Чердачная история

Чердачная история

В 1852 году, явилось первое издание перевода на русский язык «Le coureur des bois» Габриеля Ферри, озаглавленное «Лесной Скиталец». Второе издание того же перевода вышло в 1860 году и носило название «Лесной Бродяга».

Особые ли обстоятельства того времени, трудное ли положение нашей подцензурной печати, или некоторые несомненные достоинства длинного повествования Габриеля Ферри, способствовали успеху его книги, но, во всяком случае, включенная в библиотеки учебных заведений, она производила на нашу молодежь большое впечатление.

Для более ясного уразумения «Чердачной истории» — необходимо, в самом сжатом виде, напомнить содержание «Лесного Скитальца».

Рассказ начинается с 1808 года, в Испании, где на берегах Бискайского залива, в портовом городке Эланхови, молодая вдова графа де-Мадиана воспитывает трехлетнего единственного сына Фабиана.

Младший брат покойного мужа графини, бывший долгое время в Америке, считался, почему-то, погибшим, но в действительности он оказался жив и, узнав о смерти брата, пожелал сделаться единственным наследником фамилии Мадианов.

Для этой цели он является с собственным судном в Эланхови и похищает на нем графиню с маленьким Фабианом. Похищению этому много способствует местный солдат-часовой, Пеп.

Судно графа встречается в море с английским неприятельским бригом. Графиню, во время стычки, поражает пуля, а Фабиан достается в плен английскому матросу, уроженцу Канады, по фамилии Боа-Возе. В позднейшем переводном издании он назван Красным Карабином.

Огромного роста, атлетического сложения, страшной силы, матрос этот привязывается к беспомощному ребенку, которого он заботливо нянчит два года, но после разных перипетий, во время схватки с морскими корсарами, теряет сам Фабиана, увезенного разбойниками.

Наступает 1830 год. Похититель графини и ее сына, граф Мадиана, считает их погибшими. Карьера его в Испании растет быстро. Он достигает титула герцога де-Армада и приобретает высокое право стоять перед королем с покрытой головою.

В то же время инфанта Изабелла, помимо брата ее, Дона-Карлоса Бурбона, объявлена наследницею трона Фердинанда VII.

Герцог де-Армада, приверженец опечаленного этим обстоятельством принца, решается завоевать для этого последнего новое королевство в Америке, которую он хорошо знает со времени прежнего в ней пребывания. Таким образом действие переходит в С. Америку.

Сонора, одна из богатейших провинций Мексиканского Союза, была в то же время одною из самых малоизвестных стран Нового Света. Воинственные племена индийцев-апаков владели еще здесь обширными равнинами.

Столичным городом этой провинции была Ариспа, куда и является граф Мадиана, для того, чтобы подкупом и интригами отторгнуть Сонору, от Мексиканского Союза и провозгласить ее королевством Дон-Карлоса.

Для достижения этой цели ему необходимо однако овладеть прежде богатейшею золотою россыпью, известною под названием Золотой Долины. О существовании и географическом ее положении граф узнал случайно, так как долина находилась в пределах индийских владений и доступ к ней был очень труден. Близ нее, на одиноком утесе, возвышалась гробница одного из кровожаднейших индийских вождей, которую индийцы окружали суеверным почитанием и избирали всегда целью религиозных походов.

О секрете существования этой долины случайно узнает также в Ариспе один молодой человек, лишившийся там недавно своих приемных родителей.

Подобно графу Мадиана, собирающему под чужим именем экспедицию авантюристов, для завладения золотою долиной, и упомянутый молодой человек, оказывающийся Фабианом, соединяется, для той же цели, с двумя лесными охотниками-скитальцами, в которых, к немалому изумлению, читатель узнает английского матроса-канадца — Боа-Розе и испанского солдата из Эланхови — Пепа.

О балетных превращениях всей этой мелодрамы распространяться не стану, но с особенным удовольствием вспомню дальнейшие эпизоды рассказа.

Большая, правильно организованная экспедиция графа и горсть в три человека охотников, почти одновременно, вступают для одной и той же цели в индийския владения, по которым почтенный Габриель Ферри мастерски водит читателя.

У него: то орел с высоты облаков рассказывает о том, что происходит в обоих отрядах; то шум водопада повествует о них; то ветер пустыни доносит слухи об этом.

Страшные, дикие индийцы мелькают перед вами с их грозными начальниками: Черной-Птицей, Полосатой-Кошкой и Орлиным-Глазом.

Разные типы американских авантюристов и золотоискателей, в роде изменника Кухильио, сменяются представителями отваги, силы и благородства — в лицах Боа-Розе, Пепа и Фабиана.

Сраженья, скальпирования, убийства, перемешиваются с подвигами великодушия и рыцарства.

Охота на пум и ягуаров; хитрости индийцев и белых; красоты девственной американской природы и над всем этим ясный облик милой донны Розариеты, возлюбленной Фабиана, дают рассказу особую прелесть.

Вся эта сказка пленительна, конечно, лишь для самых молодых юношей.

«Лесной Скиталец», на сколько помнится, явился во всех одновременно ротах Полоцкого кадетского корпуса, в 1853 году, а настроение умов, навеянное этою книгой, достигло высшего апогея в 1854 году. Тогда-то, самой ранней весною, и началась «Чердачная история».

Над огромным зданием нашего корпуса (бывшей иезуитской коллегии) тянется такая же, конечно, нескончаемая вереница чердаков. Проходя то длинной анфиладой, то особыми укромными закоулками, чердаки эти являют собою или большие залы и коридоры, или отдельные комнаты и потайные боковушки. С отличным глиняным полом, высокие, полуосвещенные слуховыми окнами, они соединяются в общий грандиозный лабиринт, кое-где разделенный только камеными стенками, выведенными до самой крыши, по направлению стропил, над некоторыми из капитальных стен. Эти надежные брандмауеры были снабжены не запертыми тогда железными воротами и свидетельствовали о пожарной предусмотрительности умных патеров-строителей здания.

В коридорах каждой из четырех рот существуют каменные лестницы, ведущие на чердаки. Лестницы эти постоянно бывали закрыты и потому возбуждали издавна наше юное, алчное любопытство.

В 1-й мушкетерской роте капитана Хоменки кому-то из кадет удалось наконец добыть как-то у глупого дядьки Бакуты ключ от одной из этих лестниц. Попав на бесконечный чердак, он сразу вообразил себя перенесенным в пустынные земли диких апаков, где — там, далеко, в таинственном мраке — пряталась недоступная золотая долина, охраняемая мрачной, одинокой могилой грозного индийского вождя... Были немедленно призваны товарищи и — «пошла писать история»...

За обедами началась усиленная мена «на-два» пирогов и говядины. Горы хлеба выносились от стола в рукавах курток. Хлеб и пироги сушились у печек; говядина вялилась за окнами и провизия поступала на чердак.

По праздникам приносили из отпуска всевозможные палки, тотчас превращаемые в индийские боевые дубины, называемые шаканами. Являлись оттуда же какие-то ремни, различные дамские кушаки и перья от шляпок, словом доставлялось все, чтб могло имитировать наряд апаков. Делались луки и стрелы. От каптенармусов похищались ружья. О красках для татуировки, о ножах и кинжалах не заботились даже — их было вдоволь.

Гимнастика пошла в ротах усиленно в ход. Разговоры стали таинственными. Книги не развертывались.

Помню фронт нашей роты. Утро. Начальство сонное. «По классам стройся!» раздается команда. Построились. «На право, вольным шагом, марш!» командует фельдфебель. Рота длинным двушереножным строем втягивается в коридор. Унтер-офицеры примкнули на правом фланге к своему классу. Дежурный офицер идет там же. Ниши коридорных окон глубоки, словно какие-то пасти. В каждую из них отделяется из фронта по два, по три человека. Это чердачники. Чуть рота скрылась за углом, они к лестницам. Ключи подобраны. Отворили, вошли и заперлись оттуда. Чердачник, вызванный в классе учителем, заявлен ему больным, в лазарете, и, таким образом, дружина под крышей на все время уроков свободна. Было же там на что посмотреть!

Вот гордый граф де-Мадиана со всей его смелой экспедицией, с его отважными, ближайшими сподвижниками: Орохом, Бараией, Диацом и даже с изменником Кухильио, на роль которого долго, впрочем, не могли найти охотника. Все они, с ног до головы, вооружены рапирами, эспадронами, ножами и тесаками.

Вот гигант Боа-Розе, смелый Пеп и благородный Фабиан с американскими, рифлеванными ружьями...

Вот индийцы: Черная - Птица, Орлиный-Глаз, Полосатая-Кошка и другие. Полураздетые, татуированные, с перьями на голове, с страшными шаканами в руках, с луками и ядовитыми стрелами, с острыми ножами за поясом для скальпировки врагов. Иногда показывалась даже в отдалении Розариета, красавица, дочь богача Гацендеро, т. е. фермера, дона Аугустина.

Да, там было все. Не доставало только полудиких коней, этих вихрей пустини, но в крайних случаях заменяли их собою самые сильные участники, гордо носившие на собственных плечах более легких товарищей. Уверяли, что по временам являлись даже орлы, наблюдавшие с неизмеримых высот за действиями отрядов!...

К крайнему сожалению, лично мне видеть орла не приходилось, но отдаленный, страшный рев ягуара и вслед за ним жалобный вой шакалов я слышал отлично...

На чердаках был я три раза. Особые обстоятельства мешали сделаться всегдашним их обитателем, а этот чудный ряд стропильных упоров, эти массивные трубы и сероватая крыша, так и тянули в недра прикрываемаго ими огромного пространства.

Время шло. Проходили недели и в личном своем составе чердаки крепли. Кадеты полюбили их тою страстной любовью, какою Боа-Розе любил леса Америки. Там, на чердаках, старались вырабатывать «стальную душу и железное тело», по фигурному выражению Габриеля Ферри.

Но, ничто не вечно. В одно из дежурств по корпусу капитана Хоменки пронесся утром зловещий слух по классам, что он, Хоменко, с наличным персоналом дядек всех рот, вторгся в пределы Соноры и вступил в бой с чердачниками. Говорили, что много раненых, есть даже убитые, и что после горячаго сражения Хоменко отступил со срамом.

Из класса мы вернулись в роты. Слух подтвердился. Общая, строгая перекличка указала фамилии 50-ти или 60-ти отсутствующих. Явилась гроза. Пришел батальонный командир Иван Яковлевич 3—в. Как мы трепетали тогда за Боа-Розе и Фабиана; как молили Бога ниспослать им мужество!..

Дело заключалось в следующем: ненавидимый нами, за постоянное шпионство, Хоменко какими-то тайными путями узнал об обитателях чердаков, хотя по-истине настоящаго Кухильио между ними не было. В течение двух дней он тихонько следил за теми, которые не попадали в классы. Желая выказаться перед начальством особенно усердным, Хоменко выждал своего дежурства для открытия этой крупной шалости, а так как знал о весьма значительном количестве ее участников, то утром, после ухода кадет в классы, собрал 16-ть дядек и по одной из лестниц своей роты вошел на чердак, приказав предварительно, с достойною его хитростью, заложить деревянными нагелями отверстия для ключей во всех остальных чердачных дверях. Таким образом все отступления с подкрышных высот на ротные долины оказались прерванными.

Чердачники имели похвальное обыкновение назначать из среды себя лазутчиков, которым вменялось, между прочим, в обязанность наблюдение за входными дверьми, ключи от которых, из предосторожности, вынимались.

Вколачивание злосчастных нагелей и шум от входа отряда Хоменки указали лазутчикам серьезную, не бывалую опасность. С быстротою ветра дано было знать об ней главным деятелям.

Вмиг красные соединились с белыми, чтобы «за трубкой общего совета» тотчас решить: защищаться до последней крайности. Да и не могло быть другого решения, так как наличное войско было вполне дисциплинировано; местность в совершенстве изучена, брандмауеры крепки; баррикады у их ворот устроены; провианта и боевых припасов много. Оставалось, следовательно, сочетать только европейскую тактику с военною системой детей пустыни и начать кампанию.

Подобно 1812-му году, ядрами которого украшены стены нашего корпуса, кампания эта началась стройным отступлением всей армии в глубь собственной територии, но когда лазутчики, ближе разведав неприятеля, донесли о ненавистном Хоменке и его неуклюжих дядьках, то взрыв общественного негодования заставил главнокомандующего укрепиться на первой подходящей позиции, чтобы принять скорее генеральное сражение.

Такою позицией оказался брандмауер. Его тяжелые, железные ворота были немедленно заперты и баррикадированы. Вся армия расположилась за ними.

Гордый своими силами, Хоменко двигался смело вперед. На всяком шагу ему попадались следы отступавших. Он угадывал их близость; радовался скорой победе: предвкушал лавры в образе испуганных шалунов и благодарного начальства и вдруг, совершенно не ожиданно, наткнулся на каменную стену с железными, запертыми воротами. Это его смутило. Начались крики, стук в ворота, но за ними царила зловещая тишина. Не предвидя ничего особенного, он отдал приказ силой открыть ворота. Под дружным напором дюжих дядек они, действительно, подались. Баррикада оказалась слабой. Страшный неприятель показался во-очью. Еще минута, одна, критическая минута и грянул бой...

Осажденные, применяясь к обычаю апаков, подняли дикий, оглушительный вой. На входящих через узкое отверстие ворот неуклюжих дядек посыпался град комков засохшей глины и острые осколки кирпичей, благо этим материалом, оставшимся от починки труб, изобиловала почва Соноры.

Искусно прикрываясь стропильными упорами, дымовыми трубами и чердачными загибами, белые и индийцы соперничали друг с другом в отваге и меткости наносимых ударов.

Дядьки оторопели. Не смея и не зная чем бить кадет, они стояли растерянно под несмолкаемыми выстрелами. Сконфуженный такою неожиданностью, Хоменко пугливо прятался от летавших вокруг него в изобилии глиняных пуль.

Удача эта еще больше одушевила кадет. Они начали сами подходить ближе, бросать свои снаряды вернее. Пошли в ход стрелы, даже страшные шаканы...

У нескольких дядек на лицах показалась кровь.

Дядьки, однако, опомнились и, вздумав ловить противников, кинулись к ним, но те, рабски послушные сигнальным свисткам искусных вождей, храбро отступили за второй брандмауер и снова благополучно устроили за ним более крепкую баррикаду. Никакие усилия озлобленных дядек не могли уже сдвинуть ворот. Брань Хоменки не помогала. Он отступил, торопясь на смену дежурства и приказал дядькам затворить за собою двери в коридор.

Все приняло, повидимому, прежний мирный вид, только трем, или четырем дядькам налепили в лазарете английские пластыри.

Убитых наповал, слава Богу, не оказалось и одному только подвязан был глаз. Хоменко, кое-что также себе почесывавший, в виде реляции с поля битвы, донес кому следует о случившемся.

Получив это донесение, полковник 3. сам отправился на чердак. Там все обстояло попрежнему. Брандмауер был наглухо заперт. Не заблагорассудив начинать новой аттаки, 3. поехал к директору Л—ву. Какой разговор происходил в тиши директорского кабинета между этими двумя высокими сановниками, осталось, конечно, вечною тайной, но известно, что оба они, прощаясь, имели вид более растерянный, чем строгий. Традиция гласит, что 3. отправился затем прямо в гренадерскую роту, где долго и также таинственно беседовал с ее командиром, нашим общим любимцем К—вым.

В ротах между тем барабан пробил к обеду. За столом вексельный рынок того дня был крайне удрученным. Говядина не спрашивалась вовсе. Пироги шли вяло. Мы все молчали и первый раз не спрашивали даже прибавки супу. 3—в и Хоменко отсутствовали. Один К—в ходил вдоль столов и, по обыкновению, весело подшучивал.

О бедных чердачниках ходили новые слухи. То говорили, что они гордо продиктовали начальству условия капитуляции, то будто обезоруженные и взятые в плен они томятся теперь в подвалах, за неимением достаточного количества карцеров.

Последняя версия нас особенно озабочивала. Мы понимали как это ужасно — с высот чердака спуститься в низкий подвал!

День тянулся не скончаемо. В удрученном состоянии мы снова отправились в классы и когда вечером возвратились оттуда, неожиданно увидели в ротах наших смелых героев.

Пошли нескончаемые расспросы. Оказалось, что около 4 часов пополудни, к знаменитому брандмауеру, явился капитан К—в, в сопровождении своего приветливого, черноглазаго каптенармуса Орешкова.

Случайно, или нарочно, он начал, у запертых ворот, говорить слогом Габриеля Ферри. Поздоровался с кадетами. Спросил, есть ли у них провизия. Потом, во избежание вредного для его здоровья громкого разговора (он был действительно слабогрудым) просил открыть ему ворота, с тем однако условием, что если бы бравые их защитники не согласились на некоторые его предложения, то он К—в, дает честное слово немедленно удалиться и не мешать возобновлению расстроенной баррикады.

Тон любимого офицера, даже присутствие доброго Орешкова, всем сразу понравились. Оба они были впущены за брандмауер и после получасового разговора последовало решение: боевой материал, оставить и разойтись по ротам, хотя все хорошо понимали, какие сюрпризы могли их там ждать.

Вечер прошел однако благополучно, ночь также. Когда, на другой день утром, мы все были уж в классах, произошел новый, неожиданный казус, давший другое направление этой истории.

У Хоменки в роте был некто К—кий, кадет 2-го общего класса.

Худощавый, небольшого роста, трусливого нрава, он на чердаках числился авантюристом экспедиции графа де-Мадиана. К нему всего менее шло замечание о стальной душе в железном теле. Этот-то К—кий, напуганный последствиями, каких могли ожидать чердачники,- решился бежать из корпуса.

Захватив утром фуражку и пользуясь открытыми окнами первого этажа, в котором помещалась часть классов, он тихонько спустился в сад через одно из этих окон.

Будучи родственником учителя арифметики Яковлева, К—кий пробрался к нему на квартиру и ради какой-то вымышленной истории выпросил у г-жи Яковлевой 10 рублей. Купив за Двиною старое крестьянское платье, он отправился по проселочнойдороге к городу Лепелю. Случайно, выбор направления оказался удачным, так как дорога эта мало езжена и лесиста.

Когда 3—в, после утренних уроков, начал поименно собирать чердачников, К—го среди их не оказалось и ни его командир Хоменко, ни кто-либо другой, не могли дать о нем никаких известий. Чердачников опять распустили, так как начальство струсило теперь не на шутку.

Правда, узнали под вечер от Яковлева о бегстве с 10-ю рублями авантюриста, но все поиски его в течение трех дней оказывались тщетными.

Увлеченный ложным следом, Хоменко ездил на почтовых по витебскому тракту, напрасно догоняя какого-то мирно путешествующего семинариста. Л—в бранил 3—ва; 3—в Хоменку и только благодаря Яковлеву К—кий был наконец пойман и с торжеством водворен в карцер.

Помню был полдень. Ясный, солнечный день глядел в открытые овна. Двина серебрилась под ними. Назначенное в тот день на плацу строевое ученье отменено. Батальон, в полном составе, выстроивался без ружей в огромном зале гренадерской роты. Все офицеры тут. На их лицах какая-то торжественность. «Смирно», раздается команда. Никто не шелохнется. Все замерли. Входит 3—в. Он мрачен. «Давайте розог и ведите К—го», говорит полковник.

По фронту пробежало чтб-то. Пробежало невидимое, как электрическая искра, как едва заметная рябь на воде бежит при слабом дуновении ветра.

Дядьки внесли скамейку. За ними другие внесли розги. О Боже, таких страшных, длинных розог должно быть не растет уж больше!

Бледный К—кий, как у эшафота, поставлен у массивной скамьи и у могучих розог.

— Смирно, — командует сам 3—в.

— Здравствуйте, дети! — раздается голос директора и речь его разливается, по обыкновению, бурным потоком.

То плач страдальца, то гнев повелителя слышатся в ней. Он говорит, говорит, несмолкаемо говорит и сверкает очками. Уф, наконец, кончил. Мы, главным образом, поняли то, что далекому Петербургу никогда не узнать о чердачной истории. Поняли также, что за вызванный ею побег К—го он хотел ему дать публично пять розог, но, снисходя к общему будто бы расскаянию чердачников, засвидетельствованному ближайшим начальством, он, Л—в, ограничивает наказание К—го пятью днями ареста...

— Вести батальон по ротам! — заключил директор.

Мы пошли и, странное дело, гуманным решением генерала

все, как будто, остались недовольны. Каждый из нас... без лишних фраз понимал, что чердачники виноваты и что за такою виною должно непременно следовать строгре наказание. (Л—ва мы не долюбливали).

Того же дня вечером, особенно многочисленная кучка кадет пела перед ужином, в гренадерской роте, новую песню. Высокий тенор выводил бойко: «Вступил Хоменко в бой», а басы отвечали ему отрывисто: «Ой-ой, ой-ой, ой-ой!» Передача дальнейшего содержания песни не вполне удобна, хотя почтенный К—в делал вид, прохаживаясь по зале, что не придает ему никакого значения.

Таким относительно, мягким, финалом окончилась воинственная «Чердачная история».

Кончаю и я мой рассказ из далекого детства.

Где вы, добрые соратники? Где вы, Мадианы и Фабианы, индийцы и лесные скитальцы? Покинули ль нас для лучшей жизни, или с стальной душою в железном теле еще трудитесь честно на благо воспитавшей вас родины?

Мир праху покойных и теплый привет живым, далеким товарищам нашим!..

К. Пелисский


Категория: Дети и их воспитание


Добавление комментария

Имя:*
E-Mail:*
Комментарий:
  • sickbadbmaibqbrda
    esmdametlafuckzvvjewlol
    metallsdaiuctancgirl_dancezigaadolfsh
    bashboksdrovafriendsgrablidetixoroshiy
    braveoppaext_tomatoscaremailevgun_2guns
    gun_riflemarksmanmiasomeetingbelarimppizdec
    kazakpardonsuperstitionext_dont_mentbe-e-ethank_youtender
    air_kissdedn1hasarcastic_handugargoodyarilo
    bayanshokicon_wallregulationkoloper
Вопрос:
Продолжите поговорку: "Век живи, век ..."
Ответ:*