МАЙНОТ В БОРЬБЕ СО СМЕРТЬЮ. Малокровие, анемия

Не настоящая ли лаборатория — голова человека? Его сообразительность, глаза и руки — не лучшие ли его приборы? Майнот — практикующий врач — нашел средство борьбы с одной из самых таинственных и опасных человеческих болезней не в лаборатории, а в частной практике.

Без инсулина Бантинга Майнот вряд ли прожил бы достаточно долго, чтобы попытаться, для лечения погибающих от злокачественного малокровия людей, кормить их печенкой. До 1925 года не было более страшной болезни, чем это постепенное исчезновение крови. Диагноз злокачественного малокровия равносилен был смертному приговору, более непреложному, чем вынесенный уголовным судом.

В 1920 году Джордж Р. Майнот и Вильям Мерфи объявили, что спасли сорок пять больных, давая им каждый день огромное количество печенки. Когда костный мозг этих людей таинственным образом отказывался вырабатывать красные кровяные шарики, все они стояли на краю могилы. Их кормили печенкой — и ни один из них не умер. Кроветворная деятельность организма восстановилась у всех. Все выздоровели.

Это была самая потрясающая новость во всей история борьбы со смертью. Казалось бы, в наши дни, когда медицина стала такой научной, лекарство от общепризнанно роковой и неизлечимой болезни может быть придумано только в сверкающей стеклом и металлом лаборатории, каким-нибудь чудовищно ученым теоретиком. Но вот два молодых врача утверждают, что они уже нашли такое лекарство — от болезни настолько смертоносной, что даже шарлатаны не брались за ее излечение. Они предлагают средство до того неожиданное, что ученые смутились и покраснели, и в то же время такое простое, что его понял бы и ребенок.

Что же удивительного в том, что и после открытия Майнота люди продолжали умирать от злокачественного малокровия, хотя необходимость в этом уже миновала? До сих пор...

Его открытию недоставало элемента сложности — почти необходимой вуали всякой научности. Не только врачи, но и больные нуждаются в таинственных научных фокусах, чтобы уверовать в возможность спасения от такой смертоносной болезни.

Но это было так просто, что не могло быть правдоподобно. Майнот, правда, был профессором Гарвардского университета... но в кормлении печенкой не было ничего от высокой науки. Скорее это напоминало какое-то варево ведьмы, приготовленное в Вальпургиеву ночь. Странным казалось, что это лечение придумал такой консервативный врач, как Майнот, потомок невозмутимых Майнотов из Новой Англии, живущий в лучшем квартале Бостона, где так скептично отношение к искусствам и наукам...

Открытие Майнота было, в сущности, таким же глубоким и значительным, каким оно казалось грубым на первый взгляд. Ему не довелось, как Семмельвейсу, присутствовать при мрачных экспериментах, поставленных природой на матерях, которые умирали в обоих родильных отделениях Венского госпиталя. Его не толкал вперед логически стройный бред, силой проведший Фреда Бантинга через его первые опыты на чердаке. Но вот что роднит Майнота с Бантингом и Семмельвейсом: он тоже ненавидел человеческие страдания и не мирился с неизбежностью гибели. Он был настоящим борцом со смертью.


Тот, кто знал Майнота молодым врачом, никогда бы не подумал, что ему удастся сделать такое смелое, простое открытие. Ему не пришлось прокладывать себе путь в Гарвардский медицинский институт, он ни разу не закладывал своих часов для покупки книг... В его семье уже давно занятия наукой и медициной стали традицией, и этого одного было уже достаточно, чтобы помешать ему сделать что-либо глубоко оригинальное. Его отец, Джемс Джексон Майнот,— отличный домашний врач лучшего бостонского общества, некогда активный работник главного Массачузетского госпиталя. Его дед, Джемс Джексон, один из лучших американских врачей, был старшим врачом главного госпиталя. Брат его деда, Джемс Френсис, занимал это же место, а его двоюродный брат, Чарльз Седжвик Майнот, был выдающимся биологом, специалистом по биологической теории смерти, автором серьезной книги «Возраст, рост и смерть». Таким образом, Джордж Р. Майнот, о котором и будет идти речь, слишком хорошо начинал, чтобы чего-нибудь достигнуть.

На его пути стояло серьезное препятствие — очень слабое здоровье. Он был хрупким, умным, рано развившимся ребенком, как бы уже обреченным на какую-нибудь тяжелую болезнь. Слабость здоровья не помешала ему стать довольно известным врачом. Он много работал. Он был замечательным работником.

С самого начала он проявлял просто фантастический интерес ко всяким заболеваниям крови и изучал кровь не у кошек и обезьян, а у больных людей. Если порыться в архивах главного Массачузетского госпиталя, где в 1912 г. он был ассистентом, то можно найти в написанной его дрожащим почерком истории болезни одной несчастной, безнадежно больной женщины, — теперь уже давно умершей, — следы его тревог и раздумья.

«Даже во время прогулок на свежем воздухе она чувствует слабость, и состав ее крови не изменяется... Надо думать, что соляная кислота должна ей помочь, так как у нее недостаток этой кислоты в желудочном соке. Но для того, чтобы ее вылечить, нужно знать, как лечить злокачественное малокровие».

Это, несомненно, нужно было знать всем врачам, но они этого не знали. Майнот отличался от них наивностью и непониманием того, что такое лечение невозможно. Он не мог постигнуть, что (как разъяснил сэр Вильям Ослер) существуют болезни неизлечимые, которые навсегда такими и останутся.

Возможно, что у Майнота не было достаточного почтения к веским суждениям китов медицины вроде Ослера или старого Томаса Аддисона¹. Еще в половине минувшего века Аддисон открыл эту странную болезнь крови, и до сих пор она оставалась такой же точно таинственной и смертельной, как в тот день, когда о ней впервые рассказал своим студентам этот ворчун с квадратным лицом.

___________
¹Аддисон Томас — знаменитый английский врач, описавший, кроме злокачественного малокровия, в 1855 году так называемую бронзовую (Аддисонову) болезнь, связанную с понижением функций надпочечника. — Прим. ред.

«Эта болезнь приближается медленно и коварно,— говорил Аддисон. — Больной с трудом может установить дату, когда он впервые почувствовал слабость, которая вскоре начинает так стремительно расти».

Зоркость, с которой Аддисон отличал одну болезнь от другой, была так же необычайна, как и его твердое убеждение, что лекарства в большинстве своем бесполезны и далее являются простым шарлатанством. В этом было что-то страшное.

«Лицо бледнеет, — говорил Аддисон, — белок глаза принимает блеск перламутра. Общий вид скорее вялый, чем изнуренный. Наблюдается все растущее отвращение к каким-нибудь усилиям, неприятное ощущение слабости и одышка.

Аддисон был устрашающе-заботливым старым врачом. Он столько времени тратил на наблюдение тяжелых болезней, что совсем не успевал зарабатывать деньги. Часто по ночам вставал с постели и будил сиделок, врываясь среди ночи в больничные палаты, чтобы осмотреть какого-нибудь больного, которого он позабыл исследовать днем.

Он только и думал, что о своих больных, и надеялся, что они поправятся, хотя, говорят, часто забывал прописывать им лекарства. Что ж, это тоже помогало.

«Вся поверхность тела бледная, мягкая, восковая; губы, десна и язык кажутся бескровными... аппетита нет, — говорил Аддисон. — Наступает сильная вялость и слабость. Ничтожное усилие или волнение вызывает одышку. Больной не может больше вставать с постели, мысли у него путаются. Он впадает в состояние полной апатии и неподвижности и в конце концов — погибает».

Так это было, так и оставалось все шестьдесят лет. От Аддисона до сэра Вильямса Ослера, который так удивительно умел ободрять больных, врачи сочувственно сидели около многих тысяч несчастных, кровь которых становилась все водянистее — до тех пор, пока их бледные как полотно лица не покрывали полотном. Вот что служило утешением врачам:

— Нет другой болезни, в которой вскрытие чаще подтверждало бы клинический диагноз, — сказал доктор Ричард К. Кэбот. Иными словами, врачи всегда могут быть уверены, что они правильно назвали причину, убившую их больных.


Все, кто работал с Майнотом в те первые годы в Массачузетском госпитале, замечали, что он столько возился со своими больными, словно каждый из них был единственным доверенным ему пациентом в больнице. В случаях злокачественного малокровия он так подробно писал истории болезни, словно о ней еще не было ничего известно. С научной точки зрения было вполне допустимо верить, что кровь этих больных становится все водянистее потому, что в их телах существует какой-то таинственный яд, который растворяет их красные кровяные шарики.

Майнот посмотрел на это с противоположной точки зрения. «Разве невозможно, что кровь этих больных бледнеет, потому что их костный мозг не может производить новых красных кровяных телец?»

В этом вопросе, которым он задался, не было ничего оригинального, но этот взгляд на вещи не был распространен в науке. Майнот постоянно брал кровь у больных злокачественным малокровием и уносил ее в лабораторию. Там он размазывал эту кровь тонким слоем на самых чистых стеклах и смотрел в микроскоп на круглые плоские кровяные тельца, имевшие под мнкроскопом вид красновато-зеленоватых картонных фишек на серо-белом фоне... Вот что было интересно: каждому из больных злокачественным малокровием по временам внезапно становилось лучше. ..и в это время у них в крови появлялись красные кровяные тельца особого вида.

При окрашивании препарата синей краской в некоторых из этих маленьких красных фишек появлялась яркая синяя сетка. Часто в начале таинственного улучшения в состоянии больного число таких красных телец было очень велико... Они назывались «ретикулоцитами». Предполагалось, что это молодые красные кровяные шарики, только что влившиеся в кровяное русло из костного мозга — этой фабрики крови.

Ретикулоциты как-то обнадеживали Майнота. Но неделю, месяц, полгода спустя состояние больных снова ухудшалось, и меньше становилось этих молодых красных кровяных клеток. Потом число их снова увеличивалось, и снова надежда обольщала несчастных, и снова увядала — и тогда обычно наступал конец. Больные злокачественным малокровием жили обычно года два- три после начала заболевания. Несколько человек прожили десять лет. Но все умирали. Почему же их костный мозг неспособен был приготовлять новую кровь?

Вероятно, было немало умников в Бостоне, смеявшихся над тем, как Майнот продолжал изучать так хорошо изученную болезнь. Затем Майнот отправился в университет Джона Гопкннса и все работал с кровыо, с кровью, с кровью. Было что-то маниакальное в том, как он всегда появлялся в лаборатории с кровью своих больных.


— Чорт возьми, Майнот, разве вы не видите, что это болезнь костного мозга? — спросил Райт.

Теперь Майнот был снова в Бостоне, в лаборатории доктора Джемса Райта. И он заставлял Райта смотреть в микроскоп на препараты костного мозга несчастных, только что умерших от злокачественного малокровия. Не так просто было спросить о чем-нибудь Райта. Это был патолог, ужасно вспыльчивый и в гневе сильно бранившийся и чертыхавшийся.

— Но, доктор Райт, что это за клетки слева внизу поля зрения? Это мегалобласты¹? — спросил Майнот.

_________
¹Мегалобласты — развивающиеся клетки костного мозга, превращающиеся впоследствии в так наз. гигантские клетки. — Прим. ред.

— Да какого дьявола мне нужно знать, как вы их называете! Можете называть их мегалобластами или какими-нибудь другими бластамн. Но разве вы не видите, что это — молодые клетки? — ответил Райт.

Было очевидно, что Майнот его раздражал. Но Майнот продолжал:

— Что же означают такие клетки в костном мозгу у больных злокачественным малокровием?

— Да вы что, больны? Разве вы не видите, что костный мозг этих молодцов переполнен молодыми клетками, которые не могут вырасти, не могут превратиться во взрослые красные кровяные шарики? Почему?

Тут Райт разражался эпической браныо по поводу позорной слепоты Майнота.

— Но как... — снова начинал Майнот.

— Да, как? — ревел Райт. —Как? Как? Как? Если бы мы только знали, как это происходит...

Так Райт, свирепея все сильней, раскрывал перед Майнотом микроскопическую картину этой тяжелой болезни крови, делал её осязаемой, реальной.

— Чорт его знает, как или почему, — спрашивал Райт. — Почему эти молодые клетки костного мозга не могут превратиться в красные кровяные шарики?

Майнот жадно слушал, смотрел, думал.

— Вы знаете, что значат эти клетки? — спрашивал Райт. — Они значат, что весь костный мозг ведет себя как раковая опухоль, как зародышевая недифференцированная ткань, которая вытесняет костный жир, все другие ткани, но не дифференцируется. Костный мозг старается изготовить кровь, но не может. Но оставьте меня в покое. Какого чорта вам нужно от меня?

Райт ненавидел, когда его прерывали. Он все утро провел с Майнотом, потом еще много дней. Райт был замечательным учителем. Его теперь уже до некоторой степени забыли, потому что он все время оставался в своей маленькой лаборатории, работая и бранясь, редко печатая свои научные работы, и почти никогда не появлялся в научных собраниях. Райт был патологом, — круг его интересов ограничивался выяснением вопроса, каким образом болезни убивают людей, и он совсем не интересовался тем, как спасти их от смерти.

Майнот постепенно постигал всю безнадежность положения: злокачественное малокровие было, по существу, раком костного мозга. Но что может быть ужаснее раковой опухоли, гнездящейся глубоко внутри, в костном мозгу, в плечевых костях, в позвоночнике!

Тогда же Майнот начал понемногу практиковать в Бостоне и думал, что в частной практике он сможет работать так же основательно, как и в университетской лаборатории. Он бесконечно возился с каждым пациентом — богатым и бедным, приходившим к нему, так же, как когда-то в Массачузетском госпитале или в Гарвардском медицинском институте, где он теперь занимал некоторое положение. Он был другом всех своих пациентов. Хотя они все были для него экспериментальными «животными», он никогда не забывал, что это люди.

— Мне можно гулять, доктор? — спрашивал его какой-нибудь больной.

— Вы можете дойти до реки, но не дальше. Можете пройти еще до второго дома по реке и оттуда кратчайшим путем вернуться домой, — отвечал Майнот. И он садился к столу и на клочке бумаги набрасывал план прогулки. Потом повторял: — Помните, самой короткой дорогой. — Его синие глаза горели, и пациент сразу понимал, что доктор не шутит. У него была необычайная память на все, что случалось с его больными. Он знал, как они спят, знал их мелкие радости, семейные неприятности, знал все, что они ели, до последней крошки.

За это время он просто собаку съел на всякого рода болезнях крови и очень тонко разбирался в различиях между вторичными анемиями, являющимися следствием кровотечения, глистов, рака, сифилиса, малярии или беременности, и с первого взгляда отличал от каждой из этих вторичных анемий — страшную, безнадежную злокачественную анемию.¹

_________
¹Анемия — малокровие, чаще всего является сопутствующим признаком различных заболеваний. Может выражаться как в уменьшении всей массы крови, так и в уменьшении красящего вещества — гемоглобина, и носителей его — красных кровяных телец. Анемия может быть связана также с качественным изменением (заболеванием) клеток крови. — Прим. ред.

— Может быть, что-нибудь можно сделать, доктор, что-нибудь? — спрашивали больные, когда он осматривал их вместе со старым опытным врачом Роджером Ли. Одни уже не могли шагу ступить от слабости, другие еле ворочали своим сухим изъязвленным языком. Пока они лежали спокойно, они чувствовали себя сравнительно сносно — и только слабели, слабели, слабели.

— Можно попробовать операцию, если вы только вынесете ее, — отвечал им Майнот, — но мы ничего не можем обещать, — жестокая честность была в его глазах, — вы понимаете — ничего не можем обещать.

С 1914 по 1917 г. у девятнадцати обреченных пациентов Ли и Майнота хирурги удалили селезенку. Поразительно, как часто при злокачественном малокровии наступает так называемая ремиссия¹ — кровь больных делается гуще, слабость уменьшается. Так продолжается месяцев девять, иногда год. Майнот внимательно следил за своими лишенными селезенки больными. Он бесконечно изучал их кровь в поисках этих окрашивающихся в синий цвет молодых красных кровяных клеток — ретикулоцитов. Часто он наблюдал увеличение их числа как раз после удаления селезенки... Потом они снова исчезали, а у человека, к несчастью, только одна селезенка. Больным снова становилось хуже, и они умирали. Умерли все. Все девятнадцать человек.

___________
¹Ремиссия — временное улучшение болезненного процесса.— Прим. ред.

Это было больно Майноту. Всем тонкостям поведения у постели больного его научил известнейший балтиморский врач Тэйер, ученик самого Вильяма Ослера. Несомненно, врач может значительно облегчить состояние больного спокойным, веселым видом. Это личное влияние. Несчастье заключается в том, что никакое личное влияние неспособно сделать кровь гуще.

Майнот употребляя адские усилия на то, чтобы восстановить и поддержать кроветворную способность у своих пациентов. К сожалению, ему недоставало той покорности року, которая составляла обаяние врачей типа Ослера. Майнот пробовал все.

С Роджером Ли он занялся переливанием крови. Это пробовали уже и раньше. В 1914—17 гг. они сделали сорока шести больным семьдесят вливаний здоровой крови.

— В течение двух-трех недель наблюдалось известное улучшение в 50% случаев, — говорил Майнот.

В конце концов они умерли все.

Неизбежность, с которой они умирали, была позором, личным оскорблением для Майнота. Он был необычайно чувствителен к этому — необычайно, потому что обычно врачи понемногу привыкают к смерти своих больных.

Даже тогда, когда обнаруживалось, что эти переливания не помогают восстановлению кроветворной способности, даже тогда Майнот продолжал вливать в своих больных здоровую кровь. Даже тогда...

— Больные в течение известного времени продолжают жить, если их повторно наполнять кровыо, — говорил Майнот. — «В некоторых очень тяжелых случаях это является временным спасением» — писал он.

Почти непонятно, почему он так держался за такое бессмысленное средство. Он знал, что все они умрут.

Авторитеты всего мира знали, что такие больные не выживают. Майнот был слишком впечатлителен. Ему бы следовало поучиться у Ослера, у знаменитого Ослера, современного Гиппократа. Тогда бы Майнот перестал так нервничать по этому поводу.

— Мысль, что существует большое количество болезней, против которых мы сейчас бессильны и которые едва ли можем надеяться одолеть когда-нибудь, приводит некоторых нз нас, врачей, в такое отчаянье, словно мы ответственны за существование этих болезней, — так говорил Ослер в своей знаменитой речи, произнесенной в нюне 1909 г. в Торонто.

— Мы врачи, а не волшебники, — продолжал Ослер, — и хотя наши безнадежные больные имеют право на самый внимательный уход и мы должны делать всё возможное, чтобы облегчить их страдания...

Конечно, Майнот не верил в колдовство, не был суеверен, мыслил научно, но кроме того, он был впечатлителен.

— Но мы не должны дискредитировать искусство врачевания шарлатанскими обещаниями исцеления или затяжным лечением тех, кого старый Бертоноль называл «неизлечимыми хрониками».

Никто не знал лучше Майнота, какая неизлечимо-хроническая болезнь злокачественное малокровие. Он никого не обещал исцелить. Но он не мог перестать ужасаться при виде умирающих людей.


Майнот был профессором Гарвардского медицинского института, работал врачом в больнице, где специально изучался рак. Там же он наблюдал несколько больных, у которых тоже были не в порядке кроветворные органы, которые умирали от лейкемии1 — другой страшной болезни крови. Бывал он также в Питер-Бент-Бригхэмском госпитале и состоял консультантом по болезням крови в старом Массачузстском госпитале. В промежутках между этими занятиями вклинивалась его частная практика. Хотя в то время его главная исследовательская работа состояла в изучении рака, все же ему часто попадались и случаи злокачественного малокровия. Он все время старался разгадать загадку роста клеток. Почему некоторые клетки в организме перестают развиваться, почему они остаются опасными клетками-младенцами, как выразился Джемс Райт?

___________
¹Лейкемия (белокровие) — заболевание кроветворных органов, при котором в крови оказывается резко увеличенное количество белых кровяных телец, чаще всего молодых, незрелых форм. Дает высокий процент смертности. — Прим. ред.

В 1921 году Майнот стал себя плохо чувствовать. Он был большого роста, худ как щепка, но в этом году вернулся из отпуска еще более исхудавшим... Как-то он с удивлением заметил, что начал покупать себе после завтрака бананы —раньше он этого не делал. Стал очень много есть, но нисколько не полнел. Он не переставал работать, — никогда не случалось ему бросать работу хотя бы на день, — но у него болела спина, ему все время хотелось пить, и чувствовал он себя скверно. Как-то раз он заперся у себя в лаборатории и начал себя исследовать. Вот он стоит у Бунзеновской горелки, кипятит в пробирке какую-то жидкость и наблюдает, как ее голубой цвет медного купороса превращается в зеленый, потом в желтый и, наконец, в грозный, зловещий, красный цвет. — Обнаружилась такая резкая положительная реакция на сахар, какую редко можно наблюдать в моче, — рассказывал позже Майнот.

Ему было всего тридцать четыре года. В этом возрасте сахарная болезнь так же опасна, как саркома. Майнот был женат, и у него были маленькие дети. Он обратился к специалисту по диабету, и если бы вы не знали, что он борется за жизнь, вам показалась бы смешною педантичность, с которой Майнот следовал всем указаниям предписанной ему голодной диеты. Он взвешивал на маленьких весах каждый кусочек, который съедал, и принимал приглашения на обед только в те дома, куда мог взять с собою свои маленькие весы.

Непрерывно мучил его голод, и он знал, что утоление этого голода убьет его. Он уже превратился в тень. Ему становилось все хуже и хуже, несмотря на диету, и только неистовое желание жить отгоняло от него смерть. И так как эта голодная диета поддерживала в нем искру жизни, то он необычайно увлекся возможными чудесами излечения всех болезней различными специальными диетами.


Но вот Бантинг нашел инсулин, и это спасло Майнота. Он выздоровел стремительно, волшебно, как все спасенные инсулином. Его все возраставшее увлечение диетой, диетой, диетой непреложно вело его к тому удивительному открытию, которое уже брезжило вдали и о котором он еще ничего не знал. Наступил 1922 год, а оживший Майнот еще понятия не имел о том, что его открытие в двух шагах от него. Но может быть прав Биль Кастль, спросивший:

— Если заранее знать, что откроешь, то какое же это, чорт возьми, открытие?

Еще в 1910 году Майнот начал расспрашивать не только больных злокачественным малокровием, но и всех пациентов, что они едят. Студенты, прикрывая рот ладонью, шептали: «Вот уже доктор Майнот открыл, что старая миссис Бланк никогда не ела шпината до десятилетнего возраста». — И фыркали.

Майноту уже казалось, что он напал на след чего-то очень значительного, когда он установил, что больные злокачественным малокровием в большинстве были очень разборчивы в еде. Майнот задавал своим пациентам необычайные вопросы, на которые ни у одного другого врача, вероятно, не хватало ни времени, ни терпения. Он не оставлял их в покое и был очень недоволен, когда они говорили ему, что каждый день едят мясо. И он продолжал их выспрашивать, действительно ли они съедали это мясо, и какое, и сколько, и он замечал, что многие не притрагивались к мясу, хотя оно и стояло у них на столе, и отдавали странное предпочтение маслу и жирам.

Прикрывая рот ладонью, студенты говорили: — Доктор Майнот открыл, что этот пациент съедает два или даже больше куска хлеба с маслом за обедом. — И хихикали.

А Майнот, наблюдая, как больные злокачественным малокровием становятся все бледнее, совсем восковыми, как некоторых разбивает паралич и всем делается все хуже и хуже, продолжал донимать их вопросами.

Его идеи ни на чем не основывались, его выводы были парадоксальны, как утверждение, что 2X2 = 5, ненаучность его рассуждений смешила далее бездельников-студентов.

— В Америке особенно много случаев злокачественного малокровия наблюдается в северных штатах, — говорил Майнот.

Он знал, что в этих штатах производятся главным образом молочные продукты.

Но что из этого следует? Множество северян едят, кроме масла и сливок, сколько угодно всяких еще других вещей. И существуют миллионы пожирателей сливок и масла, у которых нет ни малейших признаков злокачественного малокровия.

Может быть диета с очень небольшим количеством жиров?. .

Постойте-ка. Злокачественное малокровие кое в чем похоже на пеллагру,¹ испорченное пищеварение, нервность...

__________
¹Пеллагра — хронически протекающая болезнь, вызванная отсутствием в пище некоторых необходимых составных частей (витаминов). Поражает кожу, кишечник и психику. Имеет широкое распространение в Америке. Близка по своей внешней картине и происхождению к ряду авитаминозных заболеваний (например к цынге).— Прим. ред.

Ну, а Гольдбергер доказал, что в основе заболевания пеллагрой лежит недостаток в пище мяса, белков.

Он вспомнил, что диета, богатая печенкой, была довольно неопределенно признана врачами «полезной» в случаях спру.¹ Ну, а ведь все больные спру — малокровны.

_________
¹Sprue (спру) — тяжелое хроническое заболевание, близкое к пеллагре, но отличающееся от него отсутствием кожных явлений. Очень успешно лечится открытыми Майнотом препаратами печенки. Прим. ред.

За такие рассуждения каждый профессор логики поставил бы ему единицу. Действительно ли пеллагра так уж похожа на злокачественное малокровие? Разве пеллагра не излечивается при питании мясом и молоком? Разве сам он, Майнот, не кормил своих больных в огромных количествах мясом и белками? А ведь они умерли все.

В громадной книге «Новости питания» Майнот набрел на довольно туманные данные о значении белков печени. Кормление печенью ускоряет рост молодых белых крыс. Если цынготных морских свинок выкормить печенью белых крыс, у них повышается количество гемоглобина в крови.

Но что из этого следует? Злокачественное малокровие не есть только недостаток гемоглобина. Нет. Майнот вспомнил крики старого Райта: «Это болезнь костного мозга. Эти молодые клетки не могут вырасти в красные кровяные шарики».

Вырасти?.. Майнот задумался. Печень?

В этой толстой книге он просмотрел все относительно печени. Что же общего у болезни костного мозга с ускоряющей рост крыс печенью? Но вот что там рассказано про... львят.

Львята, которых содержатели зверинцев пытались выкормить мясом, погибали один за другим. Болели рахитом, у них были слабые кости... Кости?

Майнот призадумался. А дальше он прочел: «Но львята, питавшиеся печенкой, жиром и костями, вырастали в здоровых, сильных животных».

Итак: кости больны у львят, если их печенкой не кормить; кости крепки, если львят ею кормить. Заболевание костного мозга при злокачественном малокровии...

Это не были тонко придуманные исследования. Майноту никто не дал десяти миллионов долларов на организацию института изыскания средств против злокачественного малокровия или для изучения целебных свойств печени. Материалом его снабжала только частная практика, а разве может, быть научным исследователем практикующий врач? Только неясные, туманные мысли проносились у него в вихре других забот, среди тысячи других занятий. Но это был Майнот...

Вот еще научные данные, которые могли бы скорее обескуражить Майнота, чем приободрить. Врачи Уиппл, Хупер и Робшейт-Робинс обескровливали здоровых собак до тех пор, пока кровь не становилась совсем бледной. Тогда они кормили этих собак печенью, и нормальный состав крови восстанавливался.

Но ведь это было не злокачественное, а «вторичное» малокровие, которым собаки заболевали вследствие потери крови. И в медицине считалось азбучной истиной, что такое вторичное малокровие ничего общего с злокачественным не имеет. Нельзя привить собаке злокачественное малокровие...

Уиппл и не утверждал, что питание печенью может помочь при злокачественном малокровии, и даже не придавал особого значения именно печени. Он нашел, что бычье сердце и мышцы также излечивают малокровие у собак. «Вареная печенка так же полезна, как вареное мясо», — сообщал Уиппл.

Майнот знал, что все мясо на свете не могло помочь даже и одному его больному. Несмотря на то, что он заставлял их есть мясо, — они все умирали. Вареная печенка так же полезна как вареное мясо, — для собак, больных вторичным, а незлокачественным малокровием; так зачем же пробовать ее на людях?

Так Майнот начал кормить печенкой своих больных.


У него нехватило духа испробовать это питание на своих больных в госпитале — товарищи засмеяли бы его. Поэтому он начал давать печенку одному из своих частных пациентов. Майноту очень повезло — у этого больного была сравнительно легкая форма злокачественного малокровия, и ему предстояло еще довольно долго жить. У него был еще отличный аппетит, и самое главное— это был необычайно добросовестный человек, в роде самого Майнота.

— Попробуйте есть раза два в неделю печенку,— сказал ему Майиот и посоветовал еще есть как можно больше мяса и поменьше масла и не пить сливок. Предписал ему также сырые овощи и фрукты и велел соблюдать осторожность в отношении сахара и крахмала.

Таким образом, Майнот предписал ему не только печенку,— это не было экспериментом.

Это было нечто, подобное стрельбе слепца в белку на дереве. Возможно, что это хорошее лечение, но кто может назвать это научным экспериментом? Да, это была наука, но не в обычном смысле слова.

— Пожалуйста, ешьте печенку два раза в неделю, — повторил Майнот.

Больной пошел домой и стал есть все, как ему велел Майнот, а печенки несколько больше предписанного. Может быть, это было его любимое кушанье. Во всяком случае установлено, что он ел ее чаще, чем два раза в неделю. Майнот успел уже позабыть о нем, у него было много тяжелых больных и много других дел. Инсулин сделал из него нового человека, и он работал на всех парах. Но вот наконец тот человек зашел к нему. «Бедняга»,— подумал Майнот про себя.

Он бегло взглянул на него, потом всмотрелся пристальнее.

— Ого! — воскликнул Майнот.

— Да, — сказал больной, — я чувствую себя гораздо лучше.

— Да, я вижу, что вы чувствуете себя лучше, — ответил Майнот.

Но Майнот уже сотни раз видел других больных, которым, как и этому, становилось лучше, потом хуже, потом, может быть, опять немного лучше, а потом наступал конец. Он посмотрел его кровь, — она была немного краснее.

— Продолжайте вашу диету, — сказал Майнот, — и не забывайте о печенке.

В 1923 году у него был еще один случай злокачественного малокровия — женщина, в худшем состоянии, чем первый больной. Майнот дал ей точно те же указания. Он знал, что они конченные люди. Что за проклятая болезнь! Она не могла уже обмануть его, но обманывала этих несчастных. Мрачно подшучивает природа над некоторыми людьми. При этой болезни крови ужасно улучшение, предшествующее смерти и обнадеживающее больных. Все меньше будет крови у этой женщины, кровь будет еле течь из пальца, тогда в следующий раз Майнот захочет взять ее, чтобы приготовить препарат. Они погибнут все от голода или паралича, они будут слабеть и слабеть, пока болезнь не сжалится над ними и не освободит их от страха, слабости и усталости, пока не убьет их.

Снова Майнот перестал думать об этих двух больных, занятый своими исследованиями рака в Хэнтингтоне. Рак... Это было так же безнадежно, но все же можно было спасти больного, если захватить болезнь в самом начале.

Но эти двое пришли к нему снова, один за другим. Ого! Чорт возьми! Вот уже у обоих лучше вид...

— Да, доктор, я уже давно так хорошо не чувствовала себя, — сказала больная искренно.

Разумеется, состояние крови у них улучшилось, но не удивительно ли, что они почувствовали себя лучше гораздо раньше, чем у них в крови можно было установить значительное увеличение количества эритроцитов? ¹

_________
¹Эритроциты — красные кровяные шарики. В одном куб. мм. крови человека содержится от 4 ¹/₂ до 5 ¹/₂ миллионов эритроцитов. Их функция — снабжение тканей кислородом. — Прим. ред.

Впрочем, им, конечно же, станет снова хуже.

— Не можете ли вы есть печенку каждый день? — спросил их Майнот. — И, пожалуйста, взвешивайте ее. Съедайте в день сто двадцать граммов.

Как жаль, что большинство больных злокачественным малокровием были так разборчивы в еде. Если бы только у них был аппетит, можно было бы придумать для них подходящую диету. Но печенка? Это совсем не лакомство. — «Я сам не люблю печенки» — признавался Майнот.

Дней через десять эти двое опять пришли к Майноту, и прямо к нему на службу. У них появилась какая-то новая, странная твердость в походке, и кончики ушей чуть-чуть порозовели. Даже на лицах, уже столько времени восковых, появился слабый розовый оттенок.

— Удивительно, как возвратился ко мне аппетит, — сказала женщина, — и я могу теперь есть, доктор. Язык совсем уже не болит.

Так это продолжалось весь 1924 год. Майнот, — как он мне потом рассказывал, — не слишком много думал об этом, но все же у него уже очень скоро было десять больных злокачественным малокровием, которым он предписывал съедать столько-то граммов нежирного мяса, столько-то сырых овощей, как можно меньше жирной пищи, и, наконец, по меньшей мере четверть фунта печенки в день.

Это было совершенно нелогично. Он сам не решался еще вполне поверить, но когда некоторые из этих десяти человек говорили, что не любят печенки, он всячески убеждал их есть ее, делал все, что мог, в борьбе с отсутствием аппетита, с привередливостью, с болью изъязвленного языка. Он рылся в поваренных книгах, выискивая способ вкусно приготовлять печенку и писал им подробные иструкции, со свойственной ему обезоруживающей педантичностью. А если они все-таки отказывались, — страшным блеском загорались у него глаза, и, быстрыми движением вскинув голову, он говорил:

— Вы должны есть печенку. — И они ели. «Все же я был довольно равнодушен к печеночной диете»,— рассказывал Майнот.

Поздняя зима 1925 года. Все десять человек еще живы. Одним из них уже следовало быть на том свете, другим — лежать при смерти. У некоторых число эритроцитов в кубическом миллиметре крови должно было уже понизиться до полутора миллионов, в то время как у здоровых людей этот же объем содержит пять миллионов эритроцитов. Но посмотрите на них. Вот они здесь, и у них — два миллиона двести тысяч, три миллиона восемьсот тысяч красных кровяных шариков в каждом кубическом миллиметре.

А у одного, честное слово, больше четырех миллионов, и это уже приближается к нормальным пяти миллионам. И они чувствуют себя гораздо лучше и уже не имеют этого воскового вида, а Майнот, все еще не отдавая себе сознательно отчета в том, что это значит, но может быть, уже поняв подсознательно, — продолжает настаивать на печенке: — Ешьте печенку, не забывайте про печенку, ешьте печенку каждый день.

В этом, пожалуй, и заключается главное различие между Джорджем Майнотом и любым другим врачом на свете. Другой врач сказал бы: «От времени до времени немножко печенки было бы вам полезно».


И каждый другой врач, — особенно, если бы он был настоящим ученым, —должен был сказать при виде всех этих поправляющихся людей: «Ах, какое странное совпадение! О, какое поразительное совпадение!»

И каждому из этих десяти он противопоставил бы множество несчастных из своей обширной клиентуры, которые тоже возвращались к нему радостные, с улучшенным составом крови, а потом... Но ведь их десять человек, и все поправляются, все сразу. Майнот был слишком осторожен, чтобы довериться такой ничтожной статистике, — он знал, что при этом заболевании всегда наблюдаются улучшения и ухудшения... Но втайне, помимо всякой логики, был убежден, что «это» — нечто совсем другое. Десять одновременно выздоравливающих, с краской и надеждой на лицах, окрепших, с большим числом эритроцитов в крови. И все сразу, все вместе. Но тысячи воспоминаний, накопившихся за двенадцать лет горьких наблюдений над умирающими... И только впервые — десять живых, поправляющихся людей.

— Я тогда ни с кем не говорил об этом, потому что мне еще нечего было сказать. Я еще не был энтузиастом печенки, — рассказывал Майнот.

И он просто продолжал кормить печенкой больных.


Майнот говорит, что Мерфи первый внушил ему этот энтузиазм. Вильям П. Мерфи не был в современном смысле слова ученым, а был просто молодым врачом, за 5 лет до того получившим диплом. Он не происходил, как Майнот, из самого шикарного квартала Бостона, но с неменьшим увлечением, чем Майнот, изучал болезни крови. Майнот слегка намекнул Мерфи на то, что произошло с этими его десятью пациентами, и вскользь спросил, не хочет ли Мерфи испробовать эту диету на очень тяжелых больных злокачественным малокровием, лежавших в Бригхэмском госпитале.

Это предложение доставило Мерфи много хлопот. Он не мог достать хорошей печенки. Больничная администрация была вообще очень консервативна, а бычья печенка— пища слишком тяжелая и грубая даже и для здоровых людей, не то, что для таких тяжелых больных. Вообще, в больнице отлично кормили пациентов. Но покупать каждый день печенку для нескольких человек было... ну просто глупо. Смехотворная диета. — Это было для Майнота неприятным препятствием.

Но Мерфи, который раньше сам терпеть не мог печенки, вдруг начал есть ее с удовольствием и всем расхваливать, как искусный коммивояжер, энтузиазмом приправляя это недостаточно вкусное блюдо. «Я казался сам себе продавцом печенки», — говаривал Мерфи. Эту комедию он разыгрывал в угоду Майноту, высмеивая цеховую науку в Питер-Бент-Бригхэмском госпитале. Восемь месяцев длилось это, с мая до зимы 1925 г., и было не так-то просто.

Но вскоре Мерфи взволновался, насколько может вообще взволноваться флегматичный, медленно говорящий молодой человек. Люди, о которых он знал, что они должны были лежать при смерти, а то и в могиле, ощущали голод, вставали и ходили, просили побольше печенки, потому что сами чувствовали, что все дело было в печенке. Чудеса да и только.

Просто замечательно, как Майнот все это держал в секрете. Почти противоестественно! Он был членом клуба, который посещали лучшие врачи Бостона, крупнейшие ученые. В феврале 1926 года он пригласил их всех к себе и после обеда начал рассказывать им о научной работе, которой был в то время занят. Он ни слова не сказал о печенке, а говорил о лимфобластоме¹. Он показал им протоколы, из которых вытекал удивительно странный факт: красные кровяные шарики у больных злокачественным малокровием принимали нормальные размеры и форму, когда число их снова возрастало до пяти миллионов.

________
¹Лимфобластома — ненормальные скопления развивающихся белых кровяных шариков, лимфоцитов, в различных участках тела. Прим. ред.

Никто из его слушателей не спросил, каким же образом, чорт возьми, у больных злокачественным малокровием число красных кровяных шариков снова возрастало до пяти миллионов?

Но вот начали носиться в воздухе слухи. Близкий друг Майнота, доктор Джемс Ховард Минс из Массачузетского госпиталя, пришел к нему с вопросом: «Ты слышал о замечательных результатах, полученных кем-то в Бригхэмском госпитале при кормлении печенкой больных злокачественным малокровием?»

Научная вера Майнота заключалась в абсолютном, непоколебимом преклонении перед твердо установленными фактами. И вот теперь у него было подтверждение его первых удивительных результатов. Мерфи ничего не знал о наблюдениях Майнота...

Такой способ самоубеждения требовал большой выдержки, но теперь он был готов к спору с каждым скептическим другом. «Но, Джордж, — спросил его один из них, — почему печенка?» Злокачественное малокровно не является болезнью вроде рахита или цынги, происходящей от недостатка витаминов. Никто не ест много печенки регулярно, так что и не недостаток печенки вызывает злокачественное малокровие. Как же печенка может быть средством от него?

С некоторого времени Майнот и Мерфи увеличили ежедневную порцию печенки, которую прописывали своим больным, от четверти фунта до полуфунта. Все пациенты ели с каждым днем все больше печенки.

— Но, Джордж, — увещевали Майнота друзья, — это не может быть именно печенка. Это не может быть так просто. — И многие советовали ему не торопиться с опубликованием этого открытия.

Майнот и Мерфи давали все больше печенки своим пациентам — столько, сколько эти несчастные могли проглотить. Майноту было недостаточно улучшения самочувствия. Он запихивал в них печенку до тех пор, пока они не поправлялись. Многим она была противна, но Мерфи спрашивал их, имеет ли это значение, если теперь они все снова чувствуют в себе силы и жизнь. Мерфи умел убеждать самых капризных. Просто удивительно, до чего действовало это чисто эмпирическое средство. Оно помогало всем больным злокачественным малокровием, за исключением тех несчастных, которые совсем ничего не могли есть. В первые два года четверо погибли таким образом, и это было ужасно.

Как-то пришла одна пациентка и спросила Мерфи, непременно ли нужно варить печенку? Нельзя ли растирать сырую печенку в кашицу и принимать ее в апельсинном соке? Майнот и Мерфи последовали ее совету, хотя она и не была доктором медицины...

Теперь в Бригхэмский госпиталь поступали больные при последнем издыхании. У них кровь была в десять раз бледнее нормальной. Они были вообще почти обескровлены. Их приносили на носилках, без сознания. Майнот и Мерфи садились у их постелей и вливали в них сырую растертую печенку через желудочный зонд.

В течение двух, трех, четырех, пяти дней. Они не переставали вливать ее, хотя дыхание было уже еле заметно. Они не останавливались до тех пор, пока можно было уловить хотя бы слабое биение сердца. Они продолжали вливать, если веки хоть чуть-чуть дрожали, и не успокаивались, прежде чем эти люди, приговоренные к смерти и от слабости, уже не поднимавшие головы, снова не открывали глаз. Они стояли около них и давали им печенку, печенку, и еще печенку, и наблюдали, как жизнь возвращается к этим конченным людям, как у них открываются глаза, начинают шевелиться губы, как они, наконец, шепчут, что им немного лучше.

Через неделю они уже сидели и громко просили чего-нибудь поесть. Меньше чем через две недели им уже хотелось гулять.


Наконец, в 1920 году открытие Майнота выходит из сумрака первых попыток на яркий дневной свет официальной науки. В том же важном научном обществе веселого Атлантнк-Сити, где Маклед привел в волнение туго накрахмаленные манишки сановников медицины описанием открытия Бантинга, Майнот рассказал о том, как он и Мерфи спасали людей печенкой. Он хотел озаглавить свой доклад «Лечение злокачественного малокровия печенкой». Но его друзья, из осторожности, неразлучной с современной наукой, посоветовали ему изменить это заглавие, и он назвал доклад «Лечение особой диетой»...

К концу доклада по собранию пронесся взволнованный гул...

Как, никто из них не умер?

После доклада Майнот со всех ног бросился к себе в гостиницу, где его ждала жена. «Я кинулся к своим протоколам, я снова пересмотрел их все, — рассказывал позже Майнот,— я еле верил сам, что рассказал им правду».

Майнот дал своему грубо-эмпирическому открытию точнейшее теоретическое обоснование. Вы помните, что и раньше, в страшные дни, когда злокачественное малокровие было неизбежно смертельным, у жертв его бывали периоды улучшения. Вы помните, как Майнот нашел, что в эти короткие периоды появляются в крови обреченных молодые клетки с окрашивающейся в синий цвет внутренней сеткой, — ретикулоциты.

Потом начались чудеса: он стал кормить больных печенкой, и даже прежде, чем у них кровь становилась гуще, как только они начинали чувствовать себя, странным образом, лучше, Майнот подсчитывал число этих ретикулоцитов в их крови, поступавших туда из костного мозга.

И это была математика, — да, да, это было слишком точно, чтобы оставаться медициной. Чем меньше было красных кровяных шариков в крови его пациентов к началу лечения, тем стремительнее возрастало количество ретикулоцитов в течение первых пяти дней усиленного питания печенкой.

Это служило научным доказательством того, что эти несчастные были правы, утверждая, что «чувствуют себя лучше». Это было первым признаком того, что заболевший костый мозг снова брался за выработку крови. Это был сверхточный метод измерения возможных лечебных свойств того или иного заменяющего печенку средства, измерения достаточно быстрого (занимавшего только несколько дней) для того, чтобы жизнь пациентов не подвергалась опасности. Было совершенно необходимо найти такую замену, потому что желудки многих больных не переносили таких количеств печенки, как бы хорошо она ни была приготовлена. А как только они переставали набивать желудок печенкой, — им снова становилось хуже.

Несомненно, что в организме всех больных злокачественным малокровием отсутствует таинственное «нечто», и чтобы получить его, они должны есть печенку, есть не переставая и в огромном количестве.


Открытая Майнотом проба на число ретикулоцитов значительно облегчала поиски заменяющего печенку средства. В несколько дней можно было выяснить, обладает ли та или другая пища, то или другое впрыскиванье возбуждающими кроветворную способность свойствами. Теперь открытием Майнота заинтересовались и настоящие ученые. Эдвин Дж. Кон, профессор физиологического отделения Гарвардского медицинского института, начал исследовать печень, искать, что представляет собою этот таинственный исцеляющий «X». Он нашел, что вместо огромного количества печенки можно пользоваться небольшими дозами экстракта из нее.

Один вид экстракта за другим готовил Кон чисто научными методами, и Майнот с Мерфи пробовали их на своих пациентах. День за днем смотрели они в микроскоп препараты бледной крови этих людей, чтобы установить, заставляет ли тот или другой экстракт работать их больной костный мозг. Они внимательно смотрели, искали этих обнадеживающих ретикулоцитов.

Что было делать с людьми, до того объевшимися печенкой, что они были готовы скорее умереть, чем продолжать ее есть? Это были какие-то муки Тантала наизнанку, это было страшное зрелище...

Кон преподнес им экстракты не слишком невкусные и чрезвычайно целебные; достаточно было принимать ежедневно совсем понемногу, чтобы продолжать жить. Но эти экстракты стоили громадных денег, а ведь всем известно, что в Америке далеко не в каждом супе есть курица.

Что было делать больным, не имевшим средств на ежедневную покупку экстракта, спасающего их от смерти?

Эти мрачные, хотя и не чисто научные вопросы терзали Майнота и Мерфи.

Мерфи вместе с молодым студентом Боуи начал варить бульон из печенки, стараясь сделать его как можно крепче, так, чтобы из большого количества печенки получалось совсем немного легко проглатываемого супа. Потом Боуи перешел к доктору Вильяму Кастлю, который работал вместе с Майнотом в его лаборатории. И вот для удобства и спасения жизни больных злокачественным малокровием бедняков Кастль и Боуи приготовили домашний суп.

Кастль, который представляет собою самое фантастическое сочетание деревенского лекаря и глубоко оригиналыюго исследователя, занялся приготовлением экстрактов из печенки, — вопросом, который так научно разрешал профессор Эдвин Р. Кон в лаборатории физической химии Гарвардского медицинского института. Билль Кастль, у которого во всем его длинном худом теле не было ни следа научного самолюбия, утверждал, что идею эту ему внушила одна пациентка, и вот, минуя все сложные научные изыскания Кона относительно «X», Кастль сварил бульон из печенки, такого же вкуса, как и обыкновенный мясной бульон.

Его можно приготовить из самой дешевой, как будто годной только для собак, печенки и сделать его вкусным и целебным.

Самые бедные люди могут достать мясорубку, две кастрюльки, тряпку для процеживания и стакан.

Домашний суп Кастля обладает таким же возбуждающим кроветворную способность организма спасительным действием, как и лучшая печенка.

Самые бедные люди, дорожащие своей жизнью, — а на это имеют право даже самые бедные люди, — могут наскрести двадцать центов и купить себе жесткой печенки, купить себе жизнь и работоспособность.¹

________
¹Дело, конечно, не столько в целебных свойствах печенки — в данном случае — сколько в том, чтобы именно «наскрести» 20 центов в условиях безработицы и нужды. — Прим. Пер.


Самое замечательное в поведении этих бостонских врачей — это то, что они в своих лабораториях не превратили простое открытие Майнота в бесплодную, проклятую академическую теорию. Нет, они как можно скорее отдали его на служение человечеству, сделали его доступным для самых бедных из этих несчастных людей.

Эта история еще далеко не закончена, а потому и не может быть рассказана здесь до конца. Простой метод подсчета ретикулоцитов, молодых красных кровяных шариков, найденный Майнотом, привел исследователей к неожиданным, глубоким открытиям. Самые удивительные, значительные из этих открытий принадлежат Биллю Кастлю. Билль все время думал о причинах странного отказа костного мозга от кроветворной работы.

Он был одержим идеей, что в этом виноват желудок, именно желудок. Старые красноносые пьяницы часто заболевают злокачественным малокровием...

Люди, чудом выжившие после полной резекции¹ желудка (при раке желудка), погибают от злокачественного малокровия. Не вырабатывает ли нормальный желудок из принимаемой пищи какого-то «X», который поступает в кровь и заставляет работать костный мозг?

_________
¹Резекция — удаление какой-либо части организма хирургическим путем. — Прим. пер.

У Кастля не было лабораторных животных, на которых он мог бы экспериментировать. И у лабораторных животных не бывает злокачественного малокровия — это преимущество людей. Но Билль Кастль был не похож на лабораторных ученых (с самой неожиданной стороны) — он превратился в свое собственное подопытное животное.

Он подверг себя чудовищному эксперименту. Мучаясь и смеясь, он предоставил свой здоровый желудок в распоряжение больных злокачественным малокровием. Изо дня в день, из недели в педелю, по утрам, натощак, Билль Кастль съедал непрожаренный бифштекс и, немного погодя, засовывал глубоко в глотку палец до тех пор, пока...

Ура! Есть! Несомненно! Его желудок вырабатывал из этого куска мяса таинственный «X», ибо, когда он кормил непосредственными результатами своего эксперимента тяжело больных злокачественным малокровием, количество ретикулоцитов в их крови увеличивалось, так же как и при кормлении печенкой.

После этого врачи Шарп, Стерджис и Айзекс, у которых в Мичиганском университете существует удобная лаборатория по изучению злокачественного малокровия, — обратили самоистязание Кастля на служение человечеству. Они нашли вентрикулин — порошок из сушеных свиных желудков, средство такое же действительное, как печенка, но гораздо более вкусное.

Кастль продолжал работать и нашел, что при впрыскивании в кровь целебное действие экстрактов профессора Кона неимоверно увеличивается по сравнению с их действием при проглатывании.

Кастль, Стерджис и Айзекс показали, что больным злокачественным малокровием достаточно приходить в больницу раз в месяц или даже в шесть недель. Маленькое впрыскивание в вены руки, — и вот они уже больше не должны есть печенку или вентрикулин, не должны каждый день варить суп из печенки для того, чтобы быть здоровыми и работоспособными.

Насколько мне известно, это во всей истории первая действительно неизлечимая болезнь, от которой борцы со смертью нашли настоящее лекарство. Это называется гигантским достижением науки, но если разобраться как следует, то дело отнюдь не в науке, а только в Майноте.