хороший чай или настоящий кофе это уже слишком хорошо для выездного варианта, поэтому приходилось довольствоваться «промокашками».
- Вкусно? – спросила она, наблюдая, как я ем.
- Да, очень даже. Мне с детства нравятся все твои поварские штучки.
Заметив, что Александра притихла, я поднял взгляд на неё. Она смотрела на меня сияющими глазами, рот расплылся в широкой улыбке.
- Рот до ушей, хоть завязочки пришей, - сказал я.
- А ты дурак, - ответила она со счастливым выражением лица.
Я снова принялся за еду.
- А помнишь, как хорошо было нам втроём, когда родители брали нас с собой на пикник? – Александра мечтательно сощурила глаза. – Мы отправлялись рано утром на двух лодках…
- А одна из лодок была длинная, с двумя баллонами воздуха по бортам, для устойчивости…
- Да, это у физика была такая… Мы приплывали на остров, а там от самой воды и до сосен ковром лежал душистый клевер… Вы мальчишки, вам нужно было везде лазить, прыгать. А я же трусиха, я только смотрела на вас и жутко завидовала. Жалела, что я не мальчишка.
- Не сочиняй. Ты всегда была пацанкой, бегала и прыгала не хуже нас. Да и теперь тебе стыдно жаловаться. У тебя отличная работа.
- Она мне не нравится. Мне противно руководить. Руками водить… Фу! Да и не моё это. Наверно, я просто привыкла всегда тянуться за вами, за тобой и за ним… А теперь его вдруг не стало. - Александра перестала улыбаться. – Ужас.
Мы сидели и смотрели друг на друга. У Александры блеснули слёзы. Впервые за всё время несчастья.
- Он был очень хорошим человеком, - заговорила она опять, но уже низким и глухим голосом. – Я любила его, как родная сестра… Окружала заботой, всё ему прощала. Не просто терпела его, а прощала. Правда. Теперь я это знаю…
- Шуня, погоди, я тебя не понял. Про сестру…
Александра тоскливо передёрнула плечами, пригорюнилась.
- Мы с ним не жили плотской жизнью. Никогда. Мы с самого начала так договорились.
- А как же Наташка?
- А Наташа от тебя. Она твоя дочь, Вадик. Я была только с тобой. С тобой одним. И больше ни с кем.
- И он… это знал?
- Да. Мы с ним сразу так договорились. Он очень хороший…
- Вы договорились? А со мной, значит, договариваться не надо?!
- Ты же сам отказался от семьи… Помнишь?..
- Но как же так, Шуня? Почему ты не сказала мне, что я отец?!
- Ты помнишь?..
Глава вторая
"Лишь пока ты ничем не связан, перед тобой открыт весь мир"
Г.-Х. Андерсен
В детстве нам кажется, что весь мир открыт перед нами, потому что впереди – целая жизнь. Но мы связаны в детстве зависимостью от взрослых. Связаны в молодости несвободой жизненного выбора. Вся наша жизнь становится горькой темницей в старости. И только смерть освобождает... А зачем нам этот мир после смерти?
- Ва-дик! – кричит Шуня с другой стороны улицы. Она машет мне рукой и привстаёт на цыпочки, наверно, для того, чтобы мне было лучше видно. Ей четыре года и она маленькая ростом, но её сейчас видит и слышит весь район. Тётки ворчат: «Да что этот Вадик, совсем оглох, что ли?» Мальчишки хватаются за животики от смеха: «Ой, девчачий пастух!»
Это я представляю. Но, скорее всего, никто не обращает на неё внимания. Она всегда так кричит, когда видит меня. И радуется. У неё короткие русые волосы и ярко-серые, с синим отливом, глаза. И я ей не пастух, она мой друг, причём самый давний, все мои друзья об этом знают. А мне шесть лет.
- Иди сюда, – говорю я вполголоса, делая знак рукой, чтобы она шла к нам во двор и перестала смешить людей посреди улицы.
Но она отрицательно мотает головой, так, что волосы взлетают и кружатся вокруг головы.
- Не могу! – надрывно орёт она. – Мы с мамой в магазин пошли.
(во второй главе - тема детства)
Предисловие к роману "Конь, растворённый в пустоте" ЗДЕСЬ
