Деревья славянского мира: ЕЛЬ (продолжение 1)
кора ели «имени Дж. Лопес», США
На сегодняшний день самым солидным источником сведений о культуре и мифологии славян является этнолингвистический словарь «Славянские древности» Института славяноведения РАН, тем печальней видеть в этом словаре на фоне вполне аргументированных выводов о ели и такое: «Для культурной семантики и символики существенны природные свойства ели как …бесплодного дерева» (Т. А. Агапкина «Ель». Славянские древности, Том 2. М. 2004, С. 183). В упоминаемой уже статье В.В. Пазынина находим такое мнение: «Ассоциативное поле, на базе которого развиваются символические функции стереотипного образа «ель», оказалось довольно компактным. Это центральная сема «непроходимый» и производные «красота»/ «девственность», брак (+) и эротика (-)» (Поэтика фольклора. М. 2005, С.172).
Вывод об отрицательном отношении ели к эротике базируется всего на одном примере: «Если сватовство неудачно, девицы в насмешку кладут ночью сухую березу или ель» (Там же. С. 171). В примечании к этому тексту автор признаётся: «Свидетельство двусмысленно в самом для нас интересном месте: не понятно, просто ель или сухая ель. Впрочем, на наш взгляд, это не имеет значения, поскольку ель в любом случае должна восприниматься как дерево безжизненное и сухое» (Там же. С. 177).
Вот так, должна, и точка. И возникает вопрос, а что делать с тем, что во многих областях России при согласии на брак иносказательно говорили ель, берёза, а при отказе – сосна, дуб, а после брачной ночи словом ель оповещали о девственности невесты? (А.В.Гура «Брак и свадьба в славянской народной культуре: Семантика и символика» М. 2012, С. 57-58). Или с тем, что сваты в Болгарии, надеясь на удачный исход сватовства, брали с собой свежесорванные ветки плодовых деревьев или ели, что говорит об идентичности в свадебном ритуале плодовых деревьев и елей? (Там же, С. 285).
Очевидно, что в отношении ели всё не так просто и прямолинейно, и мы попытаемся непредвзято разобраться в этом вопросе.
Итак, научный мир считает, что ель в народной традиции выступает деревом не эротичным, сухим, бесплодным. У нас другое мнение, основанное на данных фольклора. Конечно, реальная ель не яблоня и не вишня, однако её плоды так же как например, плоды дуба – жёлуди, народом замечались, собирались и использовались: принцип расположения чешуек в еловой шишке был применён людьми для сооружения драночных кровель; по еловым шишкам определяли предстоящую погоду: если шишка ощетинилась, будет сухо, а если прижала чешуйки, будет дождь. В русской сказке «Как Василиса на войну поехала» о шишках говориться так же, как говорят о яблоках (типа: «в этом году яблоки большие уродились»), то есть урожаи разных лет примечались и сравнивались:
«Жена спрашивает:… чего охаешь?
-Да на ёлках этот год шишки велики выросли. Тронул ненароком ёлку, так они и посыпались, все бока-плечи обколотили» («Ни далеко, ни близко, ни высоко, ни низко», с.30).
Полная загрузка якобы бесплодного дерева
В Гродненской губернии невеста в момент прощания с родными (ритуальное «падание в ноги») сравнивалась с ёлкой, склонённой под весом шишек:
«Ой, што жа то за дзераво,
Змiма I лето зеляно?
Хваiна, хваiна,
Залёна хваiнанька
Нiзенько схiлiлася
З шышкамi з шышкамi,
Малада Марысейка
У ойченька прасiлася
З слёзкамi, з слёзкамi,
Цалавала ножанькi,
Аблiваючы слязамi» (А.В. Гура «Брак и свадьба в славянской народной культуре: семантика и символика», М2012, С.699).
Очевидно, что невеста в традиционной культуре по определению не могла ассоциироваться с «сухим, бесплодным деревом».
Обилие шишек было важным сигналом: «много уродилось еловых шишек - к урожаю ярового, сосновых - ячменя».
Женщины, всегда стремящиеся выглядеть красиво (а в старину красивой считалась плодовитая женщина), в прошлом носили головные уборы, кокошники – шишаки, имитирующие верх ели, усыпанный шишками. А в Сербии невеста несла к венчанию за пазухой реальные шишки (А.В. Гура «Брак и свадьба в славянской народной культуре: семантика и символика», М2012, С.463).
Кокошник шишак
Макушка ели
Интересно, что ель дерево однодомное, двуполое, мужские цветы образуются на нижних ветках, а женские, из которых и появляются шишки, на верхних, на макушке. Кокошник – шишак венчающий голову женщины говорит нам о том, что носители традиции знали эту биологическую особенность ели (как и многие другие её особенности). В некотором смысле, опираясь на эту особенность биологии, ель можно воспринимать как символ главенства женщин над мужчинами, как «торжество матриархата».
Ель плодоносит не каждый год, а раз в 4-5 лет. Именно такой промежуток времени считался оптимальным и в череде рождения детей у женщин, - ребёнка кормили грудью до трёх лет, год отдыхали, а потом можно и другого рожать, тем более, что старший к пяти годам был уже хоть небольшим, но помощником (эта стадия взросления называлась «подай-принеси»).
То есть в народной культуре ассоциация «ель-женщина, женщина - ель» базируются не только на некотором внешнем сходстве, но и на знании сути вещей. И уж точно не на том, что «Ель – по грамматическому роду названий в славянских языках – по преимуществу дерево женское» - по мнению Т.А. Агапкиной, которое кочует из издания в издание в течение десятилетий («Славянская мифология. Энциклопедический словарь», М. 2002, С. 155). Я думаю, наоборот, женский род славянских слов, означающих это дерево, возник исходя из известных славянам свойств ели. По большому счёту, это не так уж и важно: сведения о делении в традиции деревьев на «женские» и «мужские» есть, но эти примеры малочисленны и не всегда совпадают с грамматическим родом слова обозначающее конкретное дерево.
Плоды «бесплодного» дерева использовались в быту: матрасики, наполненные шишками, служили и служат своеобразными «массажными ковриками», водный настой шишек до сих пор применяется при болезнях суставов (со временем напиток начинает восприниматься организмом как вкусный, проверено на личном опыте). Съедобны смола, подкорье и хвоя ели. Информация такого рода передавалась традиционным способом, то есть от старших к младшим во время праздничных ритуалов:
«На святого Ивана
Девки ЕЛКИ собирали,
Собирали, не знали,
У Ивана пытали:
«Иван, Иван, старый дед,
А что это за зелье…?» (Обрядовая поэзия. М. 1989, №. 428, С.286).
Разве есть хоть одно свидетельство того, что на языческий праздник Ивана Купалы кто-нибудь где-нибудь собирал что-либо «безжизненное и сухое»? Отнюдь, собирались растения в полной силе.
Всюду жизнь
В юмористической песне – причитании во время святочной игры «в умруна» девушка (переодетый парень) вопит над «покойником», сожалея о потерянной девственности:
«Дорогие мои подруженьки,
Возьмите меня под рученьки,
Подведите меня е елочке,
Накопайте живой смолочки,
Залепите тую дырочку,
Куда лазили с дубиночкой» (И.Шангина «Русские традиционные праздники» С.-П. 2003. С.34).
еловые шишки в смоле
Смола хвойных деревьев издавна называется «живица», а сравнительно недавнее простонародное название сперматозоидов – «живчики». Смола образуется не только на стволе, но и на шишках ели, что выглядит весьма эротично, и это подмечено народом, недаром слово «шишка» является в числе прочих метафор (начальник, опухоль), также метафорой мужского полового члена:
(Имя рек) идёт по саду,
Песни распевает.
Штаны скинул, шишку вынул,
Яблоки сшибает (Русская народная частушка).
Вегетативный демон в костюме из шишек. Фото из книги «Календарные обычаи и обряды в странах зарубежной Европы. Весенние праздники. М.1977, С. 178
Упоминание шишек, как предмета недостойного для собирания порядочной девушкой встречаем в свадебном обряде. О положительных качествах невесты (девственности, трудолюбии и богатстве) в свадебном приговоре сообщалось так:
«Наша княгиня молодая
По бору не гуляла,
Шишечки не собирала,
Дары приносила,
Скатерти вытыкала…» (Обрядовая поэзия. Книга 2. М. 1997, С.191).
Однако значительное количество фольклорных текстов разных жанров говорит нам о том, что большинство девушек успевало и скатерти наткать для свадебных даров, и нагуляться по бору - «шишек насобирать» (в смысле набраться определённого опыта общения с противоположным полом). Свадебные караваи во многих местах славянского мира украшались ёлочками, как реальными, так и из теста или в виде насечек и «шишками» из теста.
Образ хвойного дерева, в том числе и ели, на которой и растут вышеозначенные шишки, очень часто возникает в фольклоре связи с молодёжными гуляньями, песнями, плясками, любовью: «Зеленая ялиночка на яр подалася,/молодая дивчиночка в козака вдалася» (СД С. 184).
В масленичной песне, сопровождающей ритуальное совместное катание с гор девок и парней «на долгий лён», во время которого происходили «обниманья - целованья», ель является ориентиром и конечным пунктом желанного действа:
«…Нам хотится прокатиться,
Прокатиться, лёли, прокатиться!
С горушки да до елушки…» (Обрядовая поэзия. Книга 1. М. 1997, № 1823, С.447).
А вот противоположная ситуация: внимание девушки переноситься ввысь, к елке на горе, и это похоже на молитву – заклинание, обращённую к ели:
«Стоит елочка на гороцьке,
На самой высоте…
Дай же ты, Боже, помоложе,
По моей красоте…
Да затем бить цёлом Андрию
Со припевоцькой…» (В.В. Пазынин «Ассоциативное поле стереотипного образа «ель» в вологодской традиционной культуре» в сборнике «Поэтика фольклора» М. 2005, С. 170).
Там, на горе под елью бушуют нешуточные страсти:
«Меня били, колотили,
На горе под ёлочкой.
Приходила выкупать
Матаня с самогоночкой» («Переславское Залесье. Фольклорно-этнографическое собрание С.Е. Елховского. Выпуск 2» М. 2012, С. 382).
«Ах ты, елка, моя елка,
Елка зеленая,
Э ой лёли, ой лёшуньки,
Елка зеленая!
Да кто ж у нас свет Марьюшка,
Наша молодая…» (Лирическая свадебная. Обрядовая поэзия. Книга 2. М. 1997, «№ 745, С.437).
В белорусской купальской песне встречаем образ «горящей», то есть цветущей ели:
«А у бару, бару ель гарэла, Божа мой!
Не так гарэла, як зелянела. -»-
А там дзевачкi краскi збiралi, -«-
Краскi збiралi, вяночкi вiлi…» (Каляндарна – абрадавая паэзiя, Мiнск 2001, С.398).
Цветение ели и черемухи
Тот же образ встречаем в русской частушке Костромского края:
«Раньше ёлка зеленела,
А теперь стала алеть.
Раньше милка не жалела,
А теперь стала жалеть» («Переславское Залесье. Фольклорно-этнографическое собрание С.Е. Елховского. Выпуск 2» М. 2012, С. 355).
Это довольно редкий момент – как мы отмечали выше, ель цветёт раз в 4-5 лет, обычно в мае. Её цветение совпадает с цветением черёмухи, что вкупе создаёт удивительно красивую картину торжества природы в период Зелёных Святок.
Интересно, что в простецкой частушке призывника мы находим не вечно зелёную ель:
«Скоро с ёлочки иголочки
На землю упадут.
Скоро нам с тобой, товарищ,
По винтовочке дадут» («Переславское Залесье. Фольклорно-этнографическое собрание С.Е. Елховского. Выпуск 2» М. 2012, С. 360).
И это абсолютная правда, так как «Хвоя у ели не вечная. …хвоинки, отслужив свою службу, через 7-9 лет опадают. Каждую осень ель сбрасывает не меньше седьмой части хвои…» (С. Иванченко «Книга о деревьях», М. 1973, С. 23).
Но это осенью, а пока:
«Соловей мой, соловей,
То на липу, то на ель,
Перелетный милый мой,
День с подругой, два со мной» (А.Некрылова «Русский традиционный календарь» С.Пб., с.278).
«Привяжите меня к дубу/ И убейте – любить буду!/ Привяжите к ёлочке - / Ну, не отстать от кровочки!» (А. Кулагина «К вопросу о поэтике трагического и комического: тема смерти в частушках» в сборнике «Поэтика фольклора», М. 2005, С.112).
Если рядом нет любимого или любимой, то и в ёлках грустно:
«В поле ели надоели,
Сосны надоскучили.
Без тебя ли, моя радость,
Чуть не запоручили» («Переславское Залесье. Фольклорно-этнографическое собрание С.Е. Елховского. Выпуск 2» М. 2012, С. 361).
«Косила, покосила,
Косеночку забросила,
Косеночку под ёлочку,
Сама пойду к милёночку» («Переславское Залесье. Фольклорно-этнографическое собрание С.Е. Елховского. Выпуск 2» М. 2012, С. 198).
«У повёрточки две ёлочки
Качаются, стоят.
Не про нас ли с тобой, милый,
Добры люди говорят?» («Переславское Залесье. Фольклорно-этнографическое собрание С.Е. Елховского. Выпуск 2» М. 2012, С. 204).
«Ёлка, ёлка, ёлочка,
Вершинка наклонилася.
Захотела милка замуж,
В ноги поклонилася» («Переславское Залесье. Фольклорно-этнографическое собрание С.Е. Елховского. Выпуск 2» М. 2012, С. 359).
На пляску приглашали песней:
«В поле ели, в поле ели,
Начинаются кадрели» (И.Шангина «Русские традиционные праздники» С.-П. 2003. С. 229).
Прямой иллюстрацией к этому русскому тексту является белорусская вышивка с купальским мотивом девичьего хоровода у «лесополосы» из молодых ёлочек:
Хоровод под елями. М.С.Кацар «Беларускi арнамент» Мiнск 2009
В период от Зелёных Святок до Перунова дня молодые леса «ельники – березники» буквально кишели девками (а где они, там и парни, естественно). В русской подблюдной песне пребывание в ельнике и поедание хвои напрямую ассоциируется с продолжением рода - её поют к рождению ребёнка:
«Коровка ходит по ельничку,
Набивает пузенечку,
Ладо мое!...» (Обрядовая поэзия. Книга 1. М. 1997, № 1633, С. 298).
Интересно, что упоминание коровы (безусловного символа плодородия) в связке с елью не единичны в фольклоре. В небывальщине Русского Севера находим:
«По быстрой реке да жернова несет,
На ели корова белку лаяла…» (Русский фольклор ХХХ, С.-П. 1999, С.479).
И уже безо всякого юмора на ёлке обнаруживаем старуху, которая после длительного пребывания на хвойном дереве рождает дитя! В болгарской юнацкой песне рассказывается о женщине, которая после разгрома её семьи турками от горя ушла в ёлку, как в монастырь:
«… И тогда на ель старушка влезла,
Взгромоздилась древеняя высОко.
Девять лет оттоле не спускалась…
Как пошел десятый год-старушка
Породила малого мальчонку…» («Дитя Дукачине и Коруна-делия», Песни южных славян, М. 1976, С.89).
ель к людям добра
Эта песня о старухе - отшельнице, обитавшей в ели (очевидно, ели достаточно большой), и родившей там мальчика, отомстившего обидчикам, находит параллели в скандинавской мифологии, что говорит о древности темы. В «Прорицании вёльвы» находим ту же историю, но со знаком минус, то есть героиня и её дитя - персонажи отрицательные:
«Сидела старуха
в Железном лесу
и породила там
Фернира род;
из этого рода
станет один
мерзостный тролль
похитителем солнца» (Беовульф. Старшая Эдда. Песнь о Нибелунгах. – М., 1975. – С.187).
Несомненно, что такие неординарные, экстравагантные женщины воспринимались обществом как колдуньи. Удивительным образом эта древняя традиция (ухода женщины в лес, на дерево) продолжается в наши дни: в Австралии, протестуя против вырубки лесов в Тасмании, на большом эвкалипте второй год живёт девушка, активистка Миранда Гибсон.
Так же некий намёк на рождение ребёнка после пребывания в ельнике и следующим за этим сватовством содержится в шуточной песне второго дня свадьбы:
«…В лесе я гуляла,
…Елху я ломала.
….В речушку попала.
(В) Юбку я, юбку я,
Рыбицу ловила
… На базар ходила.
…Горшочек купила.
…Уху я варила.
…Свахыньку кормила» (Традиционная культура Ульяновского Присурья. Этнодиалектный словарь. Том 1. М.2012, с.306).
Принесённый в мокром подоле улов с последующим тесным общением со свахой коррелирует с устойчивым словосочетанием «принесла в подоле» (родила внебрачного ребёнка), «мокрохвостка» (особа лёгкого поведения), вообще неожиданный контакт девушки с водой имеет продуцирующее значение, рыба в народной культуре является эротическим символом, а образ свахи напрямую связан с законным браком. И всё это на фоне сломанной ели, макушку которой ломали для изготовления свадебных атрибутов (об этом во второй главе).
Выше мы уже приводили пример сознательной имитации вида макушки ели с изобилием шишек в женских головных уборах. Отметим так же, что и весь силуэт женщины в народном костюме был аналогичен строению ели своей пирамидальностью и многоярусностью.
То же касается и широких подолов у женщин и нижних веток елей. В словенской песне, которая подробно будет рассмотрена ниже, находим такое описание ели «ширила ветви до земли», сравните с описанием наряда русской красавицы «подолом землю метёт» или «шла девушка в широком, без пояса, висевшем складками длинном платье, которое почти мело подолом мостовую» (А. Кожевников, «Живая вода»). Подобный, «ёлкообразный» наряд изображён и на антропоморфной Радунице в белорусской вышивке, приведённой в книге М.С.Кацара «Беларускi арнамент» (Мiнск 2009):
…ширила ветви до земли…
Пребывание под таким уютным еловым «подолом» - домиком – шатром отмечено фольклором: «найдёшь келью и под елью» - говорит нам русская пословица (В.Даль Толковый словарь в четырех томах. Том 1, С.519). «Как хлеба край, так и под елью рай…» (В.Даль Толковый словарь в четырех томах. Том 1, С.519). Иначе говоря, в некоторых ситуациях под елью «как у Христа за пазухой», как у мамки под подолом или высоким стилем – как под покровом Великой Матери.
Убежище под елью
В наше время тема «общение полов под хвойными деревьями» возникает в творениях и современных художников и поэтов, что говорит о её (темы) архитипичности:
«... Ёлочки-сосёночки, зелёные, колючие,
Ёлочки-сосёночки зелёною стеной.
А ты люби девчёночка, а дальше как получится,
А ты люби мальчёночку, пока ещё живой.
Сапожки да бушлатики оденутся, обуются,
Окажетесь косатики в неведомой стране.
Кому-то отмечтается, о ком-то позабудется,
И вдоволь настреляетесь на чёртовой войне...» (Александр Шуляренко).
Картина О. Маслова («Морячок и милая»)
На этом фоне русская поговорка «в березовом лесу – жениться, в еловом – удавиться» выглядит довольно странной. Волей - неволей всплывает образ ели как дереве мёртвых. На самом же деле она (поговорка) говорит нам лишь о том, что народ тонко чувствовал разницу в настроении, возникающем во время посещения молодого и старого ельника (бора). «Темень тут вечная, тайна великая, солнце сюда не доносит лучей» - писал о старом ельнике Н.А.Некрасов. Посмотрите, в таком лесу действительно не до «кадрелей» и женитьбы:
А в таком бору, совсем наоборот:
Свадебное фото Л. Гарбуз
В старинной свадьбе невеста, желая брака, призывала жениха песней, в которой переход из родной семьи в семью мужа сравнивался с переходом из одного бора в другой:
«Черная конка (куница) по бережку ходила,
Ходила, гуляла
Она черного соболя будила:
- А встань же ты, черный соболик, не лежи,
Переведи ж ты мине
С этого бору в свой бор
Мне этот бор надоел…» (В. Бондаренко «Композиция свадебных лирических песен» в сборнике «Поэтика фольклора», М. 2005, С. 61).
Образы мужчин рядом с елью в фольклоре встречается довольно часто:
«Зашумела ялиначка позна а пауночиы,
Затужыуся бел малойчык, на вайну iдучы…» (Фальклор у запiсах Яна Чачота i братоу Тышкевiчау, Мiнск 2005, № 222, С. 113).
Белорусская святочная песня рисует нам разнаряженных всадника и коня, который не спеша «ходит» по дороге у ели, демонстрируя молодца, очевидно, противоположному полу:
«А у полi, у полi зялёная ёлачка,
Святы вечар, зялёная ёлачка (припев повторяется со второй частью каждой строчки)
Пад тою ёлачкаю зялёная далiнка,
А на той далiнцы вараны конь ходзiць,
А на тым канi залатое сядзельца
А на тым сядзельцы залатое страменца,
А на тым страменцы малады панiчык,
А на тым панiчыку вiшнёвая шапачка, А на той шапачцы чырвоная кветачка,
А на той кветачцы яравая пчолачка» (Каляндарна – абрадавая паэзiя, Мiнск 2001, С.133).
Готовность к любви и браку здесь маркирует глагол «ходит», в традиции часто употребляемый как метафора общения полов («они ходят» - о паре, «он к ней ходит» - о тайных любовных свиданиях), алый цветок на шапке и пчела, чей укус и его последствия (опухание) ассоциировался с половым актом и беременностью. И ель, под которой все это имеет место быть, усиливает, «усугубляет» ситуацию.
Ей вторит словенская песня, в которой описывается брачный ритуал (об этом в подпункте 7 Свадьбы под елью):
«…Kraj jelke voidi stezica…
Po stezi bratec hodil je…» ( Čudežni vrt .Ljubljana 2011, С.11).
У полi зялёная ёлачка …Край ёлки вела стёжка…
Ситуация подобная изображённой на этой картине, то есть обхождение ели выросшей у дороги, могла использоваться недоброжелателями для отсушек: «как эту елку (или пень) обходят да объезжают, так бы и её (имя) обходили бы да объезжали» (В.В. Пазынин «Ассоциативное поле стереотипного образа «ель» …» «Поэтика фольклора» М. 2005, С. 168). Однако наличие ели здесь не принципиально, в эту заговорную формулу вместо ёлки можно вставить любой объект, который огибает дорога: овраг, холм, камень, любое дерево.
В осеннее – зимний период знакомство и выбор брачных партнёров часто происходили на посиделках, «беседах» в помещениях, которые часто изображаются стоящими под елью:
«На горе-то стоит елочка,
Да под елочкой светелочка,
Во светелушке беседушка,
На беседе красна девушка…» (Лирика русской свадьбы. Ленинград 1973, №167; С.88).
Далее по тексту к девушке приходят родители и сокол - молодец и зовут её домой, она слушается только сокола. Здесь ритуальными являются последовательные отказы девушки родственникам в послушании и демонстрация им своего выбора будущего брачного партнера. Характерно, что такое проявление девичьей воли происходит под елью «на корню», а в свадебных обрядах, будучи срубленной, реальная ель служит объектом «прощания с девичьей волей» и после свадьбы уничтожается.
В ритуальной свадебной песне встречается образ ели, под которой девушка – невеста наводит обрядовый «макияж»:
«На горе стояла елочка,
Под горой стоит светелочка,
Во светелочке огонь горит,
Пред огнем большое зеркало стоит,
Перед зеркалом красная девица сидит;
Она белится, румянится,
Под венец она справляется!» (Обрядовая поэзия. Книга 2. М. 1997, №308, С.233).
Многочисленные тексты с упоминанием «светёлочек под ёлочками», а так же ели рядом с реальными деревенскими домами противоречат часто цитируемым поверьям о запрете сажать ель у дома: «девочки останутся вековухами (брянск.)», мужики не будут жить» (каргопольск.), «нэ будэ вэстыся мужьски пол» (закарпат.)» (В.В. Пазынин «Ассоциативное поле стереотипного образа «ель» в вологодской традиционной культуре», в сборнике «Поэтика фольклора», М. 2005, С.168).
Объясняется такое противоречие просто: это обычный для недобросовестных исследователей приём выборки примеров, подтверждающих их теорию, при этом примеры, противоречащие приводимой теории, замалчиваются. Запреты на сажание деревьев у дома - есть запреты локальные, и касаются они не только елей, но и любых других деревьев: «Считается, что если дерево, растущее около дома, перерастет дом, если корни прорастут под дом, если дерево вырастет около дома само по себе, тогда дом опустеет, умрет хозяин или хозяйка и т.п. В Полесье говорили, что дерево у дома растет «на чью-нибудь голову»» (Славянская мифология. Энциклопедический словарь. М. 2002, С.134). Возможно, подобные представления возникают не только с реальной опасностью разрушения фундамента дома корнями дерева, но и с распространенным обычаем сажать деревья на могилах.
Особенно показательны для рассматриваемого вопроса примеры запрета сажать у дома берёзы: «В Полесье не сажали березы рядом с домом, чтобы на хозяев не напали болезни и чтобы не вымерла семья. По украинским карпатским верованиям, если женатый мужчина посадит березу во дворе своего дома, то кто-нибудь из домочадцев непременно умрет. На Русском Севере место, где когда-то росли березы, признавались несчастливым: на нем не разрешалось строить новый доим» (Славянская мифология. Энциклопедический словарь. М. 2002, С.31).
А в других местах березы и ели охотно сажали у домов: в Кологривском уезде Костромской губернии после рождения ребёнка в его честь под окнами сажали деревце, в том числе и ель (Мужики и бабы, СПб. 2005, С. 401). Те же действия производились в память об отсутствующих:
«Под окошком посажу
Я березку, елочку.
Расти, березка, елочка,
Пока в солдатах дролечка» (В.В. Пазынин «Ассоциативное поле стереотипного образа «ель» в вологодской традиционной культуре», в сборнике «Поэтика фольклора», М. 2005, С.171. Со ссылкой на Гура, 169. № 289).
Или с целью привлечения партнёра:
«Под окошком распашу,
Берёзку, ёлку посажу.
Расти берёзка, ёлочка,
Ходи почаще, Лёнечка » («Переславское Залесье. Фольклорно-этнографическое собрание С.Е. Елховского. Выпуск 2» М. 2012, С. 211).
Саженцы брались из леса, и это могли быть не только молодые деревца. В словенской сказке «Железное кольцо» король задаёт герою трудные задачи – построить дворец, дорогу к нему и пересадить поближе к дворцу огромную ель: «…- Я согласен отдать тебе в жёны свою дочь, если ты пересадишь в мой сад самую красивую и высокую ель из тех, что растут в лесу…» (Перевод Т. Вирты http://skazki-narodov.ru/ ) . Вот такой свадебный подарок.
Данные фольклора говорят нам о том, что никаких общерусских или общеславянских запретов сажать вблизи домов деревья вообще и ель в частности не было. Все зависело от местной традиции и личного отношения жильцов дома с тем или иным деревом, что намекает на возможность существования в традиции понятия «моего» или «не моего» (подходящего или не подходящего для конкретного случая) дерева.
Лохматая, дремучая, косматая
Сюжет словенской сказки о пересадке красивой большой ели из леса в королевский сад в восточнославянских вариантах имеет такое развитие: царь предлагает юноше посадить сад. То есть большая и красивая ель в некотором смысле являет, замещает собой целый сад, то есть плодовые деревья. Но почему именно ель, а не какое-нибудь другое дерево?
На мой взгляд, восприятие ели как дерева изобильного, эротичного, плодородного связано в числе прочих причин и с её пушистостью, «лохматостью», «косматостью», похожестью на волосы или на шкуру животного – известного символа богатства, множественности, плодородия. С другой стороны, «Волосы метонимически наилучшим образом репрезентируют человека: по прическе прочитывается не только социальное, но и семейное положение индивида» (Г. Кабакова «Полесская народная антропология: женский текст» в сборнике «Восточнославянский этнолингвистический сборник» М. 2001, С. 53). Девичьи волосы в болгарской песне сравниваются с молодой ёлкой: «Косы русые пушаться, / Точно ёлочка в ущелье!» (Песни южных славян. М. 1976, С. 32). То есть ель ассоциировалась с особой женского пола с распущенными волосами.
Какое ещё дерево можно назвать «лохматым»? Из всех деревьев средней полосы этот эпитет применим только к берёзам и плакучим ивам. Их «косы» также сравниваются с девичьими волосами, обилие которых считалось не только признаком жизненной силы, но и в том числе своеобразного ума: «Волосы и волосяной покров напрямую соотносятся с сексуальной идентичностью, но также и эмоциональной и интеллектуальной деятельностью (ср. выражение каутун завиу «ему взбрело в голову»)» (Г. Кабакова «Полесская народная антропология: женский текст» в сборнике «Восточнославянский этнолингвистический сборник» М. 2001, С. 53).
Возможно, что устойчивая «парочка» столь непохожих для нас деревьев «елочка - березка», постоянно возникающая в восточнославянском фольклоре в связи с темой девичества и всего, что ему сопутствует (например, «девичье вольное житьё», красота, состояние влюблённости, дружбы), возникла из этой подмеченной народом похожести – «косматости», «лохматости» обоих деревьев и распущенных волос допустимых только у девушек, волшебниц и богинь, которые, помимо причёсок, отличаются от «простых», замужних женщин наличием воли (вплоть до самоволия) и закреплённым в традиции правом её выражать.
В восточнославянской традиции простоволосостью обладал демон Макуша, в словацкой сказке персонаж с этим именем назван колдуньей, вылечившей Солнце, всё это указывает на возможность считать ель воплощением архаичной богини Макошь, чьи функции чаще всего ныне связывают с прядением, изготовлением нитей и это не противоречит её «еловой» ипостаси. В средние века из ствола елового подроса и корешков можжевельника делали деревянные крепчайшие «нитки», которыми скрепляли доски кораблей и лодок( http://hnb.com.ua/).
Богиня Макошь помимо прочего была строгой оценщицей молодёжи женского пола, и эти представления находят выражение в песнях, в которых с елью упоминается докучливая свекровь: «Ель мая зялёная, /Свякроука шалёная…» (Фальклор у запiсах Яна Чачота i братоу Тышкевiчау, Мiнск 2005, С. 227).
Далее рассмотрим, как сложившиеся в косматых ельниках и «светелках под елками» пары закрепляли свои союзы браком, который мог происходить в различных сакральных местах, в том числе и под растущими елями.